Чайльд-Гарольд.
Песнь третья.
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Чайльд-Гарольд. Песнь третья.

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ.

                              I.

          Моё дитя, малютка Ада,

          Я не забылъ твои черты!

          Улыбкой девственнаго взгляда

          На мать свою похожа ль ты?

          Когда съ тобой мы разставались,

          Твои прекрасные глаза

          Съ надеждой детской улыбались

          И не сверкала въ нихъ слеза...

          И вотъ опять я вижу море,

          Вокругъ меня шумятъ волна -

          Я мчусь. Где-жь пристань? - не видна!

          Но я смотрелъ вперёдъ безъ горя,

          Следя, какъ рядъ родимыхъ скалъ

          Въ дали туманной утопалъ.

          Я снова въ море. Мимо, мимо,

          Какъ кони, прыгаютъ валы...

          Приветъ вамъ, волны! Несдержимо

          Бегите въ даль вечерней мглы.

          Пусть мачты въ бури заскрипели,

          Изорванъ парусъ, труденъ путь -

          Я понесусь вперёдъ безъ цели:

          Я долженъ плыть куда-нибудь.

          Я, какъ и поросли морскiя,

          Лечу капризно по волнамъ -

          Куда? зачемъ? не знаю самъ -

          Пока волнами на пески я,

          Разбитый бурею пловецъ,

          Не буду брошенъ наконецъ.

                              III.

          Въ дни юности въ своей поэме

          Я мрачный образъ воспевалъ.

          Вернемся жь вновь къ забытой тэме.

          Следы упорнаго мышленья

          И роковыхъ, изсякшихъ слёзъ,

          Которыхъ много пролилось

          Тамъ на могиле разрушенья.

          Засохли слёзы; назади

          Стоятъ безъ солнца, безъ святыни

          Года безплодные; въ груди,

          Какъ посреди немой пустыни,

          Где зарождается тоска,

          Нетъ ни единаго цветка.

                              IV.

          Отъ юныхъ летъ чужой для мiра,

          Теперь я, верно, ужъ не тотъ,

          И, можетъ-статься, съ сердцемъ лира

          Въ ладу, какъ прежде, не живётъ.

          Но всё жь я петь, какъ прежде, буду,

          Пусть въ звукахъ слёзы будутъ - пусть!

          Быть-можетъ, въ песне я забуду

          Тебя, карающая грусть!

          Прогонитъ тёмную мечту,

          Наполнитъ сердца пустоту -

          И я, среди уединенья,

          Уставши чувствовать, любить,

          Могу о прошломъ позабыть.

                              V.

          Кто одряхлелъ, въ мiру скитаясь,

          Отъ долгихъ мукъ, но не отъ летъ,

          Кто всё встречалъ, не удивляясь,

          Кого не тешитъ славы следъ,

          Любви пленительныя сети,

          Раздоръ, печали, тишина -

          Тотъ, кемъ исчерпана на свете

          Всей нашей жизни глубина,

          Лишь только тотъ поймётъ желанье

          Въ пустыню мыслью улетать,

          Где бъ стали въ образахъ мелькать

          Больной фантазiи созданья:

          Они - чисты и хороши -

                              VI.

          То - жизнь иная, то - виденья,

          То - въ формы сжатыя мечты...

          Я самъ не есть ли сновиденье?

          Я самъ - ничто. А ты, а ты,

          Царица думъ моихъ, судьбою

          Со мной ты схожа! Я - незримъ -

          Слежу повсюду за тобою,

          Слился съ дыханiемъ твоимъ,

          Съ твоимъ рожденiемъ слился я;

          Съ однимъ желаньемъ и мольбой

          Могу лишь чувствовать съ тобой,

          Дрожа, волнуясь и пылая,

          Хотя былъ горекъ жизни путь,

          Хотя давно разбита грудь.

                              VII.

          Довольно! Прежде слишкомъ много

          Я жилъ - страдать я много могъ,

          Пока сильна была тревога,

          Ужь въ сердце нетъ огня былого

          И жизнь моя отравлены;

          Теперь ужь поздно жить мне снова:

          Намъ дважды радость не дана.

          Я ужь не тотъ, хотя остались

          Ещё во мне запасы силъ,

          Которыхъ опытъ не скосилъ,

          Хотя уста не раскрывались,

          Чтобы хулу послать судьбе,

          Последнимъ мщенiемъ въ борьбе.

                              VIII.

          Теперь прошло очарованье,

          На немъ положена печать...

          Начнёмъ же старое сказанье,

          Вернёмся къ Чайльду мы опять,

          Къ тому, чьё сердце такъ болело,

          Кто боль души не могъ смирить,

          Но время всё-таки умело

          Его во многомъ изменить.

          Въ своёмъ теченiи года:

          Лишь у краёвъ своихъ всегда

          Бокалы пеною сверкаютъ,

          А ихъ невидимое дно

          Стоитъ спокойно и темно.

                              IX.

          Имъ кубокъ жизни былъ осушенъ -

          И, вновь наполнивъ кубокъ свой,

          Онъ оставался равнодушенъ

          И бремя цепи роковой

          Незримо влёкъ; она давила,

          Хоть не былъ слышенъ звонъ оковъ:

          Она, какъ иго, тяготила

          И не гремя подъ звукъ шаговъ.

          Онъ всюду былъ съ врагомъ незримымъ -

          И этотъ тайный, тёмный врагъ

          За нимъ следилъ за шагомъ шагъ,

          И гнётомъ вечнымъ, нестерпимымъ,

          Куда бъ ногой онъ ни ступалъ.

                              X.

          Разочарованный, холодный,

          Воображалъ Гарольдъ, что могъ

          Опять среди толпы народной

          Бродить безъ скорби и тревогъ.

          Инымъ онъ думалъ въ мiръ явиться,

          И если радость не придётъ,

          То ужъ печаль не возвратится

          И сердца въ нёмъ не шевельнётъ.

          Онъ думалъ посреди народа

          Дать пищу хладному уму,

          Что некогда дала ему

          Иныхъ далёкихъ странъ природа,

          Когда не разъ съ высокихъ скалъ

          Цветущiй край онъ созерцалъ.

                              XI.

          Кого жь цветокъ къ себе не манитъ?

          Кто розу съ стебля не сорвётъ?

          На щёчку розовую взглянетъ

          Что наше сердце не стареетъ

          Отъ летъ и жизни никогда?

          Кто отъ лучей твоихъ не млеетъ

          О, славы яркая звезда?

          Въ круговороте жизни снова

          Гарольдъ, какъ все, кружиться сталъ,

          Но на земле теперь искалъ

          Онъ счастья лучшаго, иного,

          Затемъ, что въ юности оно

          Гарольду не было дано.

                              XII.

          Увы! уверился онъ скоро,

          Что съ мiромъ сблизиться не могъ,

          Не могъ поддакивать средь спора

          И называть добромъ порокъ.

          Въ своихъ движеньяхъ благородный,

          Умъ независимый, свободный

          Всемъ подчиняться не умелъ.

          Надменный, лучше онъ хотелъ

          Безмолвно жить въ себе самомъ,

          Чемъ предъ людьми ползти рабомъ,

          Какъ все они, во тьме глубокой,

          Имъ покоряться, уступать

          И общимъ воздухомъ дышать.

                              XIII.

          Его друзьями были скалы,

          Отчизной - гордый океанъ;

          Где небо ясное сверкало,

          Где грело солнце тёплыхъ странъ,

          Тамъ онъ любилъ скитаться ныне,

          Исполненъ страсти и огня.

          Леса, пещеры и пустыни,

          Напевы волнъ, сверканье дня -

          Его друзьями только были,

          И ихъ таинственный языкъ

          Онъ понялъ лучше многихъ книгъ,

          Которымъ въ юности учили,

          И въ блеске тающихъ озёръ

                              XIV.

          Какъ магъ, следилъ онъ за звездами,

          Ихъ дивнымъ мiромъ населялъ -

          И шаръ земной съ его бедами

          Предъ нимъ въ то время исчезалъ.

          Когда бъ съ мечтами не разстался,

          Онъ счастье бъ зналъ; но - сынъ земли -

          Онъ отъ земли не отрывался

          И искра гаснула въ пыли;

          Та искра, что съ выси эфира

          Влечётъ насъ прямо въ небеса

          И въ нихъ сулитъ намъ чудеса;

          Но дети праха, дети мiра

          Её теряютъ каждый разъ:

          Улыбки неба - не для насъ.

                              XV.

          Но въ городахъ Гарольдъ скучаетъ -

          Всегда нахмурено чело...

          Такъ дикiй соколъ опускаетъ

          И проситъ воздуха и воли...

          Тогда лвились въ нёмъ опять

          Страданья прежнiя и боли.

          Какъ птица хочетъ разломать

          Решетку клетки одинокой

          И клювъ свой разбиваетъ въ кровь,

          Такъ рвался Чайльдъ на волю вновь,

          На светъ, на светъ изъ тьмы глубокой,

          И сердце, поднимая грудь,

          Казалось, хочетъ вонъ прыгнуть.

                              XVI.

          Гарольдъ, сживясь съ судьбой изгнанья,

          Себя скитальчеству обрёкъ;

          Съ его душой сжились страданья;

          Онъ улыбаться даже могъ,

          Уверившись, что скорби, горе

          Его до гроба поведутъ...

          Какъ моряки въ открытомъ море,

          Чтобъ быть смелей, безумно пьютъ

          Ихъ погружаетъ всехъ на дно,

          Такъ и Гарольдъ смотрелъ давно,

          Надъ всемъ смеялся безразсудно

          И всюду, где бы ни бывалъ,

          Своей улыбки не скрывалъ.

                              XVII.

          Но, стой здесь, трепетомъ объятый!

          Орёлъ имперскiй здесь сраженъ!

          Зачемъ же нетъ тутъ славныхъ статуй

          И колоссальныхъ нетъ колоннъ?

          Ихъ нетъ! Но истина осталась,

          И это поле не умрётъ,

          Где столько крови проливалось.

          Къ чему жь привёлъ кровавый плодъ?

          Какое счастiе для мiра

          Равнина эта принесла?

          Где лавры гордаго чела?

          Победа! где твоя порфира?

          Где ты, создавшая царей

                              XVIII.

          Гарольдъ стоитъ предъ гробомъ галла,

          Среди кладбища Ватерло.

          Одной минуты здесь достало,

          Чтобъ развенчать одно чело.

          Надъ этой гибельною нивой,

          Взрывая бешено песокъ,

          Упалъ орёлъ властолюбивый

          И отъ ударовъ изнемогъ.

          Погибла власть съ громадной славой;

          Герой раздавленъ былъ судьбой,

          И потащилъ онъ за собой

          Обрывки цепи той кровавой,

          Которой мiръ онъ обвивалъ

          И въ рабстве нацiи держалъ.

                              XIX.

          Правдивый судъ! Пусть галлъ кусаетъ

          Свои стальныя удила

          И пеной цепи покрываетъ -

          Победа надъ однимъ владыкой?

          Или снова рабство воскрешать,

          И вновь въ лохмотья наряжать

          Тотъ идолъ, некогда великiй?

          Затемъ ли свергнули мы льва,

          Чтобъ предъ волками преклоняться?

          Шептать ли робости слова

          Такъ не сплетайте же венковъ:

          Победа ваша - стыдъ вековъ.

                              XX.

          Погибъ деспо

          Напрасны слёзы женъ и вдовъ

          По ихъ мужьямъ, давно отпетымъ,

          Лежащимъ въ сумраке гробовъ;

          Напрасны битвы, разрушенье,

          И всей Европы ополченье

          Врага смирившей навсегда...

          Та слава лишь не умираетъ

          И будетъ жить въ устахъ страны,

          Ветвями мирта обвиваетъ,

          Какъ мечь Гармодiя святой.

          Подъятый имъ за край родной.

                              XXI.

          Кипитъ весёлый праздникъ такъ;

          Въ сверканьи люстръ мелькаютъ лица

          Красивыхъ воиновъ и дамъ.

          Пиръ оживлённый разгорался...

          И страстью пылкой зажигался

          Тамъ не одинъ склонённый взоръ.

          И смехъ, и блескъ, и говоръ бальный -

          Всё дышетъ счастiемъ вокругъ...

          Печальный, мрачный, погребальный?

          Одни лишь звуки похоронъ

          Напоминаетъ этотъ стонъ. ¹)

                              XXII.

          Колёсъ о камни мостовой...

          Опять за пляску и за хохотъ!

          Пусть сонъ не манитъ на покой,

          Не навеваетъ новой скуки!

          Но вотъ опять всё те же звуки!

          Имъ словно вторятъ облака

          И эхо гуломъ повторяетъ.

          Вотъ звукъ всё явственней ростётъ...

          Тотъ шумъ на битву насъ сзываетъ!

          Тотъ шумъ, смутившiй всехъ кругомъ,

          Былъ раскалённыхъ пушекъ громъ.

                              ХXIII.

          Стоитъ Брауншвейга властелинъ,

          И, внемля залпамъ, содрогаясь,

          Душой смущается одинъ.

          Хоть всемъ, въ весёлыхъ разговорахъ,

          Узналъ онъ залпы, отъ которыхъ

          Погибъ отецъ его родной...

          И возродилось втайне мщенье -

          Л кровь рекою пролилась:

          И полетелъ въ разгаръ сраженья

          И, очутившись впереди,

          Палъ съ чёрной раной на груди.

                              XXIV.

          Моленья, трепетъ, капли слёзъ -

          И щёки девъ бледнее стали

          И не алели краской розъ.

          Подкрались къ нимъ часы разлуки,

          Ломались трепетныя руки

          И сердце падало въ груди.

          Кто можетъ знать: сойдутся ль снова

          И отшатнётся ль горе прочь?

          Что съ блескомъ утра рокового

          Разстроится весёлый пиръ

          И что война заменитъ мiръ?

                              XXV.

          Громъ колесницъ, оружья звонъ -

          И въ боевыхъ рядахъ мелькаетъ

          За эскадрономъ эскадронъ.

          Ночь гаснетъ въ облакахъ тумана,

          И звукъ тревожный барабана

          Зовётъ къ оружiю солдатъ.

          Въ испуге бедные граждане:

          Забывши свой покойный сонъ,

          Внимая грому новой брани -

          И шепчетъ съ ужасомъ народъ:

          Къ намъ врагъ идётъ! къ намъ врагъ идётъ!

                              ХXVII.

          "Сборъ Камероновъ" ²) раздаётся.

          О, эта песня, Лохiэль,

          Нередко въ скалахъ здесь поётся!

          Верна ей горная свирель...

          Резки и диви! Тотъ напевъ

          Кладётъ оружье горцу въ руки

          И въ патрiоте будитъ гневъ;

          Въ нёмъ храбрый предокъ воскресаетъ

          Тебя, Дональдъ и Камеронъ, ³)

          Въ порыве гордомъ вспоминаетъ -

          И слава, спавшая века,

          Для горца кажется близка.

          Леса Арденскiе роняютъ

          Росу средь зелени травы

          И словно слёзы проливаютъ

          За гибель храбрыхъ. Да, увы!

          Лишь съ неба взглянетъ нонъ опять,

          И эти травы разростутся

          Вокругъ могилъ, где лягутъ спать

          И растеряютъ безъ следа

          Въ последней битве навсегда

          Запасы силъ, любви и жара,

          И кости ихъ въ земле уснутъ,

                              ХXVIIІ.

          Ещё вчера все были живы,

          Ещё вчера ихъ тешилъ балъ;

          Но полночь шлётъ войны призывы,

          Явился день. Въ дыму сраженья

          Летаютъ ядра, воздухъ рвутъ -

          И нетъ ударамъ отраженья;

          На грудахъ груды вновь ростутъ

          Покрытый трупами, оврагъ

          Слетаютъ вместе - другъ и врагъ,

          И конь, и всадникъ утомлённый,

          И прахъ вздымается, и дымъ

                              XXIX.

          Пусть лира лучшаго поэта

          Героевъ чтитъ - лишь одному

          Быть можетъ, частью потому,

          Что насъ вела, одна дорога,

          Что я - былъ врагъ его отца,

          Что имена героевъ много

          А онъ - онъ былъ всегда героемъ

          И пуля жертвы не могла

          Почетней выбрать - и свела,

          Промчавшись смертью передъ строемъ,

          Ты, Гоуардъ, погибъ отъ ранъ -

                              XXX.

          Оплаканъ всеми. Но могли-ли

          Дойти те слёзы до тебя?

          Зелёный лугъ увиделъ я,

          Когда всё жизнью улыбалось

          И въ поле зрелъ душистый плодъ,

          Когда весна вкругъ возрождалась

          Тогда отъ светлой той картины

          Я обращался съ думой къ темъ,

          Кому весь мiръ казался немъ

          Съ минуты горестной кончины,

          Не зелена и не красна.

                              XXXI.

          Я падшимъ отдалъ сожаленье;

          Родня скорбитъ о нихъ давно,

          О нихъ ей небомъ не дано;

          Героевъ прошлаго подниметъ

          Труба архангела одна...

          А слава? - слава быстро минетъ,

          Но не подниметъ ихъ изъ гроба

          И не вольётъ въ ихъ жилы кровь,

          И въ насъ тогда проснутся вновь

          И сожаленiе, и злоба -

          Рядъ дорогихъ, святыхъ имёнъ.

                              XXXII.

          Сквозь слёзы мiръ порой смеётся.

          Въ тиши такъ дерево гнiётъ,

          Корабль безъ мачтъ по лону водъ -

          И въ безднахъ моря погибаетъ;

          Такъ светъ сквозь тучу видимъ мы;

          Такъ дверь тюрьмы переживаетъ

          Такъ, годъ отъ году разсыпаясь,

          Ещё всё держится стена...

          И наша жизнь тому жъ верна:

          Такъ, часто, сердце, разбиваясь,

          И ищетъ жизни впереди.

                              XXXIII.

          Въ разбитомъ зеркале дробится

          Всё то, что въ нёмъ отражено,

          Въ осколкахъ техъ лицо одно

          Такъ, если сердце въ насъ разбито,

          Оно не скоро въ насъ умрётъ;

          Ничто имъ въ прошломъ не забыто,

          Живётъ безъ прежнихъ упованiй,

          Сменивши светъ на мракъ и тьму,

          Не поверяя никому

          Своихъ мучительныхъ страданiй,

          Не покидаетъ этотъ светъ,

                              XXXIV.

          Есть жизнь въ страданьи самомъ жгучемъ,

          Когда и ядъ ужь не мертвитъ.

          Лесъ ветви мёртвыя поитъ.

          Смерть не страшна; но съ шуткой злою

   Жизнь сторожитъ насъ, шлётъ беды,

          Такъ моря Мёртваго плоды

          Когда сорвутъ ихъ. Если бъ намъ

          Пришлось жизнь мерить по часамъ!

          Могучихъ радостей, то въ свете

          (Кто разрешитъ вопросы эти?

          Жить до шестидесяти летъ?

                              XXXV.

          Давно означенъ былъ пророкомъ

          Срокъ нашихъ летъ и ихъ число,

          Ты возмутилось Ватерло.

          Чтобъ не тянулись эти годы,

          Людей давило ты, губя -

          И станутъ помнить все народы

          Не позабудутъ миллiоны

          И дети ихъ такую речь:

          Здесь обнажили въ битве мечъ

          Союзныхъ нацiй легiоны!"

          Останется на много дней.

                              XXXVI.

          Здесь былъ великiй, светлый разумъ!

          Онъ ни предъ чемъ не отступалъ:

          Труды и подвиги свершалъ.

          Въ своихъ стремленьяхъ несдержимый,

          Онъ ими же и былъ сраженъ,

          Иначе бъ тотъ упавшiй тронъ

          Иль вовсе бъ имъ онъ не владелъ...

          Своимъ величьемъ и паденьемъ

          Себе обязанъ ты! Хотелъ

          Ты мiръ смутить своимъ явленьемъ,

          И, какъ Юпитеръ, поражать.

                              XXXVII.

          Ты - победитель побеждённый!

          До ныне мiръ не пересталъ

          Дни вспоминать, когда ты сталъ

          Игрушкой счастья, жертвой жалкой...

          Давно ли слава за тобой

          Следила льстивою весталкой,

          Пока смотрелъ ты полубогомъ,

          Отъ блеска твоего слепа,

          Склонялась предъ тобой толпа

          Въ своёмъ благоговеньи строгомъ:

          Былъ, въ самомъ деле, полубогъ.

                              XXXVIII.

          Кто бъ ни былъ ты - безумецъ, генiй -

          То императоръ, то капралъ,

          Ты государства разгромлялъ

          И возрождать умелъ ихъ снова,

          Но только справиться не могъ

          Съ самимъ собой. Вотъ твой порокъ:

          Къ войне смирить ты не умелъ,

          Ты новой бездны не измерилъ,

          Въ свою звезду и въ свой уделъ

          Съ самонадеянностью верилъ,

          Не подчинится какъ раба.

                              XXXIX.

          Позоръ, паденье властелина

          Ты вынесъ съ силой мудреца,

          Враговъ дразнила до конца.

          Когда народъ кругомъ сбегался

          Кощунствомъ встретить твой позоръ -

          Ты хладнокровно улыбался:

          Когда фортуна отвернулась,

          Тебя лишивъ своихъ даровъ,

          Ты оставался гордъ, суровъ.

          Спина героя не согнулась;

          Былъ прежнимъ блескомъ окруженъ.

                              XL.

          Въ дни бедствiй больше чемъ въ дни счастья

          Ты былъ великъ. Тогда не зналъ

          И къ нимъ презренья не скрывалъ.

          Ихъ знать нельзя, не презирая;

          Но ты былъ темъ лишь виноватъ,

          Что, это чувство не скрывая,

          И ты паденьемъ поплатился!

          Къ чему же власть теперь? Къ чему

          Желать высокому уму,

          Чтобъ целый мiръ предъ нимъ склонился?

          Не стоитъ нашего труда.

                              XLI.

          Когда бъ стоялъ ты одинокимъ,

          Какъ башня замка на скале,

          Ты могъ быть счастливъ на земле.

          Но тамъ, где мненiе народа

          Даётъ и власть, и тронъ даётъ -

          Оружiе такого рода

          Взойдя на новую арену,

          Какъ Александръ, всякъ долженъ стать,

          А не народу хохотать

          Въ глаза, подобно Дiогену.

          Земля - не бочка мудреца. ⁴)

                              XLII.

          Покой инымъ - ужасней ада.

          Вотъ отчего сломился онъ.

          Они изъ граней рвутся вонъ.

          Душевный пылъ зовётъ на дело;

          Порывъ желанiй несдержимъ:

          Такъ пламя къ верху рвётся смело

          Оно не гаснетъ отъ движенья,

          Ему противенъ лишь покой,

          И лихорадкою такой

          Пьянеетъ грудь до изступленья;

          И раздражаетъ каждый разъ.

                              XLIII.

          Та лихорадка возрождаетъ

          Безумцевъ, бардовъ, королей;

          Вокругъ разбитыхъ алтарей;

          Она творитъ людей движенья,

          Въ которыхъ кровь живей бежитъ;

          На ихъ дела, на ихъ стремленья

          Что жь за причины ихъ терзанья?

          О, какъ бы были хороши

          Хотя бъ одной такой души

          Для насъ открытыя признанья:

          Не стали славу такъ любить.

                              XLIV.

          Въ душе ихъ - буря; жизнь - волненье;

          Хоть часто губитъ ихъ оно,

          Имъ въ мiре жить не суждено.

          Покой ихъ давитъ вечной скукой;

          Имъ нужны: ненависть вражда...

          Такъ спалены борьбой и мукой,

          Какъ постепенно потухаетъ

          Безъ дровъ оставленная печь,

          Какъ безъ движенья павшiй мечъ

          Безславно ржавчина съедаетъ:

          И никого ужь не страшитъ.

                              XLV.

          Кто видитъ, стоя на вершине,

          Верхушки скалъ въ венце снеговъ,

          Тотъ всюду долженъ ждать враговъ.

          Надъ нимъ - высоко солнце славы,

          Земля отъ взоровъ - далека,

          Кругомъ - налево и направо -

          И только бури песни ада

          Поютъ вкругъ гордаго чела...

          И вотъ, что жизнь ему дала!

          И вотъ пути его награда!

          Всемъ недоступной высоты?

                              XLVI.

          Ахъ, нетъ! Мiръ собственныхъ созданiй

          Или природы красоты

          О, Рейнъ! ведь это блещешь ты!

          Гарольдъ глядитъ открылись взорамъ

          Природы чудные дары,

          Поля, съ зелёнымъ ихъ просторомъ,

          Плоды и кисти винограда;

          Пустые замки тамъ стоятъ

          И мрачно стены ихъ глядятъ

          Изъ изумрудныхъ листьевъ сада,

          Тамъ поселился межь руинъ.

                              XLVII.

          Они стоятъ, какъ привиденья,

          Недвижно многiе века;

          Ихъ гости - только облака.

          Въ нихъ прежде песни раздавались

          И слышенъ былъ сраженiй громъ;

          Надъ ними флаги развевались;

          Въ гробницахъ, въ саванахъ кровавыхъ;

          Лоскутья флаговъ пали въ прахъ

          И нетъ помину о пирахъ,

          И въ этихъ башняхъ величавыхъ,

          Уже враговъ не ждётъ отпоръ.

                              XLVIII.

          Средь этихъ башенъ страсти жили,

          Въ нихъ обиталъ могучiй духъ;

          Для грабежей держали слугъ;

          Могучiе во время оно,

          Сражали вкругъ враговъ своихъ...

          Чего же, кроме лишь закона,

          Лишь летописца подкупного,

          Чтобъ могъ прославить ихъ дела,

          Иль шире поприща для зла,

          Иль мавзолея росписного?

          Жила въ нихъ пылкость храбреца.

                              LXIX.

          Средь феодальныхъ ихъ раздоровъ

          Погибло много громкихъ делъ...

          Проникнуть въ сердце ихъ умелъ;

          Но пламя страсти дико было:

          Влекло къ погромамъ и войне

          И ихъ неистовство любило

          Не разъ, влекомые любовью,

          Повсюду смерть они несли,

          Стирали башни прочь съ земли -

          И Рейнъ окрашивался кровью

          О, Рейнъ! чего не виделъ ты?

                              L.

          О, славный Рейнъ! своимъ разливомъ

          Обогащалъ ты берега...

          Врагъ не стремился на врага,

          Ты былъ бы веченъ красотою;

          Тогда бъ долина тихихъ водъ

          Была - какъ неба новый сводъ,

          Чего жь теперь не достаётъ

          Тебе, чтобъ небомъ могъ казаться?

          Чего душа здесь не найдётъ?

          Забвенья Леты, можетъ-статься.

          Не отыскать на Рейна дне.

                              LI.

          Здесь битвы воздухъ потрясали -

          Оне забыты навсегда;

          Отъ нихъ не видно и следа.

          Могилы самыя пропали,

          Военныхъ бурь прошла игра -

          И волны кровь съ земли смывали,

          Смеясь, глядится солнце въ волны,

          Въ твои прозрачныя струи,

          Лишь думы тайныя мои,

          Какъ и всегда, печали полны:

          Не затопить моей тоски.

                              LII.

          Такъ думалъ Чайльдъ. Но безъ вниманья

          Не могъ же относиться онъ

          Идётъ для насъ, какъ сладкiй сонъ.

          Хоть на челе его морщины

          Печатью опыта лежатъ,

          Но нетъ въ лице былой кручины;

          Въ глазахъ веселье отражалось,

          Какъ светъ мелькнувшiй въ массе тучъ,

          И по лицу довольства лучъ

          Игралъ порою и, казалось,

          Былую радость шевелитъ.

                              LIII.

          Надъ нимъ любовь имела силу,

          Хотя порывъ страстей своихъ

          Но могъ ли съ корнемъ вырвать ихъ?

          Нетъ, сердце требуетъ участья -

          Хоть мiръ души и отравленъ,--

          И не откажется отъ счастья:

          Всегда одно воспоминанье

          Теперь въ груди его живётъ;

          Его давно къ себе влечётъ

          Одно прекрасное созданье -

          Носиться весело ему.

                              LIV.

          Любить онъ сильно научился -

          И это странно было въ нёмъ...

          Онъ, презиравшiй всё кругомъ,

          Онъ, отвергавшiй чувство смело?

          Какъ вдругъ могла исчезнуть тьма?

          Къ чему намъ знать? - не въ этомъ дело:

          Пусть для страстей людскихъ опасна

          Всегда бываетъ тишина -

          Его любовь была сильна,

          Какъ чувство первое, прекрасна,

          Было огнёмъ опалено

                              LV.

          Да, онъ любилъ одно созданье,

          И связь, сильней законныхъ узъ,

          Былъ чистъ и крепокъ ихъ союзъ.

          Во всёмъ далёки лицемерья

          Они не видели беды

          Въ нападкахъ моднаго поверья

          Ничто любви не угрожало,

          И ей-то съ чуждыхъ береговъ

          Мотивы тихихъ, нежныхъ строфъ

          Гарольду Муза напевала -

          Слова мелодiи своей:

                    ПЕСНЯ.

                              1.

          Замокъ ⁵

                    Рейнъ серебристый ворчитъ:

          Грудь водяная его раздувается,

                    Межь берегами скользитъ.

          Въ пышныхъ садахъ виноградъ разростается...

          Городъ за городомъ въ нихъ поднимается...

                    Кротко глядятъ небеса...

          Право, не пелъ бы я песни унылыя,

                    Счастье напрасно губя,

                    Если бъ я виделъ тебя!

                              2.

          Голубоокiя девы встречаются:

                    Поступь - полна красоты;

                    И предлагаютъ цветы.

          Здесь - колоннада стоитъ феодальная,

                    Тамъ - рядъ скалистыхъ высотъ,

          Здесь - виснетъ въ воздухе арка печальная,

          Вотъ и беседка... О, верно бъ здесь скоро я

                    Могъ отдохнуть отъ потерь -

          Жаль, что нетъ ручки прекрасной, которая

                    Сжала бъ мне руку теперь.

          Шлю я тебе эти лилiи бледныя:

                    Въ день, какъ получишь ихъ ты,

          Будутъ измяты ихъ листики бледные,

                    Мёртвыми будутъ цветы.

                    Эти цветы сохрани;

          Брось имъ, порою, хоть взоръ состраданiя

                    И обо мне вспомяни.

          Будешь ты помнить, что где-то на Рейне, я

          Вместе съ цветами къ тебе въ отдаленiе

                    Думы свои посылалъ.

                              4.

          Рейнъ горделиво бежитъ, извивается:

          Тысячи видовъ кругомъ раскрывается,

                    Полныхъ волшебныхъ красотъ.

          Здесь забываю я гордость надменную,

                    Съ сердца сбегаетъ тоска:

                    Краше въ ней нетъ уголка.

          Но эти виды мне лучше бъ казалися,

                    Ожило всё бы вокругъ,

          Если бы взоры мои здесь встречалися

                              LVI.

          Близъ Кобленца, въ одной равнине,

          Подъ пирамидою лежитъ

          Въ могиле прахъ героя ныне. ⁶)

          Надъ этой раннею могилой

          Стоять въ слезахъ? Надъ ней не разъ

          Потоки слёзъ съ любовной силой

          Струились изъ солдатскихъ глазъ.

          Умели чтить героя прахъ;

          Онъ, презирая смерти страхъ,

          Вооруженною рукою

          Народъ французскiй защищалъ

                              LVII.

          Две армiи о нёмъ рыдали

          И врагъ почтилъ его въ тиши;

          Молитвы странники шептали

          Души безстрашной, благородной...

          Его забудетъ ли молва?

          Онъ - занятъ участью народной -

          Сталъ за народныя права -

          Героемъ онъ. Вотъ почему

          На этотъ скромный гробъ ему

          Несётся въ даръ слеза народа;

          Вотъ отчего толпа, порой,

                              LVIII.

          Эренбрейштеннъ! ⁷) Твои руины

          Не те, что въ прошлые года,

          Не причиняли имъ вреда.

          Отъ взрывовъ стены почернели...

          О, тотъ ли ты, победный валъ,

          Где битвы грозныя кипели

          И миръ разрушилъ эти своды,

          Чего не сделала война!

          Стоитъ въ развалинахъ стена

          Печальной жертвой непогоды,

          Весь ужасъ пушечныхъ огней.

                              LIX.

          Прощай мой Рейнъ съ невольнымъ стономъ

          Уходитъ путникъ отъ тебя!

          Все оживаютъ, жизнь любя;

          И еслибъ коршунъ злой сомненья

          Намъ втайне сердца не сосалъ -

          Ты бъ далъ намъ светлыя мгновенья

          Твоя роскошная природа

          Не весела и не мрачна,

          Хотя дика, но не страшна;

          Какъ осень ясная для года,

          Земле полезенъ былъ бы ты.

                              LX.

          Ещё прости! Къ чему жь прощанье?

          Тебе нельзя сказать: прости!

          Глазъ пораженныхъ отвести

          Отъ местъ, достойныхъ обожанья.

          Быть-можетъ, много лучшихъ странъ,

          Которымъ климатъ краше данъ;

          Разнообразной красоты?

          И блескъ, и жизнь, и прелесть неба,

          Леса, душистые цветы,

          Поля златыхъ колосьевъ хлеба,

          Воспоминанiй славныхъ рядъ.

                              LXI.

          Величье вместе съ простотою!

          Овраги, стены городовъ,

          Обломки стенъ, потоковъ рёвъ...

          Тамъ зелень яркая, тамъ пашни -

          Всё манитъ къ грёзамъ и къ мечте..

          Тамъ скалы дикiя, какъ башни,

          Довольство общее народа

          Вкругъ разлито: здесь также онъ

          Всегда спокоенъ и силёнъ,

          Какъ края этого природа,

          Когда-то здесь погребено.

                              LXII.

          Но предо мною Альпы встали -

          Природы вечные дворцы -

          Вершинъ ихъ снежные венцы,

          Откуда лавина спадаетъ,

          Какъ громъ всё руша впереди.

          Что духъ людей живятъ, смущаетъ -

          Они какъ-будто темъ гордятся,

          Что близко къ небу подошли,

          А люди - эта моль земли -

          Должны внизу ихъ пресмыкаться,

          Никто изъ смертныхъ не дойдётъ.

                              LXIII.

          Но прежде, чемъ себе дозволю

          Всходить на Альпы, брошу взглядъ

          Мне открывается Моратъ.

          Трофеи страшные! Здесь пали

          Бургундской армiи полки...

          Ихъ кости въ груду набросали...

          Непогребённыхъ бродятъ тени

          Въ безлунную, глухую ночь,

          Не въ состоянья превозмочь

          Стенанья тайныя и пена:

          Начнётъ рыдать тамъ каждый духъ. ⁸)

                              LXIV.

          Какъ Ватерло я бой при Каннахъ

          Имеютъ сходство, такъ Моратъ

          Великiй бой! Въ твоихъ гражданахъ

          Тогда духъ братства говорилъ:

          Въ нихъ много было юныхъ силъ.

          Негодованiемъ объяты,

          Не какъ наёмные солдаты,

          Не какъ рабы своихъ владыкъ.

          Они нигде народныхъ стоновъ

          Ярмомъ чудовищныхъ законовъ

          Межъ нихъ защиты не нашелъ.

                              LXV.

          Мы предъ колонной поседелой!

          На ней видна печать годовъ.

          Съ сознаньемъ тайнымъ, но безъ словъ

          Глядитъ кругомъ на всё безсонно -

          Такъ ты смотрела здесь, колонна,

          Ты, мёртвый остовъ прошлыхъ летъ!

          Ты здесь стоишь, не разрушаясь;

          Тебя не тронулъ жизни шумъ,

          Межь-темъ здесь палъ Авентякумъ, ⁹)

          Въ своихъ обломкахъ разсыпаясь,

          И гордой славою дивилъ.

                              LXVI.

          И здесь - сакъ имя то священно!--

          Ты, Юлiя, тогда жила,

          И въ землю вместе съ нимъ легла.

          Ты за него въ слезахъ молила,

          Но строги судьи, строгъ законъ -

          И смерть съ отцомъ ты разделила,

          ¹⁰)

          Могила ихъ безъ украшенiй

          Стоитъ, вкушая тишину,

          И прахъ одинъ и мысль одну

          Хранитъ въ той урне добрый генiй,

          Надъ той могилою народъ.

                              LXVII.

          Всё жъ мiръ её не забываетъ,

          Хотя бы годы шли и шли,

          Народы, царства прочь съ земли.

          Всё, что вчера шумело, жило,

          То завтра смолкнетъ и умрётъ,

          Все времена переживётъ,

          Безсмертнымъ блескомъ поражая

          Тебя, ничтожный человекъ!

          Такъ на вершинахъ горнихъ снегъ,

          Всегда, зимою и весной,

          Сверкаетъ яркой белизной.

                              LXVIII.

          Всегда любилъ я тихiй Леманъ.

          И звездъ небесныхъ чуткiй хоръ...

          Тамъ хорошо! Но только темъ онъ

          Нередко мой покой смущалъ,

          Что я людей на нёмъ встречалъ.

          Мечтамъ предаться я могу:

          Отъ человеческаго стада

          Я безъ оглядки убегу.

          Судьбе я вдвое благодарней,

          Я одинокимъ остаюсь

          И отъ жилищъ всехъ сторонюсь.

                              LXIX.

          Людей бегутъ не отъ презренья.

          Пусть мизантропомъ назовутъ

          Того, кто, скрывъ души движенья,

          Не шелъ друзей искать въ народъ,

          Где за утратой ждётъ утрата;

          Мы гибнемъ тупо въ тьме заботъ,

          Где наши, силы изнуряемъ,

          О томъ жалеемъ, что прошло,

          Где всюду платимъ зломъ за зло,

          Приходимъ къ выводамъ такимъ,

          Что все усилья наши - дымъ.

                              LXX.

          Тамъ ждётъ насъ тёмное страданье -

          Тамъ превратится кровь въ рыданье,

          А впереди предстанетъ - ночь.

          Жизнь станетъ бегствомъ неизбежнымъ

          Для техъ, кто ползаетъ во мгле;

          Морякъ спешитъ на корабле

          Причалить къ берегу. Однако,

          Иной пловецъ въ волнахъ плывётъ,

          Не зная пристани, вперёдъ,

          Онъ, съ ними сжившiйся давно,

          Не броситъ якоря на дно.

                              LXXI.

          И такъ, не лучше ль оставаться

          И синей Роной любоваться

          На это озеро ходить,

          Которое её вскормило,

          Какъ нежно любящая мать

          Ребёнка крики заглушать?

          Не лучше ль жить такъ во вселенной,

          Не проходя одной тропой

          Съ безумной, шумною толпой,

          Порой, въ цепяхъ усталыхъ ногъ?

          Не лучше ль жить безъ техъ тревогъ?

                              LXXII.

          Я самъ - ничто; я - есть частица

          Со мной беседуетъ денница,

          Мне шепчутъ сказки горы, лугъ...

          Лишь пробуждаетъ содроганье

          Во мне жизнь въ шумныхъ городахъ.

          Какъ быть овцой въ людскихъ стадахъ,

          Тогда-какъ духъ свободный рвётся

          Къ слiянью съ небомъ, съ цепью горъ,

          Его влечётъ полей просторъ,

          И хочетъ - власти не дано -

          Съ природой жить онъ заодно.

                              LXXIII.

          Да, это зло людской судьбины!

          На заселённыя равнины,

          Какъ на прiютъ скорбей и мукъ,

          Где я за грехъ одной минуты

          Былъ на мученья осуждёнъ...

          Теперь я снова окрылёнъ,

          Теперь Могучи снова крылья,

          Чтобъ противъ ветра мчаться въ путъ,

          Чтобъ прахъ земли съ нихъ отряхнуть,

          И долететь до облаковъ,

          Освободившись отъ оковъ.

                              LXXIV.

          Когда же мысль освободится

          И въ жизни лучшей обновится

          И плоть земли съ себя стряхнётъ,

          И разомъ вырвется на волю

          Изъ формы глиняной своей,

          Букашекъ, гадовъ и червей -

          Тогда ужели даръ прозренья

          Меня оставитъ? Я пойму

          Языкъ духовъ и неба тьму

          И, вечный духъ съ природой сливъ,

          Я не умру - я буду живъ.

                              LXXV.

          Моря и горы, небо, реки!

          Уже ль во мне, какъ въ человеке,

          Не велика къ природе страсть?

          Могу ль смотреть безъ сожаленья

          На все, что сравниваютъ съ ней?

          Я къ людямъ чувствую сильней,

          И лучше вынесу страданье,

          Чемъ предъ бездушною толпой

          Съ ея ничтожной суетой

          И одинокiя мечты

          Въ честь вечно-юной красоты.

                              LXXVI.

          Я поступаю очень дурно,

          И такъ, всехъ любящихъ мечтать

          Прошу взглянуть сюда: вотъ урна!

          Въ ней прахъ того положенъ былъ,

          Чья жизнь была огонь и пылъ,

          Где я дышу теперь, согретый

          Одной безумною мечтой -

          Быть солнцемъ славы колоссальной.

          Пленённый ложной суетой,

          Пока онъ чувствовалъ и жилъ -

          Все въ жертву славе приносилъ.

                              LXXVII.

          Здесь прахъ Руссо. Певецъ страданья,

          И доводилъ до обожанья

          Все муки сердца. Онъ искалъ

          Въ безумье - близость идеала;

          Все мысли черныя, дела

          Его софизмовъ похвала.

          Они мгновенно ослепляли,

          Какъ блескъ отъ солнечныхъ лучей,

          Такъ что нередко изъ очей

          И переполненная грудь

          Въ слезахъ хотела отдохнуть.

                              LXXVIII.

          Въ любви онъ весь сгоралъ отъ страсти...

          Колола дерево на части...

          Хотя любовь его влекла,

          Но не къ живымъ, прекраснымъ женамъ:

          Онъ хладенъ былъ къ ихъ красоте,

          Ожившимъ вновь въ его мечте;

          Но въ красоте своей печальной,

          Воображеньемъ создана,

          Предъ нимъ являлася жена,

          И много жгучихъ ей страницъ

          Онъ посвятилъ, упавши ницъ.

                              LXXIX.

          То чувство - Юлiи прелестной

          Дало намъ поцелуй известный, ¹¹)

          Губъ лихорадочную дрожь,

          Когда онъ бешенымъ движеньемъ

          Лобзанью дружбы отвечалъ,

          И бедный мозгъ его пылалъ.

          Да, въ чувстве томъ есть упоенье

          И много сладостныхъ минутъ,

          Въ которыхъ верно не найдутъ

          Любовники позднейшихъ летъ:

          Въ такой любви имъ счастья нетъ.

                              LXXX.

          Вся жизнь Руссо была борьбою

          Не въ силахъ властвовать собою,

          Друзей онъ злобно поносилъ;

          Онъ къ нимъ жестокъ былъ, но едва-ли

          Поймёмъ мы - отчего былъ онъ

          Недугъ ли это? следъ печали?

          Но онъ безумствовалъ тогда,

          Порывомъ гнева увлекался,

          И въ те минуты иногда

          Но и въ безумiи самомъ

          Онъ поражалъ своимъ умомъ.

                              LXXXI.

          Онъ доходилъ до вдохновенья

          Такъ древнiй Пифiи языкъ

          Мiръ доводилъ до разрушенья.

          А Францiя! Среди оковъ,

          Давно ль въ пыли она лежала

          Давно ль подъ игомъ трепетала?

          Но вотъ Руссо заговорилъ -

          И искра пламенемъ раздулась,

          Возстали тени изъ могилъ

          Родной стране въ проводники

          Пошли Руссо ученики.

                              LXXXII.

          Они-то памятникъ сложили

          Кулисы дряхлыя сломили -

          И много лжи увиделъ светъ.

          Но вместе съ зломъ уничтожались

          Зачатки прежняго добра:

          Обломковъ пыльная гора.

          11а нихъ опять такiя жь зданья

          Росли, какъ некогда изъ тьмы...

          Опять безправье, гнётъ тюрьмы

          Опять цепей позорный звонъ,

          А честолюбецъ всё силёнъ.

                              LXXXIII.

          Но долго ль будетъ то терпимо?

          Народъ. Пусть онъ неутомимо

          Дрался и тратилъ ихъ въ борьбе,

          Пусть векъ прошелъ въ безплодной вере,

          Который тихо росъ въ пещере

          И зналъ одинъ тяжелый гнётъ?

          Но если выростутъ орлята,

          Свободу съ детства оценя,

          Цепей не зная - вотъ тогда-то

          Никто ужь ихъ не закуётъ!

          Не станемъ же винить народъ!

                              LXXXIV.

          Всегда останутся; сердца,

          Хотя бы скорбь мы скрыть хотели,

          Болятъ, терзаясь до конца.

          Кому надежды изменили

          Но месть въ груди своей таятъ.

          Настанетъ часъ - и въ новой силе

          Зажжётся гневъ ихъ... судъ придётъ -

          Заплатитъ онъ за все невзгоды!

          И жди - всегда приходятъ годы

          Разсчёта: не минуетъ насъ

          Награды или мщенья часъ.

                              LXXXV.

          На дикiй светъ, где я живу.

          Твоё величье привлекало

          Меня къ себе. Л поплыву,

          Чтобъ убежать тоски безсонной,

          На этой лодке окрылённой,

          По этимъ ласковымъ волнамъ.

          Любилъ я прежде моря ропотъ -

          Но ближе я къ твоей волне:

          Какъ бы сестры любовный шепотъ,

          Которая журитъ меня,

          Что я печальней день отъ дня.

                              LXXXVI.

          Подёрнулъ берегъ, выси горъ...

          Одну Юру, какъ призракъ мрачный,

          Едва-едва уловитъ взоръ.

          Чемъ ближе къ берегу по скатамъ

          Темъ обаятельней весна

          Съ ея цветами, съ ароматомъ...

          Чу! вотъ до слуха долетелъ

          Звукъ но волнамъ скользившихъ вёселъ;

          И трели звонкiя разбросилъ:

          Онъ предъ своимъ весеннимъ сномъ:

          Прощался ночью съ яснымъ днёмъ.

                              LXXXVII.

          Ты вечно юнъ и не молчишь...

          Порой въ кустахъ засвищетъ птичка

          И вдругъ замолкнетъ. Всюду тишь -

          Лишь чей-то шепотъ пролетаетъ;

          На зелени росинки слёзъ,

          Благоухая, проступаютъ,

          И землю влагою поятъ

          Росы серебряныя зёрна,

          Земля глотаетъ благотворно

          И распускаетъ вновь цветы

          Въ сiяньи вешней красоты.

                              LXXXVIII.

          У насъ у всехъ желанье есть

          Въ сверканьи звездъ судьбину мiра,

          Народовъ будущность прочесть.

          И хочетъ мысль необычайно

          Вы - неразгаданная тайна!

          Вы - лучь небесной красоты!

          И такъ васъ люди обожаютъ,

          Что власти, счастью и уму,

          Эмблемой васъ изображаютъ.

          И люди верили всегда,

          Что есть у нихъ своя звезда.

                              LXXXIX.

          Чуть дышатъ, но ещё не спятъ.

          Такъ, затаивъ свои порывы,

          Глядимъ и мы. Они молчатъ,

          Какъ мы въ минуту размышленья...

          Водъ убаюканныхъ просторъ...,

          Ни одного нетъ дуновенья,

          Луча иль лишняго листка,

          Где бъ жизнь природы не сказалась,

          Одно бы имя не шепталось,

          Не повторялось безъ конца:

          То - имя Вечнаго Творца.

                              ХС.

          Тутъ человекъ, хоть одинокъ,

          Но не одинъ: тутъ онъ встречаетъ

          Стать выше личнаго сознанья;

          То - звукъ, который уяснитъ

          Святую тайну мiрозданья

          И наслажденiе даритъ,

          Насъ обнимаетъ красота...

          Предъ этимъ звукомъ смерть - и та

          Въ себе забыла бъ злость Мегеры,

          И разлетелась бы какъ дымъ,

                              ХСІ.

          Не даромъ персы воздвигши

          Алтарь въ честь Истины межъ скалъ,

          Но храмъ стенами не стесняли,

          Богамъ построивъ алтари те,

          Безумцы, станьте и сравните

          Ничтожный рядъ своихъ божницъ

          И алтарей, склонённыхъ ницъ,

          Где только воздухъ и гранитъ,

          Где фимiама не стеснитъ

          Ни арка душная, ни своды.

          О вы, безумцы! пусть же вамъ

                              ХCІІ.

          Видъ ночи быстро изменился.

          Темно; гроза ревётъ межь горъ,

          И въ блеске молнiй отразился

          Вотъ по вершинамъ слышенъ грохотъ,

          Проснулась каждая гора.

          Хохочетъ громъ; на этотъ хохотъ

          Спешитъ откликнуться Юра

          И, повторяя перекатъ,

          Ответить Альпы ей спешатъ

          Подобнымъ откликомъ суровымъ,

          И всё - долины, цепи горъ

                              ХСІІІ.

          И это ночью! Не дана ты

          Для сна, пленительная ночь!

          Позволь ловить твои раскаты,

          Вотъ волны вспыхнули при блеске,

          Дождь крупный скачетъ по земле,

          А песни горъ всё также резки,

          Громъ разсыпается во мгле,

          И, пробегая по холмамъ,

          То раздаётся здесь, то тамъ,

          И словно радуется эхо,

          Какъ-будто бы оно съ высотъ

                              XCIV.

          Межъ двухъ утёсовъ Рона вьётся.

          Какъ два любовника, они,

          Поссорившись въ иные дни,

          Пучину снова переплыть.

          Сердца ихъ, полны озлобленья,

          Умели некогда любить,

          Но ихъ разбило оскорбленье -

          Теперь ихъ больше не смущала,

          Не шевелила сердца вновь

          И лишь въ наследство завещала

          Бой съ одиночествомъ своимъ

                              XCV.

          И такъ, где Рона пролагала

          Себе дорогу, въ месте томъ

          Нередко буря завывала

          Окрестность блескомъ заливая;

          И онъ сильнее грохоталъ,

          Изъ тучи стрелы разсыпая,

          Межъ двухъ разъединённыхъ скалъ.

          Что те печальныя места,

          Где жизнь сменила пустота,

          Онъ долженъ сжечь теперь любовно,

          Следы прошедшаго стереть

                              XCVI.

          О небо, реки и озёра!

          Вы, молнiи и бури скалъ!

          Васъ сердцемъ оценилъ я скоро:

          Внимая вамъ! Вашъ грохотъ странный,

          И эти бури въ вышине

          Есть только откликъ постоянный

          Того, что не заснётъ во мне.

          Вы те же, что въ людской груди

          Живутъ всегда? иль вы открыли

          Себе прiюты, какъ орлы,

          Въ венце заоблачной скалы?

          О! еслибъ могъ я вылить звукомъ

          Всё сокровенное во мне,

          Дать выраженье думамъ, мукамъ -

          Всему, что есть въ душе, въ уме,

          Всю силу знанiй, страсти жаръ

          Могъ передать единымъ словомъ -

          То былъ бы громовой ударъ.

          Но такъ-какъ это лишь возможно

          То я умру, какъ и живу,

          Съ своими думами, ничтожно,

          И спрячу ихъ, забывши сны,

          Какъ безполезный мечъ въ ножны.

          Вотъ снова утро наступаетъ

          И зарумянилось слегка;

          Его улыбка прогоняетъ

          Съ небесъ туманъ и облака.

          Какъ будто на земле у насъ

          Ужь не единой нетъ могилы.

          Но вотъ и день; приходитъ часъ

          Намъ всемъ въ дорогу собираться.

          Ты дашь забвенье въ тишине,

          Где бъ стадъ я молча удивляться

          Всему, что вяжу предъ собой,

          Мирясь съ злосчастною собой.

          Кларансъ! прiютъ любви священной!

          Твой воздухъ ею напоёнъ,

          Твой снегъ, на скалахъ неизменный,

          И солнце розовыя краски

          Ему приноситъ съ высоты,

          Одну печать любовной ласки...

          Горъ неизменные хребты

          Сюда ушла она отъ бедъ,

          Отъ жгучей боли тяжкихъ летъ,

          И на свободе отдыхаетъ

          И ужъ не ведаетъ теперь

                              С.

          Кларансъ! ты прежде попирался

          Стопами техъ безсмертныхъ ногъ...

          Тамъ, межъ утёсовъ возвышался

          Есть жизнь и светъ такой, которымъ

          Ни въ чёмъ нигде преграды нетъ:

          Тамъ былъ божественный тотъ следъ

          Заметенъ всюду: по озёрамъ,

          Его дыханiе спускалось

          Къ душистымъ травамъ и цветамъ

          И въ нёмъ одномъ соединялось

          Благоуханье нежныхъ розъ

                              СІ.

          Всё говоритъ кругомъ о боге:

          Тамъ ель подъ тень его манитъ,

          Склонялись лозы по дороге,

          Тамъ бога воды восхваляютъ,

          Боготворитъ его потокъ

          И струйки шепотомъ лобзаютъ

          Следы его безсмертныхъ ногъ.

          Но въ свежей зеленя, дремалъ

          И отдохнуть его онъ звалъ

          Подъ изумрудными ветвями,

          Где бъ, возлежа, местъ этихъ богъ

                              СІІ.

          Тамъ пчёлы, бабочки и птицы,

          Невинно крылья распустивъ,

          Поютъ ему, лишь лучъ денницы

          Ихъ песни - слаще самой славы...

          Тамъ звучно ропщетъ ₍водопадъ,

          Шумятъ зелёныя дубравы;

          О красоте природы вечной

          И славятъ вечную весну...

          Всё составляетъ мысль одну

          Въ картине этой безконечной,

          Земли цветущей и небесъ.

                              CIII.

          Кто не любилъ - тотъ здесь узнаетъ,

          Что значитъ сильная любовь,

          Ещё сильней полюбитъ вновь.

          Да, здесь любовь нашла жилище,

          Забыла света пустоту,

          Его волненья, суету

          Сюда явилась. Да, она

          Идётъ вперёдъ иль умираетъ,

          Падётъ навеки, иль - сильна -

          Блаженства жизни достигаетъ.

          Съ однимъ безсмертiемъ светилъ.

                              CIV.

          Руссо не даромъ место это

          Всемъ, что любилъ онъ, населилъ;

          Тотъ уголокъ не даромъ милъ.

          Его мечты, не успокоясь,

          Искали здесь свой идеалъ:

          Здесь место, где Психеи поясъ

          Здесь жизнь - и ярче, и моложе -

          И улыбалась, и цвела;

          Здесь Рона для себя нашла

          Успокоительное ложе,

          Здесь для себя воздвигли тронъ.

                              CV.

          Фернеи и милая Розанна!

          Вы стали гордостью земли

          Здесь звали славу и нашли. ¹²)

          Великiе то были люди!

          Сломивъ преданья - хламъ вековъ,

          Они прошлись но этой груде,

          Идти на бой съ самба судьбою,

          Съ небесъ огонь и громъ призвать,

          Когда бы вызовъ тотъ принять

          Решилось небо предъ борьбою

          Надъ этой дерзостью земли.

                              CVI.

          Одинъ изъ нихъ - непостояненъ

          Какъ ветеръ былъ, хоть былъ мудрецъ:

          Острякъ, философъ и певецъ,

          Протей таланта, онъ не мало

          Дивилъ людей, но больше ихъ

          Его насмешки острой жало

          Насмешки той - ужасна сила:

          Онъ съ пси повсюду проникалъ

          И эпиграммой поражалъ

          То тупоумнаго зоила,

          То тропъ покачивалъ слегка.

                              CVII.

          Другой - глубокъ, сосредоточенъ,--

          Въ науку умъ свой погружалъ

          Сарказмъ оружiемъ избралъ.

          Онъ - царь иронiи, и ею

          Казнилъ онъ пошлую идею,

          Дразнилъ враговъ, какъ гордый левъ -

          Они отъ страха трепетали,

          Предвидя близкiй свой конецъ

          И муки ада, наконецъ,

          Ему въ грядущемъ предвещали,

          Могъ быть взволнованъ и смущенъ.

                              СVIII.

          Миръ праху ихъ! Мы но осудимъ

          Ошибокъ ихъ: они давно

          Судить ихъ дело: всё равно -

          Наступитъ часъ, когда не станетъ

          Ужь въ мiре тайны ни одной,

          Иль страхъ съ надеждой вместе канетъ,

          Но мы тогда ужь будемъ пылью,

          Мы станемъ тупо догнивать;

          Когда жь воскресномъ мы опять

          Все по последнему усилью

          И прошлый грехъ свой искупать.

                              СІХ.

          Но вновь я отъ людскихъ созданiй

          Къ созданьямъ Бога перейду

          Ужь очень длинныхъ... Я иду.

          Сбежались тучи къ Альпамъ белымъ,

          Но долженъ я ихъ разорвать,

          Чтобъ могъ ещё я взоромъ смелымъ

          Чтобъ виделъ этотъ край безсонный

          Съ венца возвышенной скалы -

          Какъ въ позднiй часъ полночной мглы

          Беседуютъ съ землёй влюбленнои,

          Плеяды искристыхъ светилъ.

                              СХ.

          Италiя, твоя арена

          Стоитъ, въ векахъ озарена!

          Ты пришлой ратью Карфагена;

          Тебя учили мудрецы:

          О нихъ молва съ двойною силой

          Давно прошла во все концы;

          Для государствъ. Тотъ быстрый ключъ,

          Что жажду знанiй утоляетъ,

          Всё такъ же, веселъ и могучъ,

          Съ холмовъ техъ самыхъ же сбегаетъ,

          Стоитъ великiй, вечный Римъ.

                              СХІ.

          Я, далеко зайдя въ поэме,

          Пришолъ къ сознанiю, что мы

          Чемъ быть должны; что льдомъ зимы

          Должны сковать души движенья,

          Въ самихъ себе таить любовь,

          Печали, радости, волненья,

          Мутитъ порою въ нашихъ жилахъ,

          Безъ упованiй впереди,

          Должны сокрыть въ своей груди,

          Какъ въ тёмныхъ, сумрачныхъ могилахъ.

          Теперь нельзя уже сойти.

                              СХІІ.

          А вы, стиховъ капризныхъ звуки,

          Вы позволяли только мне

          Къ виденьямъ чуднымъ въ тишине,

          Затемъ, чтобъ светлыя виденья

          И ихъ таинственная речь,

          Хотя бы на одно мгновенье,

          Пусть слава юношей пленяетъ!

          Мне приговоромъ не была

          Людская брань иль похвала:

          Она меня не достигаетъ.

          Я въ мiре жилъ всегда одинъ.

                              СХІІІ.

          Мне светъ - чужой, и чуждъ я свету.

          Его кумирамъ я не льстилъ,

          Не улыбался по завету,

          Не гнулся въ обществе въ кольцо

          И не умелъ быть общимъ эхомъ,

          Не оскорблялъ своё лицо

          Въ толпе нередко я бродилъ,

          Но постороннимъ гостемъ былъ,

          Иною думой проникался...

          Такимъ бы я теперь остался,

          Не подчинялъ самой себе.

                              СXIV.

          Мне светъ чужой и чуждъ я свету,

          Но всё жь хочу разстаться съ нимъ,

          Въ себе храню надежду эту,

          Что есть въ нёмъ славныя дела

          И добродетели движенья,

          Что средь ликующаго зла

          Что есть въ нёмъ человека два,

          Которымъ скучно лицемерить,

          И въ нихъ не всё одни слова...

          Хочу хоть разъ тому поверить,

          Что счастье на земле - не сонъ.

                              CXV.

          О, дочь моя! тебе я, Ада,

          Начало песни посвятилъ -

          Тебя не вижу я, но былъ

          Всегда проникнутъ я тобою:

          Ты - тень моихъ грядущихъ дней

          И если навсегда судьбою

          То голосъ мой, всё съ той же силой,

          Услышишь ты въ невинномъ сне;

          Хотя бы смерть пришла во мне -

          Любить я стану за могилой:

          Хоть смерть коснулась бы лица.

                              СXVI.

          Следить, какъ пышно разцветаешь,

          Какъ развивается твой умъ,

          (Тебе такъ чуденъ света шумъ!)

          Ловить порывъ твоихъ движенiй,

          Лобзать румянецъ детскихъ щёкъ -

          Мне не дано техъ наслажденiи,

          Передъ тобой благоговея,

          Отдать тебе остатокъ дней,

          Священной ласкою своей

          Твоё младенчество лелея.

          Но къ ней привязанность сильна.

                              СXVII.

          О! если бы тебе велели

          Къ отцу лишь ненависть питать -

          Моё бы имя захотели,

          Какъ имя стёртое съ земли,

          Какъ вопль отчаянный изъ ада -

          Меня любила бы ты, Ада?

          Меня въ могиле и старались

          Взять у тебя всю кровь отца -

          Напрасный трудъ! ты бъ до конца

          Меня любила, и остались -

          Въ тебе те чувства навсегда.

                              CXVIII.

          Дитя любви моей! Была ты

          Среди мученiй вскормлена.

          Какъ я, ты ихъ нести должна,

          Тебя оне же окружаютъ...

          Но твой яснее небосклонъ,

          Тебя дни счастья ожидаютъ:

          И въ это самое мгновенье,

          Съ вершинъ, где я теперь брожу,

          Я за тобой въ мечтахъ слежу

          И шлю тебе благословенье,

          Меня сама благослови.

ДЖОНУ ГОБГОУЗУ, ЭСКВАЙРУ.

Любезный Гобгоузъ!

"Чайльдъ-Гарольда", окончанiе поэмы является теперь передъ публикой. Разставаясь съ такимъ старымъ другомъ, не удивительно, что я обращаюсь къ другу ещё более старому и достойному, видевшему рожденiе и конецъ поэмы, и которому я более обязанъ за его просвещённую дружбу, чемъ теперь или когда-либо могу быть обязанъ "Чайльдъ-Гарольду" за вниманiе публики, оказанное автору, къ тому, кого я зналъ такъ долго и сопровождалъ такъ далёко, кто ходилъ за мной въ болезни, сочувствовалъ моему горю, радовался моей радости, поддерживалъ меня въ несчастьи, былъ правдивъ въ совете и веренъ въ опасности - къ вамъ.

Делая это, я отъ вымысла перехожу къ истине и, посвящая вамъ, въ полномъ или, по-крайней-мере, оконченномъ виде, самое длинное, обдуманное и понятное изъ моихъ произведенiй, хочу сделать честь самому себе, упоминая о многихъ годахъ короткаго знакомства съ такимъ учёнымъ, талантливымъ, твёрдымъ и честнымъ человекомъ, какъ вы. Не въ нашихъ правилахъ льстить другъ другу; но искренняя похвала всегда дозволена дружбе - и если я упоминаю о вашихъ достоинствахъ или, скорей, объ услугахъ, которыя они мне оказали, то я делаю это не для васъ и даже не для другихъ, но чтобы облегчить своё сердце, не часто привыкшее встречать сочувствiе, особенно въ последнее время, чтобы но быть имъ глубоко потрясённымъ. Даже этотъ день, въ который я пишу вамъ, памятный для меня, какъ самый несчастный день {2-е января - день свадьбы Байрона.}, моей прошедшей жизни, но который не можетъ отравить моё будущее, пока я сохраню вашу дружбу и свои способности, теперь будетъ для насъ обоихъ соединёнъ съ более прiятнымъ воспоминанiемъ: онъ будетъ напоминать намъ попытку высказать мою благодарность за то постоянное вниманiе, какое редко кому приходится встретить, и, разъ встреченное, не можетъ не дать ему лучшаго понятiя о ближнихъ и о себе. Намъ посчастливилось путешествовать, въ разное время, вместе въ странахъ рыцарства, исторiи и басни - Испанiи, Грецiи, Малой Азiи и Италiи, и что прежде были для насъ Афины и Константинополь, то были недавно Венецiя и Римъ. Поэма, или странникъ, или оба вместе, также сопровождали меня повсюду, и тщеславiе, можетъ-быть довольно извинительное, заставляетъ меня съ удовольствiемъ думать о сочиненiи, соединяющемъ меня въ некоторой степени съ местомъ, где оно написано, и съ предметами, которые оно старалось изобразить. Какъ бы оно ни казалось недостойно этихъ чудныхъ я прославленныхъ несть, какъ бы ни было ниже идеаловъ, созданныхъ нашимъ воображенiемъ издали, и впечатленiй, испытанныхъ нами на месте, но, какъ дань уваженiя къ тому, что достойно уваженiя, и какъ дань сочувствiя ко всему славному, воспроизведенiе его было для меня источникомъ наслажденiя - ни разстаюсь съ нимъ съ сожаленiемъ. Не думалъ я, чтобы событiя оставили мне его для предметовъ воображенiя.

Что же касается последней песни, то въ ней ещё менее говорится о страннике, чемъ въ предъидущихъ, и то немногое - мало или почти вовсе не отделено отъ автора, говорящаго отъ своего имени. Дело въ томъ, что мне надоело проводить между ними черту, которую все решились не видеть. Такъ китайца, въ сочиненiи Гольдсмита "Гражданинъ Света", никто не хотелъ признавать за китайца. Напрасно я уверялъ и воображалъ, что вывелъ различiе между авторомъ и странникомъ. Самая забота о сохраненiи этого различiя и досада на безполезность всехъ уверенiй уничтожали все мои усилiя, такъ-что я решился совершенно отъ этого отказаться. Я такъ и сделалъ. Какое бы мненiе ни было или ни будетъ составлено на этотъ счётъ - для меня всё равно. Сочиненiе должно говорить само за себя. Авторъ, который не имеетъ другихъ достоинствъ, кроме репутацiи преходящей или долговременной, прiобретённой его литературными трудами, достоинъ обыкновенной участи авторовъ.

Въ предлагаемой здесь песне я хотелъ - или въ тексте, или въ примечанiяхъ - коснуться состоянiя современной литературы и даже нравовъ итальянцевъ; но я скоро увиделъ, что текстъ въ объёме, предполагаемомъ мною, былъ едва достаточенъ для лабиринта внешнихъ предметовъ и относящихся къ нимъ размышленiй. Что же касается примечанiй, то, за исключенiемъ самыхъ короткихъ, я обязанъ ими вамъ, и они, по необходимости, ограничиваются поясненiемъ текста. Къ тому же, разсуждать о литературе и нравахъ такого разнохарактернаго народа - дело весьма щекотливое и неблагодарное, и требуетъ большого вниманiя и безпристрастiя. Всё это побуждаетъ меня - хотя довольно внимательнаго наблюдателя и не незнакомаго съ языкомъ и обычаями народа, между которымъ я жилъ последнее время - не слишкомъ доверять своимъ приговорамъ, или, по-крайней-мере, пообождать съ ними и поближе ознакомиться со своими сведенiями.

Литературныя и политическiя партiи возбуждены до такой степени, что иностранцу почти невозможно быть безпристрастнымъ. Довольно будетъ для моей цели сделать выписку на ихъ собственномъ прекрасномъ языке: "Mi pare cbe in un paese tutto poetico, ehe vanta la lingua la più nobile ed insieme la più dolce, tutte le vie diverse si possono tentare, e ehe sinchc la patria di Alfieri e di Monti non ha perduto l'antico valore in tutte essa dovrebbe essere la prima". Италiя имеетъ ещё великiя имена: Канова, Монти, Уго Фосколо, Пиндемонте, Висконти, Морелли, Чиконьяра, Альбрицци, Мецофанти, Маи, Мустоксиди, Альетти и Вакка - доставятъ современному поколенiю почётное место почти во всехъ отрасляхъ искусствъ, науки и словесности, а въ некоторыхъ и первое: Европа, какъ и целый мiръ, имеетъ всего одного Канову.

ù robusta in Italia che in qualunque altra terra - e ehe gli stessi atroci délitti ehe vi si commetono ne sono una prova". Не соглашаясь съ последней частью его предположенiя, опасное ученiе котораго легко оспаривать уже по одному тому, что итальянцы нисколько не свирепее своихъ соседей, темъ не менее надо быть умышленно-слепымъ или невежественно-невнимательнымъ, чтобы не быть пораженнымъ необыкновенными способностями этого народа, лёгкостью, съ какою они прiобретаютъ познанiя, быстротою ихъ соображенiя, огнёмъ ихъ генiя, сочувствiемъ къ всему прекрасному и - несмотря на все невыгоды повторённыхъ революцiй и опустошительныхъ войнъ - ихъ неутомимою жаждой безсмертiя - безсмертiя независимости. Когда, объезжая стены Рима, мы слышали, какъ пелъ хоръ рабочихъ свою простую жалобу: "Roma! Roma! Roma! Roma! non è più comme era prima!" - трудно было не сравнить этой меланхолической, жалобной песни съ вакхическими кликами торжествующихъ песенъ, которыя до-сихъ-поръ раздаются въ лондонскихъ тавернахъ въ честь ватерлоской резни и техъ людей, изменившихъ Генуе, Италiи, Францiи и всему свету, поведенiе которыхъ вы описали въ сочиненiи, достойномъ лучшихъ дней нашей исторiи. Что же касается меня, то

          Non movero mai corda

          Ove la turba di sue ciance assorda.

Corpus; пусть лучше посмотрятъ, что делается у нихъ дома. За-то же, что они сделали за границей и, въ особенности, на юге, "они воистину получатъ свою награду" - и время это не далёко.

Желая вамъ, любезный Гобгоузъ, счастливаго и прiятнаго возвращенiя въ страну, благополучiе которой никому такъ не дорого, какъ вамъ, посвящаю вамъ эту поэму въ ея законченномъ виде и повторяю ещё разъ, какъ искренно я остаюсь навсегда

¹) Говорятъ, что въ ночь вередъ сраженiемъ при Ватерло въ Брюсселе данъ былъ великолепный балъ.

²

³) Сэръ Ивенъ Камеронъ и его потомокъ Дональдъ, храбрый Лохiель 1745 года.

⁴) "Главная ошибка Наполеона - если наши историки справедливы - состояла въ томъ, что при всякомъ случае онъ показывалъ своё презренiе и пренебреженiе къ людямъ. Это часто оскорбляетъ самолюбiе более, чемъ жестокость тиранiй. Говорятъ, что, возвратившись въ Парижъ после уничтоженiя его армiи русской зимой, онъ, потирая руки, воскликнулъ: "Здесь лучше, чемъ въ Москве". Эта фраза, быть-можетъ, оттолкнула отъ него более сердецъ, чемъ все неудачи, которыми онъ объяснялъ охлажденiе къ себе своихъ прежнихъ приверженцевъ.) Байронъ.

⁵) "Замокъ Драхенфельсъ. Онъ стоитъ на самой возвышенной изъ "Семи горъ", на берегу Рейна; въ настоящее время изъ представляетъ кучу развалинъ и съ нимъ соединено множество странныхъ преданiй. Это первый замокъ, попадающiйся путнику, идущему отъ Бонна; но онъ лежитъ на противоположномъ берегу реки. Почти противъ него, черезъ реку, лежатъ развалины другого замка, называемаго замкомъ Жида, и стоитъ большой крестъ - въ память одного изъ владельцевъ, убитаго его братомъ и тамъ погребённаго. Число замковъ и городовъ, лежащихъ на обоихъ берегахъ Рейна, огромно, и местоположенiе ихъ необыкновенно живописно."

⁶) "Памятникъ молодого и всеми оплакиваемаго генерала Марсо, убитаго пулей при Альткирхене, въ последнiй день IV года французской революцiи, существуетъ ещё въ томъ же виде, какъ я описалъ его. Генералы и депутацiя отъ обеихъ армiй присутствовали на его похоронахъ; французы обожали его, враги его любили; какъ те, такъ и другiе плакали надъ его гробомъ. Къ той же самой могиле похороненъ генералъ Гошъ (Hoche), человекъ храбрый въ полномъ смысле слова." Байронъ.

⁷) Эренбрейтштейнъ, т. е. "широкiй камень чести" - былъ одною изъ самыхъ сильныхъ крепостей Европы; его взорвали французы после сдачи Леобена. Онъ могъ быть взятъ изменой или голодомъ - и сдался отъ голода, при нападенiи врасплохъ. Генералъ Марсо долго осаждалъ его безъ успеха.

⁸) "Капелла, бывшая на этомъ месте, уничтожена и пирамида костей значительно уменьшена бургундскимъ легiономъ, которому очень хотелось скрыть этотъ памятникъ не очень-то счастливыхъ нашествiй своихъ предковъ. Несмотря на все старанiя бургундцевъ, костей ещё осталось довольно."

⁹) "Апентикумъ, близь Мората, былъ столицей римской Гельвецiи. На томъ месте теперь Аваашъ." Байронъ.

¹⁰) Юлiя Альпинула, молодая жрица Авентикума, умерла вскоре после напрасной попытки спасти жизнь своего отца, присуждённаго на смерть Ауломъ Цециней, за предательство своего отечества.

¹¹) "Это относится къ тому месту въ "Признанiяхъ" Жанъ-Жака Руссо, въ которомъ онъ говоритъ о своей страсти къ графине Удето (Houdetot), любовнице Сем-Ламбера и о длинныхъ утреннихъ прогулкахъ съ нею, деланныхъ имъ для того, чтобы получать единственный поцелуй, которымъ она дарила его при прощаньи. Описанiе чувства, охватывавшаго его въ те минуты, можетъ служить образцомъ самой страстной, хотя и целомудренной, любви, какая только когда-нибудь была выражена словами."

¹²) Вольтеръ и Гиббонъ.