| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1823 |
| Категория: | Поэма |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Жуан. Песнь девятая (старая орфография)
ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ.
I.
О, Веллингтон! Благодаря французам,
Что с радости и с горя все острят,
Ты прозван Vilain-ton; но ты союзом
С всемирною известностью богат;
Хоть пенсии твои тяжелым грузом
На злополучной родине лежат.
Тебя везде и всюду превозносят
И грязи ком тебе в лицо не бросят.
II.
Однакож ты безчестно поступил
С Кинердом, не оставшись слову верен;
К тому же ты не раз душой кривил;
Но сплетен повторять я не намерен.
Себя ты пред потомством очернил,
А суд его не будет лицемерен!
Хоть ты достиг весьма преклонных лет,
Давно ль тебя признал героем свет?
Британии неимоверны траты,
Чтоб наградить тебя; скажи, не ты ль,
Чиня Европы старые заплаты,
Легитимизма вновь скрепил костыль?
Твоих деяний жалки результаты;
Поддерживать напрасно тлен и гниль!
Хоть Ватерло - блестящая эпоха,
Что ж подвиг твой так воспевают плохо?
IV.
Безспорно, ты "головорез" лихой
(Тем прозвищем обязан ты Шекспиру),
Но пользу ли принес кровавый бой -
О том судить не королям, а миру;
Один кружок лишь возвеличен твой
Да ты, что уподобился кумиру;
Другим же причинила только зло
Нещадная резня при Ватерло.
V.
Я лести враг и замечаю пятна,
И любишь восхваленья, что понятно:
Тебе приелся вечный схваток гром;
Одна лишь похвала тебе приятна;
Ты рад, когда тебя зовут притом
Спасителем народов неспасенных
И другом стран досель порабощенных.
VI.
Я высказал, что думал. Без забот
Садись за стол; от трапезы богатой
Ты часовым, стоящим у ворот,
Пошли подачку; и они когда то
Сражались, но нужды их давит гнет;
Народ без хлеба; хоть не даром плата
Взимается тобою, - на мой взгляд
Ты часть пайка отдать бы мог назад.
VII.
Я над твоею не глумлюся славой,
Да можно ли тебя критиковать?
Другия времена, другие нравы:
Ты, как ирландцы, любишь есть приправы
С картофелем, но не тебе ж пахать!
Ты полмильона взял, - сознаться надо,
Что черезчур уж велика награда.
VIII.
В былые дни наград не знал герой:
На похороны денег не оставил
Эпаминонд, окончив путь земной;
Великий Вашингтон себя прославил,
Свободу даровав стране родной,
Но он иных, чем ты, держался правил;
Хоть разорил свою отчизну Питт,
Но он вполне был безкорыстный бритт.
IX.
В руках имел ты власть, и, без сомненья,
Спасти Европу мог бы от цепей
И заслужить её благословенья.
Что ж сделал ты для страждущих людей?
Так мало, как никто. За что ж хваленья?
На Англию обрушились все беды,--
Глядя на них, кляни свои победы!
X.
В своих стихах я зло карать привык;
Мне сладкий голос лести ненавистен;
Внимая мне, твой омрачится лик:
В газетах не прочтешь подобных истин;
Делами, но не духом ты велик,
К тому же далеко не безкорыстен.
И мир, как прежде, беден и убог.
XI.
Смеется смерть...Порвав с землей оковы,
Нам оставляет жизнь немой скелет.
Другим странам дарит тепло и свет).
Над чем в тоске мы слезы лить готовы,
Смеется смерть; от ней пощады нет.
Скелета рот без губ и без дыханья
XII.
Смотрите, как скелет, что глух и нем,
Смеется с злой гримасою над нами
И злобно издевается над тем,
До нас коснется смерть, её ничем
Не удалишь; костлявыми руками
Со всех содрать придется кожу ей.
(А кожа всяких платьев нам ценней).
Смеется смерть своим беззвучным смехом,
И жизнь пример с нея должна бы брать;
Она могла б, служа ей верным эхом,
Все призрачные блага попирать,
Ничтожества на нас лежит печать.
Ничтожны мы, как капли в бурном море,
Да и земля лишь атом в звездном хоре.
XIV.
"Быть иль не быть - вопрос лишь только в том",
Сказал Шекспир. Мечтой неуловимой
Я никогда не тешился, влеком
Любовью к славе призрачной и мнимой.
Отрадней быть здоровым бедняком,
Что счастья дать не может гром побед,
Когда нельзя переварить обед.
XV.
О, dura ilia messorum! Надо
Для жертв катарра, что страшнее яда:
"Желудком здрав трудящийся народ",
Иным добыть насущный хлеб отрада;
Других же только радует доход.
Кто крепче спит, тоски не зная вечной
XVI.
Быть иль не быть? - так ставится вопрос
А жизнь, по мне, таинственней загадки;
И что ж? - о ней понятия так шатки,
Что, право, все они туманней грез:
То ей хвалы, то на нее нападки;
Иные рады руки к ней простерть;
XVII.
Que sals-je? - девиз Монтэня. Аксиомой
Считают, что нам чужд познаний свет
Что с бреднями однеми мы знакомы
Чужое принимаем за свое мы;
Познанья наши - только детский бред:
Так сбивчивы и шатки наши мненья,
Что сомневаться можно и в сомненье.
С Пирроном мне скитаться не с руки
По бездне мысли плавать безразсудно!
Опасности от бурь там велики;
Нагрянет шквал - как раз потонет судно;
Так плавать утомительно и трудно;
Не лучше ли приют на берегу,
Где отдохнуть средь раковин могу?
XIX.
Сгубила Ева жадностью своей,
Молитва нам должна служить лекарством
От всяких бед: так обратимся к ней,
Чтобы найти исход своим мытарствам.
Не гибнет; но его проступки, где вы?
Уж не видал ли он паденья Евы?
XX.
Как часто грезы тешат нас одне!
Постичь и космогонию вполне
Я не могу, - и филантропов тоже;
Что значит мизантроп? скажите мне!
К их сонму причислять меня за что же?
Так часто человек свиреп, как волк!
XXI.
Я с Меланхтоном схож и Моисеем
Терпимостью и кротостью своей;
Хоть я порой не сдерживал страстей
И ход давал всегда своим идеям,
Но без причин не задевал людей.
За что ж в поэте мизантропа видят?
XXII
Но вновь пора приняться за рассказ.
Что он хорош - не сомневаюсь в этом;
Хоть не совсем понятен он для вас,
Когда нибудь пробьет желанный час,
Когда он будет понят целым светом.
Теперь, его изгнание деля,
Один его красой любуюсь я.
Герой моей поэмы (ваш он тоже,
Надеюсь я) отправлен в Петроград,
Что создал Петр Великий, силы множа,
Чтоб тьмою не был край его объят.
Мне жаль, что сам Вольтер кадить ей рад;
Но в этом брать пример с него не стану
И деспотизм карать не перестану.
XXIV.
Не только на словах, но и на деле,
За мысль и за свободу. С тяжким злом,
Что рабство создает, мириться мне ли?
Борьбу я увенчаю ль торжеством -
Но все, что человечество гнетет,
Всегда во мне противника найдет.
XXV.
Я вовсе не намерен льстить народу;
Готовые всегда, ему в угоду,
Все разрушать, толпу к себе маня,
Чтоб властвовать над ней. Зову свободу,
Но к демагогам не пристану я;
Веду борьбу, (Увы, теперь все немы!)
XXVI.
Я всяких партий враг, и оттого
Все партии озлоблю, без сомненья;
Кто держится противного теченья.
Ничем не связан я, и никого
Я не боюсь. Пусть, полны озлобленья,
Шакалы рабства поднимают вой,--
XXVII.
С шакалами, что близ руин Эфеса
Стадами мне встречались, я сравнил
Противников свободы и прогресса,
(Они без власти не имеют веса);
Не я шакалов этим оскорбил;
Шакалы кормят льва, тогда как эти
Для пауков лишь разставляют сети.
Народ, очнись от сна! Не дай себя
Опутать их зловещей паутиной;
Иди вперед, тарантулов губя!
Бояться их не будет уж причины;
Когда ж протест раздастся хоть единый?
Теперь одно жужжанье тешит слух
Пчел Аттики и злобных шпанских мух.
XXIX.
И важные депеши вез с собой:
В них посвятил шутливую страницу
Борьбе кровавой русских сил герой.
Победою он радовал царицу,
Взирала, о потерях не жалея,
Когда успех венчал её затеи.
XXX.
Жуан в кибитке ехал. Хуже нет
Натерпишься не мало всяких бед;
Езда такая стоит доброй таски.
Жуан, надеждой светлою согрет,
Все видел только в розовой окраске;
Но о рессорах он вздыхал не раз.
XXXI.
Жуан глядел с заботливостью нежной
На спутницу свою. Тяжелый путь
Толчки вам мнут бока и давят грудь;
Под гнетом их страданья неизбежны.
О путниках не думают ничуть;
Одна природа чинит здесь дорогу,
XXXII.
Он в полном смысле фермер этих стран;
У нас же в эти тягостные годы
Злосчастный фермер скрылся, как туман.
И власть опустошив его карман,
Погибла с Бонапартом в час невзгоды.
Смешной контраст на ум приходит мне:
Пал Цезарь - и овес упал в цене.
Жуан смотрел на девочку с любовью.
Он спас ее; блестящ такой трофей:
Он жало притупляет и злословью!
По мне, Жуан за подвиг свой славней,
И всех дивил жестокостью своей.
(Желудком он страдал и, злобы полный,
Любил смотреть, как крови льются волны),
XXXIV.
Даря участье доле сиротливой,
Чем, смерть неся, за лаврами идти,
Взрощенными залитой кровью нивой.
Душе не может счастья принести
Что слава, если совесть не чиста?--
Лишь звук пустой, лишь жалкая мечта!
XXXV.
Писатели! к вам всем без исключенья
Которые, продав заране мненья,
В налогах разных видят счастье масс,--
И к бардам, сытым громом обличенья,
Которые, обидеть не боясь
Что пол-страны нужда и голод губят.
XXXVI.
Писатели!.. Но а propos de bottes
Я мысль свою забыл! (И с мудрецами
Хотелось мне искусными словами
Всех успокоить - власти и народ,
Миря лачуги с пышными дворцами.
Я верно бы безценный дал совет,
XXXVII.
Когда наш мир, из хаоса рожденный,
Вторично будет в хаос превращен;
Когда он, на погибель обреченный,
Разрушенный, раздавленный, сожженный,
И допотопным миром станет он,--
Быть может, к удивлению потомков,
Мой труд найдут среди других обломков.
В том ничего несбыточного нет.
(К трудам Кювье питаю я почтенье).
Разсматривать служивший вам предмет
Грядущия так будут поколенья,
Как смотрим мы, полны недоуменья,
На остовы гигантов прежних дней
И крокодилов сгинувших морей.
XXXIX.
Всех изумит фигурою своей
Вопрос, как добывал он корм желанный,
Чтоб сытым быть, займет тогда людей,
Что карликами будут. Безпрестанно
И человек - хоть видят в нем кумира -
Лишь гробовой червяк иного мира.
XL.
Когда народ появится опять
С трудом свой хлеб насущный добывать,
Пахать, молоть и жать, - с тоской унылой,
Как мы, платить налоги, воевать,
Найдя случайно старые могилы,
Скелеты наши ставя на показ?
XLI.
Увы! я философствую не в меру,
Но "время соскочило с колеи",
Порывы не могу сдержать свои
И в путь прямой давно утратил веру:
Все то, что может мне на ум придти,
В свои стихи вношу я без отсрочки,
.
XLII.
Хоть я блуждал не нало, перейти
Спешу, однакож, к своему роману.
Героя я оставил на пути;
(У многих описания в чести;
Мне ж - не до них!) Я возвращусь к Жуану,
Не тратя безполезно много слов,
В столице пышной крашеных снегов.
И вот, в одной из зал дворца, с толпою
Чинов двора и дам Жуан стоит,
В мундире алом с черною каймою;
Мундир ему дает блестящий вид.
Над шляпою его султан дрожитъ*
Как рваный парус, бурею задетый;
В рейтузах он топазового цвета,
XLIV.
Портной, как чародей, всегда представить
Имеет редкий дар товар лицом,
Иглой, как бы жезлом, умея править.
Жуаном все любуются кругом.
И тотчас же пред вами Купидон
В артиллериста будет превращен.
XLV.
Повязка, с глаз упав, послушна магу,
В ножны преобразится, стрелы - в шпагу,
Что их острее; луку будет дан
Вид треуголки; крылышки, дав тягу,
Вернутся эполетами. В обманъ*
И за Амура будет принят ею.
XLVI.
Императрица улыбнулась. Двор
Смутился, Дамы все пришли в волненье;
(Не помню, кто тогда имел значенье).
Таких не мало видели с тех пор,
Как началось блестящее правленье
Царицы. Все временщики тогда
XLVII.
Жуан без бороды, и худ, и строен,
Совсем не подходил фигурой к ним;
Но он отличий всяких был достоин
В глаза бросалось, что он храбрый воин,
Притом же и в страстях неукротим.
Царица, схоронившая Ланского,
Таким, как он, могла увлечься снова.
Щербатова, Мамонова, ну словом
Кого нибудь на ов или на инь --
Мысль испугала и - не без причин,
Не вспыхнула любовь пожаром новым.
Смутился духом рослый властелин,
Что занимал в те времена в столице
"Высокий пост доверья" при царице.
Легко понять, что взволновался тот,
Кто занимал "доверья пост высокий".
Как этой фразы сделать перевод?
О, дамы, если смысл её глубокий
Загадки ключ; речей его потоки -
Пустой подбор витиеватых фраз,
Что с толку сбить легко съумеют вас.
L.
Которого загадочны слова,
Но действия ясны! Ему отрада
Лишь попирать священные права,
Которые для смертного награда.
И без него найду я объясненье,
Вот анекдот, что не лишен значенья.
LI.
У итальянской дамы как-то раз
- Скажите, в чем обязанность у вас
Кавалиер-сервенте, что упрямо
С синьор замужних не спускает глаз?"
Так итальянка отвечала прямо:
"Чтоб отношенья эти уяснить,
Вы их должны себе вообразить".
LII.
Прошу и вас, читатели, теперь я
Себе вообразить, что делал тот,
"высокий пост доверья",
Дававший деньги, силу и почет.
Не дорожить им - было б лицемерье:
Легко ль терять своей удачи плод?
И потому достигнувшие цели
LIII.
Наружностью Жуан был верно схож
С Парисом, злым виновником погрома
Злосчастной Трои. Свет через него ж
Кого они не приводили в дрожь?
История разводов мне знакома.
Она гласит, что гибель Трои - счет,
Уплаченный впервые за развод.
Царица все любила; исключенье -
Супруг её, что сердцу не был мил
И потому отправлен в заточенье.
Гигантов, полных мужества и сил,
К изящному в ней было, и служил
Тому Ланской, столь милый ей, примером,
Хотя плохим он был бы гренадером.
LV.
Таинственная дверь небытия
И жизни - неба вечная угроза,
Ты и закат, и вместе с тем заря!
Постичь тебя - несбыточная греза;
Но ты с тех пор причина, без сомненья,
Погибели его и возвышенья.
LVI.
Зовут тебя причиной всяких бед.
Мы чрез тебя рождаемся на свет
И от тебя к тебе ж идем обратно;
Миры ты населяешь; спора нет,
Все без тебя погибло б безвозвратно;
Ты - океан, несущий жизнь с собой.
LVII.
Императрица миром и войною
Располагать по прихоти могла,--
С почетом и радушьем приняла;
Когда же увидала пред собою
Коленопреклоненного посла,
Остановилась вдруг, не вскрыв пакета,
LVIII.
Лишь миг на нем остановив свой взор,
Она затем с величием царицы,
Скрывая чувств нахлынувших напор,
За ней следил с подобострастьем двор,
И вот с её улыбкою все лица
Мгновенно прояснились. Красоты
Печать носили царския черты.
Она прочла о взятьи Измаила,
И слава торжествующим лучом
Ея лицо волшебно озарила;
Так тонет море в блеске золотом
Одной победы? Сух и под дождем
Песок немых пустынь; в реке кровавой
Готов купаться тот, кто жаждет славы.
LX.
Невольно улыбнулася при этом.
(Фельдмаршала кровавая война
И груды трупов сделали поэтом!)
Количеством потерь потрясена,
Смятение свое съумела скрыть
И разом грустных дум прервала нить.
LXI.
Весь двор её улыбка осветила,
Как после злых засух цветник унылый,
От ливня увидавший снова свет.
Когда ж императрица, что любила
Прекрасное не менее побед,
Все замерли в волнении глубоком.
LXII.
Грозна в минуты гнева, с пышным станом,
Но величавой грации полна,
Кто видит прелесть в сочном и румяном.
В делах сердечных чуждая обманам,
Сочувствием за все платя сполна,
Она и векселя божка Эрота
LXIII.
Преград не допуская, ни помех,
Она прямым путем стремилась к цели
И щедрою рукой дарила тех,
Кого хоть раз увенчивал успех,
Того в пути уж не страшили мели;
Хоть гнев её народов не щадил,
В ней человек опору находил.
Загадки непонятные - мужчины,
А женщины - подавно. В голове
У них бушуют вихри и пучины,
Опасные во всем их существе;
Как ветер, шелестящий по траве...
Закон для них - один порыв сердечный!
Избиты эти истины, но вечны.
LXV.
Сначала мысль о взятьи Измаила
Екатерины охватила ум;
Затем она награды обсудила,
Не
И, наконец, вниманье обратила
На юного гонца, что ей принесть
Был удостоен счастья эту весть.
LXVI.
У ног Екатерины. Ею был
Замечен он. Ценя её вниманье,
С надеждою он взор к ней устремил.
Стоящим на горе среди сиянья
Найди Жуан надежную опору,
Взобраться бы и он съумел на гору.
LXVII.
Когда любви мы слышим сладкий глас
Волшебный зов порабощает нас.
(Так разом спирт огонь вливает в жилы).
Сочувствие, нежданно появясь,
Все поглощает жизненные силы,
Лишь слезы осушить ему не в мочь.
LXVIII.
Когда же самолюбие при этом
Утешено отличьем, и для всех
Сочувствие растет; нам льстит успех;
Быть отличенным перед целым светом
Не мало самолюбию утех
Приносит в дар, и хорошо ли, худо ль -
LXIX.
Жуан был в тех годах, когда нам мил
Призыв любви; когда, с разсудком в ссоре,
Борьбу со львами весть, как Даниил,
И внутренно сжигающий нас пыл
Тушить готовы в первом встречном море;
Так солнце гасит свет в пучине вод,
Когда к Фетиде светлый бог идет.
И выгодно, и вместе лестно было
К царице в милость случаем попасть;
Нещадно лишь врагов она разила,
Но щедро награждать умела страсть.
К её ногам готов был всякий пасть,
И тот, кого царица отличала,
Вкушал лишь мед, пчелы неслыша жала.
LXXI.
Всех серые глаза её пленяли;
Ми знаем, как всесилен этот цвет;
Такими же глазами обладали
Шотландская Мария и побед
Что и Минерва, чтоб пленять людей,
Такой же цвет избрала для очей.
LXXII.
Императрицы лестное вниманье,
С величием и властью в сочетанье,
Ея обворожительный привет,
К Жуану обращенный, средь собранья,
Где налицо был всей столицы цвет,--
Совсем вскружило голову Жуану.
LXXIII.
Другого и не надо для любви;
Она лишь эгоизма проявленье
Что, угасая, губит увлеченье;
Порою предъявлять права свои
Готова страсть; но это исключенье,
И потому любовь признать нельзя
LXXIV.
Любви разнообразных видов много;
Есть та любовь, что выдумал Платон;
Одна нас заставляет жить для Бога;
Увы! поэта рифма держит строго;
Гонясь за ней, он часто принужден
Грешить и против смысла). В заключенье
Есть чувственности страстные стремленья.
Кто чувственности пламенем объят,
Тот к женщине стремится, как к богине,
Он перед ней во прах склоняться рад,
Уподобляя милую святыне.
Уныло в мраке тонет; жаль, что в глине,
Как пленница, душа заключена,
Когда волшебных грез она полна!
LXXVI.
(Духовных лиц доходные статьи).
Любви безгрешной также чту законы;
Но есть еще и третий род любви,
Которому известных лет матроны
И, сохраняя прежние союзы,
К ним подбавляют тайных браков узы.
LXXVII.
Иду опять проселочным путем,
Анализов довольно; перейдем
Теперь опять, читатели, к роману.
Царицы неожиданный прием,
Как вам известно, голову Жуану
На юношу приветный бросив взор.
LXXVIII.
Во всех углах шептаться дамы стали;
У старых обозначились ясней
С улыбочками дамы в цвете дней
Друг другу эту весть передавали;
Не мало привела она людей
В отчаянье; от зависти и злобы
LXXIX--LXXX.
О том: кто этот юный новичек?--
Послам всех стран пришлось осведомляться.
Возвыситься он мог в короткий срок.
Им грезился уже рублей поток,
Что должен в сундуках его скопляться,
Помимо орденов, наград иных
А также - многих тысяч крепостных.
Царица, добротой всегда согрета,
Ее умела проявлять во всем;
Как перед ней бледна Елизавета,
Скупая и бездушная притом,
Старухой умерла, скорбя о нем!
Ея и злость, и скаредность, понятно,
На сан её и пол бросают пятна.
LXXXII.
Посланники всех европейских стран
Столпились с поздравленьями - еще бы!
Вокруг того, кому высокий сан
В ближайшем без сомненья будет дан
Ведь наши дамы любят красоту,
Ведущую к высокому посту.
LXXXIII.
Всеобщого внимания предметом,
Спокойно относился он к приветам,
Как будто с малолетства важный сан
Его уж приучил царить над светом;
Ему самой природою был дан
Не много говорил Жуан, но кстати.
LXXXIV.
Затем императрицею самой
Был поручен особому вниманью
И свет, её послушен приказанью,
К нему отнесся с лаской и хвалой.
Непостоянен свет; его влиянью
Опасно поддаваться; жалок тот,
LXXXV.
Здесь отдохну, и вот остановил я
Пегаса; до ужасной высоты
Добрался он, но тяжкия усилья
Кружится голова; как мельниц крылья,
Пестреют предо мной мои мечты;
Чтоб мозг и нервы привести в порядок,
Спущусь в луга - там отдых будет сладок.