| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1864 |
| Категория: | Поэма |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Чайльд-Гарольд. Песнь вторая. (старая орфография)
ПЕСНЬ ВТОРАЯ.
I.
Голубоокая богиня,
Богиня мудрости, приди!
Ни в ком не вызвала доныне
Ты вдохновения в груди.
Здесь был твой храм. Остатки храма
Ещё видны до этих пор,
Не истребили их упрямо
Ни время, ни войны раздор. 1)
Но хуже, чем веков теченье,
Чем пламя грозное войны,
Поработителей страны
Их поразило разрушенье:
Врагам неведом страх и стыд
И их ничто не устрашит.
II.
Афины - старец величавый
Твоих героев древних нет
Прошли - с победой... Гдежь их след?
Вся эта слава для того ли,
Чтоб древним подвигом добра!
Подчас дивился в скромной школе
Досужий разум школяра? "
Героя меч, софиста тогу!
Здесь меж развалин не найдём;
Под тьмой веков могильным сном!
Здесь всё сковалось понемногу,
И даже тени прежней нет
Могущества прошедших лет.
III.
Встань, человек одной минуты!
На эту урну посмотри:
Здесь вежды нация сомкнуты,
Богов распались алтари.
Нет, не безсмертны даже боги:
Упал Юпитер, Магомет,
В иные храмы, в синагоги
Пока не будет в нём сомненья,
Что безполезно небесам
Курить не нужный фимиам
Пред кровью жертвоириношенья...
О ты, несчастной смерти сын,
Ты, человек, хотел один,
IV.
К земле прикованный, подняться
До тайн небес!... То призрак сна!...
Ты не умеешь наслаждаться
Той жизнью, что тебе дана.
Жизнь - лучший дар. Путей не зная,
Где жь с жизнью встретишься иной?
Ея наград не понимая,
Зачем покинешь мир земной?
Не рвись же в край ещё безвестный
И жизнь земную оцени
Вот урна здесь! Сюда взгляни:
Священной урны смысл чудесный
И жертв, закланных для небес.
V.
Иль в гроб взгляни, где погребали
Героя прах 2) - он не встаёт;
Он пал - и нации с ним пали
И слёз над нам никто не льёт.
Вот здесь у храма по дороге
(Как нам преданье говорит:
Здесь прежде жили полубоги)
Найдём мы череп... Гадкий вид!
Кто б угадал, чтоб в этом храме
Жил прежде бог? Кто б угадал,
Что много истин рассказал
Он вдохновенными устами?
Теперь же червь земной - и тот
В пустую храмину нейдёт
VI.
Взгляни ж теперь на эти своды,
То был когда-то храм свободы,
Жилище мысли и души.
Из этих впадин не сверкают
Глаза, а взгляд их был так жив:
Они теперь не выражают
Страстей несдержанный порыв.
Какой софист великий света,
Какой прославленный мудрец
Возобновит опять дворец,
Возобновит жилище это?
Здесь, посреди могильных плит,
Кто этот череп оживит?
VII.
"Мы знаем то" - ты прав, философ -
"Что ничего не знаем мы..."
Зачем бежать от тех вопросов,
Что прямо просятся в умы?
У всех есть скорби, но страданья
Зачем ловить нам на бегу?
На ахеронском берегу.
Там нет банкетов принуждённых
Где кормят сытых ужь гостей,
Последним сном обвороженных:
И долог будет вечный сон
И не пройдёт для смертных он.
VIII.
Ханжи! твердите вы сердито,
Что жизнь иная нам дана;
Скажите жь скептикам открыто:
Где та заветная страна?
Как хорошо бы в мире новом
Друзей погибших увидать
И обменяться с ними словом
И тень любимую обнять!
Да, встретить было хорошо бы -
Без погребальных их венцов -
Могучий призрак мудрецов,
На жизнь сменивших тьму и гробы
Свободу, славу и любовь!
IX.
Ты то же там, в могиле тленья,
Мой лучший друг, хотя тебя
Всегда моё воображенье
Живым рисует; и, любя,
Хочу я верить - будет время,
Ты, вставши вновь, с себя стряхнёшь
Могилы тягостное бремя
И к другу прежнему придёшь.
Пусть будет в будущем что будет -
Не изменю своим мечтам,
Что день придёт и снова там
Мой поцелуй тебя разбудит -
И в этот день я буду рад,
Что счастлив мой усопший брат. 3)
X.
Здесь, на массивном пьедестале,
Под тенью мраморных колонн,
4) Сатурна сын! мы знали:
Здесь прежде был твой славный трон. 5)
Уж нет следов его величья...
Увы! на зло своим мечтам,
Ужь не могу теперь постичь я,
Как был велик твой дивный храм?
Пусть здесь вздымаются в тумане
Остатки гордых колоннад -
Невозмутимый, праздный взгляд
И мимо, с песней, без забот,
Грек легкомысленный идёт.
XI.
О дивный храм! твои громады
Приют божественной Паллады,
Кто тронуть смел своей рукой?
Кто хищник тот? Стыдом румянца
Ты, Каледония, ответь:
Позор детей таких иметь.
Я рад за Англию, за бритта,
Что нет детей подобных там,
Рукой которых свергнут храм,
А алтари их прочь с земли
Печально волны унесли.
XII.
Что пощадили турки, готы,
Суров, как скал родных высоты,
Он ум и сердце изсушил. "
Холодный деспот разрушенья,
Лишь приготовил он один
Остатков бедственных Афин.
В своём безсильи, афинйне,
В виду разбитых алтарей,
Узнали слёзы матерей,
Узнали, как горька судьба
В цепях изнывшого раба.
XIII.
Когда жь британца восхищали
Под нашим флагом их терзали,
Но от Европы сбереги
Такой рассказ. Как? Край свободы?
Морей царица?... Там могли
С окровавленной уж земли?
Как? в том краю, где слёзы лили,
Явилась Гарпией она,
И всё, чем славилась страна,
Что даже время не взяло,
То мщенье Англии снесло?
XIV.
Твоя эгида где, Паллада?
6)
Зачем опять не мог из ада
Встать страшным призраком Ахилл?
Уже-ль Плутон не в силах снова
Героя нового создать,
С позором вновь с земли согнать?
Увы! в те дни бродил без дела
Он по стигийским берегам
И не вернулся к тем стенам
Хоть прежде стен знакомый вал
Он постоянно охранял,
XV.
Кто в этой Греции унылой
Как пред любимою могилой -
Тот сердце мёртвое носил.
О! кто без слёз посмотрит ныне
На край измученный от ран,
На жертвы хищных англичан?
Будь проклят час, когда узнали
Они сюда вторичный путь,
Когда раздавленную грудь
И увезли чужих богов
Трофеем хладных берегов.
XVI.
Но где жь Гарольд? Нам не пора ли
Людские скорби и печали
Его не трогали. Любовь,
Красавиц милых излиянья
Не пробуждали в нём тоски;
Не протянул ему руки,
Когда он в путь стремился новый.
Его душа была тверда,
Невозмутима, как всегда.
Край преступленья и войны -
И шел искать другой страны.
XVII.
Кто в море был, тот, верно, знает,
Вот ветер парус надувает,
Вот с места тронулся фрегат.
Направо - ряд неуловимый
Церквей, домов - их скрыл туман;
Великий, грозный океан.
Мелькают стаей лебединой
Кругом конвойные суда;
Не смотрит вяло никогда
Лишь только волны к килю льнут
И, разсыпаясь вкруг, бегут.
XVIII.
А тут матросы с видом важным...
7) пушек ряд...
Команды звук: с прыжком отважным
Матросы вверх ползут, скользят...
Чу! на фрегате раздаётся
Пока по манте смело вьётся
Иной матрос, и новичёк
Из мичманов визгливым тоном
Тот боцман только засвистит -
И свист его всем стал законом,
И этот юноша ведёт
Весь экипаж по лону вод.
По чистой палубе шагает,
По долгу службы, лейтенант.
Он пост свой строго охраняет:
Угрюм и нем он, как педант.
Он подчинённых не почтит -
И на лице его суровом
Печать начальника лежит
Британцы строги в дисциплине;
А потому-то вся страна
Ей подчинилась всюду ныне,
И знает бритт: хоть строг закон,
Но к славе их приводит он.
Дуй, ветер, злее! Солнце стало
Склоняться; меркнут небеса.
Под вечер судно адмирала
Убавит разом паруса,
Что за тоска их в море ждать
И ради их - ведь лень какая!--
Попутный ветер потерять.
Потерян даром вечер целый;
Темна морская глубина;
Опущен с мачты парус белый -
И нам приходится всё ждать
Лентяев, вздумавших отстать.
Взошла луна. Клянусь, нет мочи
Мне не хвалить такую ночь!
Там, на земле, в час этой ночи
Не может вздохов превозмочь
А, между-тем, я слышу звон:
Толпой матросов окруженный,
Играет новый Арион
Напев любимый моряками,
Живее двигается круг,
В такт ударяя каблуками,
И не пугает их тогда,
Что под ногами их - вода.
Через пролив Кальпе пред нами
Европа в Африку глядит.
Геката бледными лучами
Теперь равно вас серебрит:
И мавра смуглого страна...
Испанский берег одинокий
Открылся взорам, и луна
Леса и скалы освещала;
Почти не виден: мрак сходил
И тень широкая сползала
До берегов с его вершин...
Там тьма одна, там мрак один!
В такую ночь - живей мечтанья
О тех, кого любили мы;
В такую ночь воспоминанья
Ещё живей встают из тьмы.
Упасть под тяжестию лет,
Когда в нём молодости много,
Но нет любви и счастья нет?
Увы! когда любовь пропала
Пусть смерть на встречу к нам идёт
Для смерти дела будет мало...
Ах, юность! еслиб мы опять
Могли тебя переживать!
Так, сидя на краю фрегата,
Глядишь на волны иногда,
В мечтах о том лишь, что когда-то
Случалось в прошлые года.
У нас у всех на дне души
Есть много образов священных -
И мы лелеем их в тиши.
О них мы намять сберегаем,
Не мало тёплых, чистых слёз -
Благоговейных слёз - роняем,
И той печали тайный след
Не потеряется от лет.
Бродить межь пропастей по скалам,
Всходить до самых облаков,
Жить межь народом одичалым,
Незнавшим рабства и оков,
С ним уходить в дремучий бор,
Сидеть, склонясь над водопадом,
Жить без людей в ущельях гор,
Спускаться к пропастям глубоким -
Скитальцем мрачным и чужим
И в целом мире одиноким;
Но это значит - тот постиг
Природы тайны и язык.
Но тот, кто в шумном вихре света,
Одной усталостью томим,
Идёт без ласки, без привета,
Никем незнаем, нелюбим,
Не поверял своей тоски,
Не ведал тёплого участья
И честной, дружеской руки,
Кто посреди льстецов холодных,
Для всех чужой - лишь только тот
В своих мучениях безплодных
Сказать бы с тайным вздохом мог,
Что он на свете одинок.
Счастливей ты, монах Афона,
Когда глядишь с своей скалы
Под ясной глубью небосклона -
А там внизу, шумят валы.
Увидит путник пред собой -
К нему спешит с тоской глубокой
И с самой искренней мольбой.
Когда жь в тумане исчезает
Пославши им прощальный взор,
О том лишь странник тут вздыхает,
Что должен в мир явиться вновь.
Сменив на ненависть любовь.
Но мы следить напрасно б стали
За похожденьем моряков,
За тем, где бури их встречали,
Где ветер гнал от берегов.
Где то надежда, то беда
Играли участью матросов,
Ведущих по морю суда,
Где мёртвый штиль подчас сменялся (
Но зорко смотрит в даль матрос:
В тумане берег показался,
"Земля! земля!" и каждый взор
Глядит вперёд в морской простор.
И вот встают в морской пучине
Калипсы скорбной острова;
Но нет теперь на них богини;
Она не плачет, как вдова,
Для слабой смертной изменил...
А дальше там мы видим гору:
Здесь сын Улисса совершил
В морскую глубь скачок ужасный,
И вырвался невольный стон
Из груди нимфы той несчастной:
Здесь долго плакала она,
Что их обоих лишена.
И нет богини этой ныне...
Но берегись, о молодёжь!
Ты здесь, на троне той богини,
Калипсу новую найдёшь...
Я для любви не схоронил,
Тогда б, поверь, любовь поэта
К твоим ногам я положил.
Но ты не можешь быть моею:
И это чувство принести
На твой алтарь я не посмею;
Тебя не смею я будить,
Чтоб ты могла меня любить.
Так думал Чайльд, смотря безстрастно
В глаза Флорансы. Он лишь мог,
Ей удивляться безопасно,
Спокойно, тихо, без тревог.
Хоть близок был: им решено,
Что сердце Чайльда встрепенуться
Не в состоянии давно,;
Что возбудить в нём прежней страсти!
И сознавал давно божок
Потерю прежней, сильной власти
Над сердцем, где одна тоска
Была сильна и глубока.
Самой Флорансе непреклонной
Был странен Чайльд при встрече той,
Что он не пал, обвороженный
Ея волшебной красотой?
Который был для всех кругом
Судьбой, законом, раем, адом,
Не пресмыкается рабом?
Ей было странно с ним встречаться;
Что перед ней он не спешил
Хотя б влюблённым притворяться...
Известно: женщин никогда
Любовь не сердит, господа.
Она не знала, без сомненья,
В своём неведеньи греша,
Что эта смелая душа
Сильна искуством обольщенья.
Она хитро разставит сети;
Не дорожит она на свете
Победой лёгкой никогда.
Нет, Чайльд наш шел тропой иною:
И если б даже снова мог
Вдруг полюбить, то пред женою
Плаксивым юношей не ныл
И униженно не любил.
Тот сердце женщин знает плохо,
Тот вовсе их не мог понять,
Кто лишь мольбой и силой вздоха
Старался страсть в них пробуждать.
Люби подругу юных дней,
Но ей в глаза гляди ты смело,
Не раболепствуй перед ней.
Умей сдержать порывы ласки,
Будь дерзок с женщиною, смел;
Под внешним льдом наружной маска
Умей в ней чувство раздразнить -
Тогда она начнёт любить.
Та песнь стара... В том убедились
Мы все, кто начал рано жить...
Когда желанья притупились,
Чем те желанья воскресить?
Нет больше цели впереди,
Душа мрачна, мечты слетели
И сердце умерло в груди -
Вот всё, что страсть даёт в награду...
Страстей кипучие года
Встречают долгую преграду,
То тех терзаний новый гнёт
И нас самих переживёт.
Но бросим эти размышленья.
Мы встретим новый ряд картин;
Нас ждут иные впечатленья
И берега иных долин.
Мы много новых стран пройдём:
Оне мечтой неуловимы,
Их описаний не найдём
Мы в книгах тех, где гражданина
Тому, чем он обязан быть,
Хотя - нам думать есть причина -
Теперь сомнительно, чтоб он
Когда-нибудь был научён.
Природа-мать! ты нам дороже
Всего... Меняя часто вид,
Ты каждый раз встаёшь моложе
И образ твой к себе манит.
Сердце людей тревожить ты,
Когда искусство не посмело
Тревожить дикой красоты.
Ты мне нередко улыбалась
Но больше тешило меня,
Когда ты бурей разражалась,
Когда грозой ревела мгла
И небо молния рвала.
Но вот Албания пред нами...
Пример для многих мудрецов:
То - гроб, наполненный костями
На поле павших мертвецов.
Не узнаю я этих мест:
Вкруг поднялися минареты;
Где на церквах был прежде крест,
Теперь рог месяца блистает,
Лес кипарисный осенил
И вечной тенью покрывает;
Их не видать среди садов
Твоих старинных городов.
Гарольд плывёт. Промчалась мимо
Нагого берега стена:
Здесь Пенелопа недвижимо
Смотрела в волны. Здесь видна
О, Сафо! верно, не могла
Твоих стихов волшебных сила
Тебя спасти - ты умерла...
Уже-ли власть безсмертной музы
Что лечь в могилу ты должна,
С себя не свергнув смерти узы?
Ты, жизнь дававшая другим,
Теперь сковалась сном немым.
То был час вечера - и в море
Открылся Левкадийский мыс, 8)
С скалой, откуда в тайном горе
Ты, Сафо, бросилася вниз.
И с ней разстаться не желал.
Хоть он не мало мест видал,
Где были битвы и сраженья,
Но - такова его звезда -
Гарольд не слушал никогда:
Солдат подкупленных проказы
И спесь воинственных дружин
В нём возбуждали смех один.
Когда жь звезда взошла, сияя
Над злополучною скалой,
Поклон ей грустный посылая
Гарольд смотрел. Но вот за мглой
Корабль всё дальше от скалы...
Чайльд в море синее глядится,
Где с рёвом прядают валы.
Задумчив он, но в тёмном взоре
И не хранит его чело
Следов таинственного горя.
Теперь чужда ему печаль
И он глядит безмолвно в даль.
Зажглась заря. Вот скалы Сули,
Вот Пинда дальние верхи
В тумане раннем потонули,
А с них сбегают ручейки.
Играет день по высотам,
И открываются по скалам
Жилища горцев здесь и там;
Там бродит волк, там клюв железный
Там хищный зверь в горах прошел
И хищный горец стал над бездной,
Там буря лес с корнями рвёт
И гром грохочет круглый год.
В стране неведомой, безвестной
Гарольд теперь понять лишь мог,
Что, посетивши край чудесный,
Он, наконец, был одинок.
Но убегать их не привык;
Он новым местом наслаждался,
Хоть берег, был суров и див.
Для новизны - путей невзгоды
И с хладнокровием встречал
Суровость северной природы,
И выносил и жар, и зной
Роскошной южною весной.
Вот красный крест, другой! их много,
Их не щадит ислама сын.
Поруган здесь служитель Бога
И мирный, честный гражданин...
Как ни меняй ты свой наряд,
Ни обновляй его покроя,
Весь этот пёстрый маскарад
Их идолов разнообразных
И для ханжей корыстно-грязных.
О, суеверие! кладёшь
Ты тень свою ещё доныне
На все обряды и святыни.
Залив Амбрации открылся...
Здесь азиатский властелин
С морской грозой не раз стремился;
Владыка римский не один
9)
Здесь новый Кесарь оставлял
Свои трофеи... Нет помину
О них теперь: их блеск пропал. 10)
Раб и властитель стали прахом...
Весь этот мир создать ты мог,
Чтоб люди гибнули со страхом
И, покорясь своей судьбе,
Ложились трупами в борьбе?
Чрез иллирийския долины,
Чрез грань зловещих, диких гор
Прошел Гарольд: от их картины
Он оторвать не мог свой взор.
О тех местах молчат для нас...
Роскошны греческие виды,
Прекрасны Темпе и Парнас;
Но блеск природы своенравной
Сравнить я с ними не могу.
Л красоты не видел равной:
Здесь берег Аттики святой
Бледнел пред новой красотой.
Чайльд перешел чрез Пинд холодный,
Столицу края миновал -
И вот направил путь свободный
Туда, где грозно управлял
1И)
Там власть его так велика,
Что весь народ давила дико
Его кровавая рука.
Там и в народе диви страсти
Готовы дать ему отпор
И протестуют против власти.
Народ там горд; над ним сильно
Лишь только золото одно. 12)
О, Зитца 13) - сад уединенья,
Земли священный уголок!
Что за цветы, что за растенья
Сверканье рек и рощ прохлада...
Природа южная щедра...
Чу! звучный ропот водопада
Дробится звоном серебра...
Повсюду блеск и аромат
И скал висящих целый ряд.
Но эти скалы, эти горы -
Как ни отвесны, ни страшны -
XLIX.
В зелёной роще, на вершине
Горы, имевшей скромный вид,
Есть монастырь; там он доныне
В его стенах монах Эллады
Живёт теперь; он не суров:
Не хмуры старческие взгляды,
И незнакомца он готов
С ним скромный ужин разделить -
И странник может там пробыть,
Когда глядит неравнодушно
На чудный край, и новый вид.
L.
Пускай же странник утомлённый
Здесь отдохнёт в полдневный зной.
Светла здесь зелень; благовонный
В себе найдёт иные силы:
Пусть этот воздух жадно пьёт -
Не будут больше члены хилы
И сладким сном он здесь заснёт.
Сюда, в цветущий, пышный сад:
Как дни и ночи пролетят -
Ты не заметишь в месте этом,
Ты не заметишь никогда,
LI.
Амфитеатром тёмным, мрачным
Ряд Хилерийских Альп встаёт
И тонет в воздухе прозрачном:
Деревьев шум, садов прохлада,
В горах ключей блестящих звон;
Резвясь бежит по полю стадо...
Но вот и чёрный Ахерон, 14)
Плутон! в твоём ли я аду?
О если так - я не пойду
К тебе в Элизиум смущённый!
Мой тёмный призрак не пойдёт,
LII.
Нет городов кругом. Янина
Стоит вблизи но не видна.
Здесь редко встретишь селянина
Лишь под горою шагом смелым
Бредёт над бездной стадо коз;
Пастух в своём хитоне белом
К скале как-будто бы прирос:
Следит он за его игрой
И к камню дикому, порой,
Головку детскую склоняет,
Иль под скалой нависшей ждёт,
LIII.
Додона! где жь твоя дубрава?
Ручей пророческий был там.
Где твой оракул вещий, слава?
Их нет кругом. И вы ли, люди,
Теперь решитесь сожалеть,
Что так легко из вашей груди
Жизнь может в вечность отлететь?
Искусства дивного дары,
Крушились нации, миры,
То вы ли - слабы и убоги,
Лишь на мгновенье рождены -
LIV.
Всё реже, реже стали горы,
В волнах скрывается Эпир -
И вот кругом встречают взоры
Кругом весна. Встают равнины,
Несутся речек быстрины,
Лесов зелёные вершины
В них, как в стекле, отражены;
И говорит о чём-то лес...
Вот месяц всплыл среди небес -
И в час полночи полусонной
Весенним тихим, ясным сном
LV.
За Томеритом 15) солнце село;
Угрюмый Лаог волны мчал;
Блуждая близь прибрежных скал,
Гарольд увидел над рекою
Блеск минаретов из-за стен.
Кругом всё предано покою...
Идёт он ближе. Из долины
Доносит ветер звуки - вот
Шум стал сильней, ростёт, ростёт:
То раздавался крик дружины,
Гарольд идёт во тьме ночной.
LVI.
Прошел гарем. Через ворота
Он пред собою видеть мог
Великолепия чертог.
Там он сидел. Перед владыкой
Перевести не смеют дух
Рабы, солдаты. Голос дикий
Все ждут владыки приказанья -
И словно слышен бой сердец...
Велик и мрачен был дворец:
Смотрел тюрьмой; в самом же зданьи
Толпился пёстрый караван.
LVII.
В богатых сбруях видны кони,
Сверкают кисти серебра;
Среди широкого двора.
Толпа смешалась в безпорядке,
Пестреют платья при огне.
Там чрез ворота на площадке
Народ толпится; очень странен,
Разнообразен общий вид:
Албанец с греком там стоит
И вместе с мавром мусульманин.
Услышал весь воинский стан.
LVIII.
В плаще албанец величавый,
Шнурками золота обшит;
Там с шашкой дельги; здесь стоит
В своём наряде грек красивый,
Там Нубии суровой сын;
Там, в стороне, стоит один
Он, как владыка, вечно нем,
На всех кругом глядит сурово
И посреди толпы ни с кем
Проговорить не хочет слова.
Чтоб быть развязным на язык.
LIX.
Смешалось все: там на ступени
Уселись группы; там, склонясь
Свершает турок свой намаз;
Иные курят, те играют;
Албанец гордо смотрит вкруг,
А греки, хвастая, сбирают
Но - чу! откуда жь голос строго
Раздался там; то пел один
С своей мечети муэзин
Слова: "нет Бога - кроме Бога,
Молитесь все! велик наш Бог!"
LX.
То было время Рамазана.
Весь день в молитве проведён;
И снова праздник разрешен.
Вкруг суета: рабы толпятся,
Роскошный стол уже накрыт
И яства сочные дымятся.
Из дальних комнат раздаётся
Шум голосов - нестройный звук...
Толпа пажей, рабов и слуг
Взад и вперёд бежит, несётся,
Из комнат грозного Али.
LXI.
Мы не услышим здесь, порою,
Жен голосов: оне должны
Гаремной участи верны.
Оне сжились с своей судьбою,
Оне легко несут свой гнёт
И рады жертвовать собою,
от.
Им не дано другого счастья
Как у груди своей кормить
Детей, их холить и любить
Всей силой женского участья;
Им жизнь гаремов не даёт.
LXII.
В беседке пышной, где фонтана
Струя прозрачная журчит,
На отдых сладостный манит,
В коврах пушистых утопая,
Али усталый возлежал,
Седую бороду склоняя.
Какия тайные движенья,
Какия тёмные мечты
Скрывали старые черты,
Где поселилось преступленье?
Терзала сердце старика?
LXIII.
Не пылкость юноши смущает
Грудь старика избытком сил;
"Любовь седины покоряет!"
Гафиз когда-то говорил;
Мудрец теосский думал то же;
Но преступленья многих лет,
Всю нежность чувства уничтожа,
Такое сердце не томило
Порывом огненным любовь.
За око - око, кровь - за кровь!
Вот всё, что им руководило.
Ужасный ряд кровавых дел.
LXIV.
Гарольд смотрел и был глубоко
Той обстановкой поражен,
Стал наконец он утомлён.
Безумны прихоть без различья
И пышность гордого дворца,
Где пресыщенное величье
Для нас приятней то жилище,
Откуда роскошь изгнана,
Где, строгой скромности верна,
Проходит жизнь светлей и чище,
Переступить через порог.
LXV.
Свиреп и дик албанец с виду;
Но вы, Албании сыны,
Они несут труды войны,
Они стремительны и скоры,
Суровым мужеством горды;
Они, как скалы их и горы,
За-то их дружество надёжно.
Грозит ли краю их беда,
Враги ль явились - их тогда
Скликать на битву смело можно.
Куда бы их ни вёл Али.
LXVI.
В дворце их гордого владыки
Чайльд видел их: на зов войны
Он видел их, детей страны,
Когда в неволю к ним попался,
Но как народ тот ни суров -
Его обидит не решался
Вы, развитой Европы дети,
Всегда ль так кротки и мягки?
Вы, Чайлад-Гарольда земляки,
Способны ль на услуги эти?
Мы чаще встретим ряд обид.
LXVII.
Однажды буря, к скалам Сули
Корабль Гарольда принесла.
А берег глух - там ночи мгла.
Куда жь идти? за ряд утёсов?
Там ждёт засада, может-быть,
А в море- гибель для матросов
Вот судно к берегу пристало;
Весь экипаж, бродя меж скал,
С врагами встречи ожидал:
Месть сулиотов всех пугала,
Гостей встречавших, как врагов.
LXVIII.
Напрасный страх! к ним сулиоты
С приветом дружеским пришли,
На верный путь их навели.
Перед огнём они сушили
Одежду странников; потом
Трапезой скромной угостили -
Дикарь готовит гостю ужин,
Даёт усталому покой...
Скажите жь мне: ещё какой
Для вас урок, о люди, нужен,
Путь без тревог и без забот?
LXIX.
Когда жь оставить эти горы
Хотел Гарольд и вдруг узнал,
И дерзко грабили меж скал,
Тогда наш странник взял с собою,
В пути предчувствуя беду,
Проводников, готовых к бою,
Лес Акарнании опасный
Уж назади... Гарольд один.
Он очутился средь равнин
Полей Эттолии прекрасной,
Катился, весел и широк.
LXX.
Он видит бухту. В ней лениво
Смиряет ропот свой волна;
Темнеет зелень... Ночь темна;
Кустарник ветер чуть колышет
И, пробегая но волне,
В неё с любовной лаской дышет,
Гарольд глядит. Картина эта
Где всё в дремоте сладкой спит,
В нём наслажденье шевелит
И шопот тихого привета.
Такия ночи он любил.
LXXI.
На берегу огни сверкают:
Окончен праздник и кругом
Все чаши пурпурным вином.
Но вот в огне скользнули нары,
Весёлый голос раздался
И заплясали поликары:
Отбросив меч, сплелися руки,
Толпа сомкнулась в общий круг -
И тишину ночную вдруг
Смутили песен диких звуки;
И с криком пляшет поликар...
LXXII.
На эту пляску в отдаленьи
Смотрел Гарольд и уловлял
Но он его не возмущал;
Их крики слуха не пугали...
Когда же лица дикарей
Живым румянцем запылали,
Когда их кудри в танце скором
Волной разсыпались, в тот миг -
Их голос был могуч и дик;
Они запели общим хором,
Такая песня раздалась:
1.
Барабаны! ваш грохот сзывает
На войну и победу народ,
И на зов ваш спешит сулиот! 26)
2.
Кто же равен в бою сулиоту,
В белой тунике с толстым плащём?
И в равнину слетает пращём.
3.
В наших детях, лишь с местью знакомых,
Есть ли жалость? Им кровь дорога.
Если метится в сердце врага?
4.
Македония шлёт строй за строем...
Все покинуть пещеры должны...
А потом ужь и сабли в ножны...
5.
Пусть суда свои кинут пираты,
Пусть идут по дома
И, наградой одною богаты,
Только пленных приводят с собой.
6.
Не ищу я богатства вельможи,
Дева в длинных кудрях мне дороже:
За неё моя месть велика.
7.
Только дев я люблю в этом мире -
О! сыграй же мне, дева, на лире,
Как отцы твои гибли в крови.
8.
Кто забыл, как Превизу мы брали?
Жгли дома мы, добычи искали,
Лишь красавиц не трогал наш меч.
9.
Страх! Пощада! Но кто же на это
Со времен самого Магомета
Мы не знали храбрее Али.
10.
Чёрный Муктар 27
В стан гяуров внёс смерть и беды;
Наша конница, страха не зная,
Прогнала московитов ряды.
11.
Барабаны о битве гремят...
Мы вернёмся при радостном клике
Иль совсем не вернёмся назад.
LXXIII.
Ты и в паденьи велика!...
Рабы! воспрянете когда вы?
С вас иго свергнет чья рука?
Найдём ли в вас, больных и хилых,
Погибших гордо в Фермопилах,
Отдавших жизнь за край родной?
Кто ж дух воинственной Эллады
Вновь воскресит в груди рабов?
И рабства рушатся преграды,
И будут Аттики сыны
Опять свободны и сильны?
LXXIV.
Давно ль неслась ты между гор?
О, еслиб ты теперь взглянула
На падшей Греции позор!
Теперь не грозные тираны
Но каждый ей наносит раны,
Над ней заносит дерзкий кнут -
И целый край лежит без силы,
И на спине своей несёт
Рабы с рожденья до могилы
Не слышат - жребий их таков -
Позорный звон своих оков.
LXXV.
Порой, огнём их быстрый взгляд,
Быть-может, каждый ожидает:
Свобода к ним придёт назад.
Они верны ещё надежде,
Наследье предков им вернёт
И возвратит, что было прежде...
Их ноги цепи тяготят,
Им снится призрак прошлой славы;
На иностранные державы,
Чтоб хоть они пришли сорвать
С них рабства горького печать.
LXXVI.
Кому свободы сладок дар,
Те рабству сами наносили
В бою решительный удар.
Защиты ль русского народа
Но пусть ваш враг от них падёт -
А всё жь желанная свобода
Не будет Греции дана.
Меняй же, бедная страна,
Но над тобой всё будут тучи.
Твой блеск угас ужь с давних пор:
Тебе остался лишь позор.
LXXVII.
Гяур опять его возьмёт,
На башню пышного сераля
Франк победителем взойдет;
Опять, быть может, будет время,
И вагабитов грозных племя
Весь запад кровью обагрит;
Но на проклятом этом месте,
Где проливалась только кровь,
Здесь раб влачит в безсильной мести
Свои оковы, никогда
Не отдыхая от труда.
LXXVIII.
На их веселье пред постом.
Тот пост молитв и покаянья
Блюдётся строго в крае том -
И на коленях начинает
Но пост ещё не наступает:
Разрешены теперь для всех
Веселье, праздники; под маской,
Надевши праздничный наряд,
На площадях кружится с пляской,
На карнавальный пир идёт,
Шумит, хохочет и поёт.
LXXIX.
Грусть овладела снова мной!...
Тогда ещё не осквернился
Ты мусульманскою чалмой
И грек не видел разрушенья
Не испытав порабощенья,
Он на пирах сидел бодрей;
Он, как теперь, не притворялся
В своём весельи... Шум и гул...
До поздней ночи - и сливался
В единый гимне, в единый хор
Весь торжествующий Босфор.
LXXX.
Чу! где-то песня замерла -
И голубые волны пели
Под равномерный звук весла;
А с вышины небес сияла
И в быстрых струйках отражала
Снопы серебряных лучей
Вот ветерок подпел в эфире -
И лик задумчивой луны
И на мгновенье вспыхнул шире,
И блеском волн со всех сторон
Стать тёмный берег озарён.
LXXXI.
Мелькают лодки по реке.
Огонь очей... любви напевы...
Рука горит в другой руке,
Движенью тайному послушна...
Кто захотел бы равнодушно
Покинуть праздник в эту ночь?
Любовь! пусть циник отвергает
Тебя в твоём венке из роз,
Выносит легче и страдает,
Чтоб только день такой прожить,
Чтоб только час один любить.
LXXXII.
В движеньи общей суеты;
Следы мучительной печали
Скрывают бледных лиц черты.
Несносно многим волн журчанье,
И поднимает в них страданье
Безпечный смех весельчака.
И шум и говор маскарадный,
И время, кажется, идёт
Чтоб мог скорей костюм парадный
На белый саван променять
И сон могильный испытать.
LXXXIII.
А есть ли там теперь они?--
Должны понять страданья эти;
Не те сыны, что в пяти дни
Кричат: "на бой!" а жаждут мира,
Хоть о прошедшем плачут сиро,
Но на соху сменили меч.
Эллада! грустно измельчали
Твои сыны! Свои венцы
Они твоим позором стали!
Герои славной старины
Твоих граждан стыдить должны.
LXXXIV.
Проснутся Аттики сыны
И снова греческия жены
Родят героев для страны,
Тогда лишь только край узнает
Тысячелетье пролетает,
Чтоб славу нации создать;
За-то довольно и мгновенья,
Чтоб подвиг славы в прах разбить
И над кладбищем разрушенья
Не всходит многие года
Величья прежнего звезда.
LXXXV.
Земля потерянных богов!
Ты хороша, хоть и несчастна,
Везде - средь пышных берегов,
Там, где бегут, сверкая, воды,
Видна везде любовь природы
К тебе, печальная страна...
Твои классическия зданья
Среди классической земли
Так гибнет всё без состраданья!
Лишь труд великого Творца
Не знает смерти и конца.
LXXXVI.
Травой заросшая, лежит,
Да на утёсе храм Тритона
В реку прозрачную глядит.
Вид общий - мёртвенно-спокоен...
Где, может-быть, когда-то воин
Погиб в бою от смертных ран.
Его покоя не тревожит
Кругом никто... Когда жь сюда
Сказать он только с грустью может:
"Увы! какой здесь мёртвый вид!"
И вздох невольный затаит.
LXXXVII.
Утёсы дики, зелен лес -
Твои оливы зреют ныне,
Как при Минерве в век чудес.
Как прежде, мёд течёт янтарный,
И, труд свершая благодарный,
Как прежде вьётся у дупла.
А лето длинное Эллады
И ряд распавшихся колонн
Но спят разбитые громады
И слава спит в оковах сна:
Природа царствует одна.
LXXXVIII.
Здесь всё - земля и небеса -
Воображение будили,
Напоминая чудеса.
Повсюду блеск, иные краски
И сказки муз для нас не сказки
В очаровательных местах.
Седое время не посмело,
Разрушив храмины Афин,
И только издали глядело,
Как улыбалась вкруг весна
Всегда свежа, всегда ясна...
LXXXIX.
Вот поле битвы: для рабов
Оно всего теперь дороже.
Здесь персов встретил мрак гробов,
Здесь поднял эллин меч кровавый,
Когда при слове Марафон
Гордился грек минувшей славой
И ряд картин пред ним вставал:
Кровавый бой, где враг дрожал,
Крик, вопль пощады, пораженье
И гул торжественный кругом
Пред опрокинутым врагом,
ХС.
Колчан без стрел, изломан лук;
Там грек, мечем вооруженный,
Кругом враги и смерть вокруг...
И что жь встречаем в эти годы
Узнать однажды блеск свободы
И карой Азии была?
Что видим здесь? - земля изрыта,
Ряд опрокинутых гробниц,
Да пыль от конского копыта
Приезжий странник заносил
Сюда, блуждая вкруг могил.
ХСИ.
Спешит народ со Всех сторон,
Порой к аттическим равнинам
Капризным ветром занесён.
Твои священные поверья
Повсюду чтить без лицемерья
Надолго мир земной привык.
Ты - старцев, юношей отрада,
Тебя глубоко чтит мудрец
Когда и Муза и Паллада
Ему дары свои сулят
И в сердце песни шевелят.
ХСИИ.
Тот пусть Элладу посетит,
Пусть эту землю он лобзает...
Здесь жизнь весельем не кипит,
Здесь не найдём мы развлеченья -
В стране тоски, уединенья
Смирится гордая душа.
Здесь одинокий странник будет
Жить без тревог; полей простор
Он скоро край родной забудет
Для мест, куда случайно рок
Перенести скитальца мог.
XCIII.
Но да не смеет там слегка
Остатков древности безценной
Коснуться дерзкая рука!
И без того теперь их мало...
На память древность завещала
Нам только эти алтари;
Да ряд развалин видны взорам...
Теперь мы их не оскорбим
Иначе заклеймят позором
На все века я времена
Пришельцев дерзких имена.
XCIV.
Вот эту песню до конца,
Твой голос скоро стихнет в мире
Для песен нового певца.
Я лавр увядший уступаю
Я с равнодушием внимаю
Как похвалам, так и хуле.
Все те, которые дюбели
Меня, и от кого я ждал
Теперь давно лежат в могиле:
Ведь больше нечего хвалить,
Когда ужь некого любить!
XCV.
Ты отошла в тот мир, любя...
О, кто жь остался мне дороже
На этом свете без тебя?
Чьи чувства были больше святы?
Не отшатнулась от меня ты,
Хоть я того достоин был.
Ты умерла! Зачем живу я?
Зачем вернулся я назад,
Зачем рвался к тебе, тоскуя?
Зачем?... Слезами рвётся грудь;
Но уж былого не вернуть.
XCVI.
Кто мне отдаст тебя опять?
Ужасней в мире нет недуга:
С прошедшим связи разорвать.
В могиле ты, но образ милый
О, смерть! её ль одну могилой
Ты от меня оторвала?
Мать... друг... Вот новая гробница
Опять раскрылась. Жизнь не ждёт,
Ея тяжелая десница,
Чтоб отвратить мне каждый день
И на чело набросить тень.
XCVII.
Туда, где слышен смех глупца,
Где исказит иное слово
Черты усталого лица?
К чему жь напрасное старанье
Своё глубокое страданье?
Оно сольётся, может-быть,
В одну морщину тайной боли,
Где после слёзы побегут,
Не подчинятся новой роли
И искривлённый смехом рот
Лишь корча нервная сведёт.
ХСVIII.
Что тень наводит на челе?
То зло: печальное сознанье,
Что все друзья твои - в земле,
Что ты, как я теперь, на свете
К чему жь так долги годы эти?
Как-будто не пришел их срок?
С-тех-пор, как время схоронило
Мои надежды и любовь -
Всё ныньче старость подавила,
И в этом сердце старика
Теперь живёт одна тоска.
1) Часть Акрополя была истреблена взрывом порохового магазина во время осады Афин венецианцами.
2 не устроивали ежегодных игр или празднеств в их память, в роде тех, какие совершались в честь Ахилла, Бразидаса и даже Антиноя, смерть которого была на столько же геройскою, на столько жизнь подлою.
3) Лорд Байронь написал эту строфу в Ньюстеде, в октябре 1811 года, узнав о смерти своего кембриджского товарища, молодого Эддльстона.
4) "Мысль и выражение этого места", говорит профессор Кларк в письме к Байрону, "так напоминают стиль и манеру Петрарки, что мне хочется спросить вас: не читали ли вы следующих стихов:
Poi quando 'l vero sgombra
Quel dolce error pur li medesmo assido,
In guisa d'uom che pensi e piauge e seriva.
5) Храм Юпитера Олимпийского, от которого осталось еще 16 колонн из цельного мрамора. Первоначально их было 150. Многие предполагают, что оне прежде принадлежали к Пантеону.
6) По Зосиму, Минерва и Ахилл отдалили Аларика от Акрополя; по другим, этот готский король сделал ему столько же зла, сколько и шотландский пэр.
7) Сети натягиваются для того, чтоб предохранить палубу корабля от падающих обломков и осколков во время битвы.
8
9) "Говорят, что за день до битвы при Акциуме тринадцать королей окружали Антония. Сегодня, 12 ноября, я видел остатки Акциума, близь которого в маленьком заливе, едва достаточном для маневрирования двух нынешних фрегатов, Антоний лишился владычества над светом. В другой части залива существуют ещё остатки Никополя, построенного Августом в честь его победы." Байрон к своей матери, 1609.
10) Никополь, развалины которого занижают большое пространство, находится в некотором разстоянии от Акциума. Здесь ещё сохранились остатки стен Гипподрома. Эти развалины состоят из весьма сложных работ, в которых кирпичи связаны между собой цементом почти в ширину кирпича, не уступающим ему в прочности.
11) Знаменитый Али-Паша.
12
13) Монастырь и деревня Зитца лежат в четырёх часах пути от Лнипи, столицы пашалыка. В долине течёт река Каламас (прежде Ахерон), которая, недалеко от Зитци, образует красивый водопад. Место это, быть-может, лучшее в Греции.
14) Ныне называется: Каламас.
15) В древности - гора Томарус.
26) Эти стансы взяты отчасти ил разных албанских песен, на сколько я мог их вонять на романском и итальянском наречии албанцев.
27) Так называется один из сыновей Али-Паши.