| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1864 |
| Категория: | Поэма |
Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Чайльд-Гарольд. Песня четвертая. (старая орфография)
ПЕСНЯ ЧЕТВЕРТАЯ.
VistohoToscana, Lombardia, Romagna,
Quel Monte che divide, e quel che serra
Italia, e un mare e Paltro ehe la bagna.
ARIOSTO. Satin III.
I.
Я был в Венеции. Стояли
Передо мной тюрьма, дворец... 1)
И зданья словно выплывали
Из тёмных вод. Здесь свой венец
Тысячелетье величаво
В наследство завещало нам;
Здесь умирающая слава
Улыбку шлёт тем временам,
Когда все нации несмело
Смотрели с трепетом кругом
На те дворцы с крылатым львом,
Когда Венеция сидела
Царицей сотни островов,
II.
Она являлася Сибелой
С тиарою среди кудрей,
С осанкой царскою и смелой,
Богиней гордою морей.
Всех дочерей её приданным
Восток богатый награждал
И перлы ей дождём нежданным
Он на колени высылал.
Она под пурпуром блистала,
Дивила роскошью весь мир;
Она к себе на пышный пир
Не раз монархов созывала -
И каждый царь, как сам народ,
Всегда ценил такой почёт.
IIИ.
Там нынче смолкли песни Тасса, 2)
Нем гондольер и нет певцов;
Кругом руин забытых масса -
Их век прошел; но и доныне
Там красота ещё живёт...
Да, гибнут царства и святыни,
Искусство гаснет - не умрёт
Одна безсмертная природа.
Венеция всегда была
Ей дорога; она слыла
Весёлым местом для народа:
Она для мира - пышный бал,
Для Итальянцев - карнавал.
IV.
Она доныне чтима нами,
Но не за славу прежних лет
С её великими тенями;
Не дорог нам величья след
Среди тех стен, где жили дожи...
Иной трофеи для нас дороже:
Как все, погибнуть он не мог!
Отелло, Пьер и жид Шейлок
Их образ вечен и могуч;
Они - под сводом арки ключ,
И ими будет оживляться,
Лишь их присутствием сильна,
Та опустевшая страна.
V.
Созданья мысли - заслужили
Своё безсмертье. Тени их
Своим сияньем озарили
Существование других.
Там, где судьба нам жизнь мутила
Под гнётом рабства, смерти, зла,
Там гениальной мысли сила
Мирить нас с жизнию могла.
Всё ненавидимое нами
Она преследует, казнит,
Сердца надеждою живит
И населяет их мечтами,
И насаждает вновь цветы
VI.
Созданья мысли гениальной!
В них верить юноша привык
И с ними свой удел печальный
Всегда бодрей несёт старик.
О, сколько песен вдохновенье
Родит в часы уединенья!
Но и действительность, порой,
Фантазию с её игрой
Собою резко затемняет.
Есть образы: их красоты
Создать не могут - и мечты,
Воображенье их не знает,
И им подобный идеал
Ещё поэт не создавал.
VII.
Я видел прежде их - во сне ли,
Иль на яву - не знаю я.
Они нежданно прилетели
Я их теперь считаю снами,
Я б снова мог, когда б хотел,
Сменить их новыми мечтами,
Рой новых грёз созвать умел.
Но - Бог ужь с ними! Ум холодный
И отрезвевший от потерь
Привык преследовать теперь
Мечты фантазии свободной;
Иные думы в нем кипят,
Иные образы манят.
VIII.
В странах чужих я был как дома;
Усвоил я чужой язык.
Умам свободным незнакома
Тоска по родине: привык
Её отыскивать я всюду;
А между тем я не забуду,
Что я родился в той стране,
Которой можно б было мне
Я бросил остров, где найдут
Свобода, ум себе приют,
И, жизнь усталую тревожа,
Средь новых стран пошел опять
Отчизну новую искать?
IX.
Любил я родину, быть-может,
И если прах остывший мой
В чужой земле в могилу сложат,
Мой дух вернётся в край родной.
К местам знакомым и любимым;
Надеюсь я: в родной стране
На языке моем родимом
Потомки вспомнят обо мне.
Но если я лишался права
Участья ждать от земляков,
И если жребий мой таков,
И если так минутна слава,
Небаловавшая меня,
X.
Не даст мне места в славном храме
Где чтит народ своих певцов,
То пусть венчает он венками
Чело достойных мертвецов,
Ко мне ж слова применит эти,
Что "в славной Спарте были дети
Его достойней"... 3) Никакой
Не надо мне любви людской!
Все те шипы, что я сбираю,
Я сам взлелеял и взростил -
И тихо кровью истекаю.
Понять я должен был вперёд:
Каков посев - таков и плод.
XI.
Теперь оплакала супруга
Ты Адриатика вдова;
Брак ежегодный - праздник юга -
Святого Марка и доныне
На площади встречает взор, 4)
Но он стоит уж без гордыни,
Как-бы понявши свой позор,
В местах, где прежде унижались
Владыки гордые земли,
Монархи с завистию шли
И пред Венецией склонялись,
Когда невестою она
Была богата и сильна.
XII.
Где прежде деспот унижался,
Там деспот властвует другой,
И блеск свободы потерялся
У тирании под ногой.
Едва лишь страны достигают
До одуряющих высот,
Где их величье славы ждёт,
И - с высоты они спадают,
Когда она летит со скал...
О, если бы явилась снова
Дандоло 5) тень, того слепого,
Который старцем страшен был
И Византию победил!
XIII.
Пред площадью святого Марка
Из бронзы лошади стоят,
Ещё блестя на солнце ярко,
И их ошейники горят;
Но Дорий прав был: в наши годы
Те кони взнузданы... 6) Где ж след
Тринадцати веков свободы?
Былой Венеции ужь нет:
Она погибла там, где встала
Морской травой в морской волне...
О, лучше б в водной глубине
Чем покупать среди оков
Покой постыдный у врагов.
XIV.
Как новый Тир, жила ты славой;
С победным именем твоим
Носилась ты в борьбе кровавой
Грозою нациям чужим;
Всегда свободная, умела
Всех обращать кругом в рабов
И берегла Европу смело
От мусульман - её врагов...
О волны вечные! возстаньте
Почтить минувшие года,
Героев подвиги, когда
Случилась битва при Лепанте;
Их дел не истребят века,
Ни хищных деспотов рука...
XV.
Ряд гордых дожей в прах разбился:
Лишь только остов сохранился
Великолепного дворца.
Разбитый скиптр и мочь их ржавый
Для чужестранца стал забавой.
О! кто б Венецию узнал:
Чужия лица, арки зал
Пустых... на улицах нелюдно...
Когда припомнит о былом
С его величьем, торжеством -
Венециянцу будет трудно
Своих гонителей любить
И иго тяжкое сносить.
XVI.
Был страшный бой при Сиракузах
И шел в цепях афинский стан,
Тогда Аттическая муза
Пришла к спасенью афинян...
Печальный гимне - был примиритель:
Пронёсся песни грустной звук -
Роняет грозный мечь из рук.
Он цепи пленных разрывает,
Великодушный до конца,
И вдохновенного певца
Благодарить их заставляет:
Певец напевом чудных строф
Освободил их от оков. 7)
XVII.
Венеция! И ты когда-то
Могла того же ожидать -
И песни славного Торквато
Должны бы цепь с тебя сорвать
И иго пришлого тирана.
Твоя судьба - народам стыд;
Стыд ей, царице океана,
Стыд Англии: она глядит,
Как погибают моря дети,
Не подавая им руки...
О Англия! пусть велики
Но и тебя, быть-может, ждёт
Паденье то же, тот же гнёт.
XVIII.
Волшебный город! порывался
Ты в синем море поднимался
Как ряд кристальных колоннад;
Твой образ мне обрисовали
Радклиф и Шиллер и Шекспир. 8)
Свой обезславленный кумир,
Но и теперь мне дорог ты -
Венеция! Дороже ты
В обломках прошлой красоты...
Как монумент прошедших лет,
Оставили безсмертный след.
XIX.
Я населять умею снова
Но и без помощи былого
Я и теперь встречаю в ней
Не мало новых наслаждений
Для дум мучительных, для глаз
Меня смущавших там не раз.
Места Венеции прекрасной!
О! я провёл не мало тут
Счастливых дней, святых минут...
Нельзя их вырвать из души -
Так эти чувства хороши.
XX.
Так на утёсе выростает
На почве каменной пускает
Узлы корней своих она.
Альпийский ветер, бури с рёвом
Над ней проносятся, порой;
Их потешается игрой.
Сильней и выше ветви стали -
И вот под хохот бурь и гроз
Явилось дерево-колосс
Так точно мысль людей ростёт -
И, наконец, рождает плод.
XXI.
Жизнь может долго протянуться -
Корнями в сердце разростутся.
Под тяжкой ношею, в пыли
Идёт верблюд в степи безводной
И издыхает волк голодный
Ужь если зверь ничтожный мог
Без жалоб вынести страданья,
То должен с гордостью страдать
И о страдании молчать
Все муки жизненных тревог
Всегда даются нам на срок.
XXII.
Страданья нас иль разрушают,
В ком силы юности играют,
Живут не падая: они,
Мужая, вновь идут на дело;
Другие робко и несмело
Покорные своей судьбе.
Иные жь, ринувшись в движенье,
К себе опорою зовут
Войну, науку, церковь, труд,
Кто что поищет - то найдет:
Иным позор, иньгм почёт.
XXIII.
Но муки вечные, без стона
Как боль от жала скорпиона,
К нам возвращаются не раз.
Один намёк, пустое слово
Страданье старое вернёт
Больное сердце изгрызёт,
Звук, нота песни музыкальной,
Июльский вечер, ночь, луна,
Букет цветов, зефир, волна,
Всё может рану в нас раскрыть
И скорби цепь зашевелить.
XXIV.
Кто мысль следил в её полёте?
Всегда сильна, всегда в работе,
Она не раз нас потрясёт
Сильней громового удара,
Оставив сзади яд угара;
Выводит призраки из тьмы,
И никакия заклинанья
11е могут прочь их отогнать.
Они приходят к нам опять,
Сердца умершия давно:
Им право жизни вновь дано.
XXV.
Но возвращусь с своей кручиной
Среди руин живой руиной.
Как привиденье межь могил,
Где вод землёй почила сила
И ряд империй: где сильна
Её до ныне пощадила
Природы нежная рука
И ей щедроты расточает.
Прошедшим блеском велика,
Иного времени черты,
Нетленность вечной красоты.
XXVI.
Республика... герои Рима...
Самой природой ты хранима!
Искуства - твой священный клад!
Ты всех дивишь ещё поныне
Безсмертной прелестью своей
Твоих забытых пустырей.
Ты велика в своём паденьи,
И эти славные места
Не покидала красота,
Его зловещее крыло
Тебя коснуться не могло.
XXVII.
Взошла луна, но ночь не смела
Всё небо синее алело...
Там дальше, путник, посмотри:
Там будто морем славы залит
Ряд голубых Фриульских гор;
Небес открывшийся простор.
Весь запад красками пылает
И день спешит на ложе сна,
А там серпом взошла луна
И в этот дивный край чудес
Глядит с улыбкою с небес.
XXVIII.
Одна звезда с луною рядом
9)
Вот свет лучистым водопадом
Верхушки гор покрыл; спешит
День с тёмной ночью состязаться,
Пока в борьбе не изнемог,
Переменяясь в краткий срок,
Цвета румяно-нежной розы,
Окрасив струйки тихих вод,
И голубой небесный свод
И отражалась в ней, горя,
С небес вечерняя заря,
ХХИХ.
И солнца яркий лучь прощальный,
И пурпур запада, и дальний
Звезд золотистый, тёплый свет.
Но вот на горы тень ложится,
День умирает. Так, порой,
И каждый раз иной игрой
Цветов различных он сверкает;
Когда жь кончает жизнь дельфин,
Тогда бывает миг один -
Но смерть придёт - застынет кровь -
Тогда он серым станет вновь.
XXX.
В Аркуе есть одна могила;
Певец Лауры - и уныло
К гробнице странник приходил,
Чтоб там почтить певца страданья.
Он первый высказал протест
На рабский гнёт родимых мест
И на врагов родного края.
Он вместе с Музою рыдал,
Слезами землю орошал,
И в песне, плача и любя,
Он создал славу для себя.
XXXI.
Его в Аркуе 11
В деревне, брошенной межь гор;
Здесь дни поэта проходили,
Здесь умер он - и с-этих-пор
Гордится этим сельский житель,
Когда жь заезжий посетитель
Пройдёт по горной той стране -
На знаменитую могилу
Ему укажут гордо там:
И обаятельную силу
В себе таит, хотя над ней
И не воздвигнут мавзолей.
XXXII.
Она построена для тех,
Которым счастье улыбалось
В уединении от всех,
В густой тени холмов зелёных,
Безумным шумом оживлённых:
Их блеск не манит из садов, '
Из тишины не вызывает...
Вокруг всё ярко и светло...
И столько счастья разливает,
Что не захочется опять
Блаженства нового искать.
XXXIII.
На зелень листьев и цветы:
Его лучами все согрето...
О, счастье! здесь понятно ты!
Здесь жизнь пройдёт как сон приятный
Но в этой лени благодатной
Окрепнет ум и мощь души.
Да, если люди научают
Нас жизнь земную признавать,
В уединеньи: не мешает
Тщеславье грёзам и мечтам.
Борись один с судьбою там.
XXXIV.
Мысль человека без конца
И жертвой делает и гложет
Всегда печальные сердца
Тех, чья душа со дня рожденья
Их роковое назначенье -
Страдать и в жизни и во сне;
Им солнце кажется кровавым,
Земля - могилой; их страшат
Страдальцы бедные! всегда вам
Страшней казался самый ад,
Зловещей тьмой кругом объят.
XXXV.
Поросшим дикою травой -
Глядишь с поникшей головой:
Увы! проклятия удары
Над древним городом лежат,
И деспотический разврат,
Где гордых деспотов забава
То милость расточала вкруг,
То тиранией упивалась,
В венец священный облекалась,
Который прежде на земле
Горел у Данта на челе.
XXXVI.
Прислушайтесь к стихам певца
И в келью скромную Торквато
Войдём: он жил здесь до конца.
Альфонс отвёл жилище это -
Смирить великого поэта
И окружить его умел
Безумцами и адом новым,
Жизнь с тайной злобой отравлял;
Над тем челом в венке лавровом,
Разсеяв массу облаков -
И славным именем веков.
XXXVII.
Межь-тем, Альфонс, ты был забыт!
Твоё бы имя затерялось,
Когда б твой гнусный, тяжкий стыд
Не связан был с судьбой поэта.
Тебя с презрением за это.
Альфонс! ты не умел блистать,
Твоё величье в прах разбилось
И если бы в быту другом
Назвать тебя судьба стыдилась,
Рабом того, кого ты гнал,
Кто от оков твоих страдал.
ХХХVIII.
И умер смертию скота,
Вдруг околевшого в забвеньи.
Меж вами разница лишь та,
Что ты пышней имел корыто
А он? Чело его покрыто
Венцом лучей; венец горел
На нём в виду врагов презренных,
И зависть мелочная их
Звук каждый песен вдохновенных,
Стыдивших смело до конца
Труды бездарного певца.
XXXIX.
О, мир с тобой! Певец сгорел;
Злость ядовитая собрата
В него бросала тучи стрел,
Хотя его не уязвляла.
Толпа поэтов в мир идёт,
Но гениев межь ними мало;
Их ждём мы целые века,
И если б блеск всех лир сливался
Блеск этот скоро б миновался:
Певцы создать бы не могли
Другого солнца для земли.
XL.
Ещё два гения идут:
Они, как он, родились тут,
Но только раньше. Первый "Адом"
Себя прославил на земле -
Другой - певец его достойный,
Великий гордый и спокойный -
Своим магическим жезлом
Свет новый вызвал вдруг для мира:
И раздавалась нежно лира,
И чудный слышался напев
В честь храбрых рыцарей и дев.
XLI.
Венок железный сорвала
Из листьев. 11) Тут была
Права стихия. Очень просто:
Сплетённого могучей славой;
Венец искусственный певца
Лишь мог служить грозе забавой.
О люди! помните одно,
То место ужь освящено,
Где в землю молния упала -
И голова певца вдвойне
Священней сделалась стране.
Италия! ты овладела
Несчастным даром красоты;
Но с ней надела траур ты
И лишь страдать в слезах умела.
Чело прекрасное покрыли
И буквы огненные были
Всегда в истории твоей.
О Боже! лучше б ты осталась
Тогда б возстала вся страна
И власть гонителей порвалась,
Которым пить в краю пришлось
Лишь смесь из крови и из слёз.
Тогда б ты только устрашала
И в неизвестности жила,
И красотою не смущала
И сожаленья не звала;
Враги не шли с альпийских скал
Испить воды окровавленной
Из речки По; тогда б не стал
Здесь сторожить твои пределы
И, не бояся с ними встреч,
Ты право б равное имела
Быть у родимых берегов
Рабой друзей, рабой врагов. 12)
Когда под ветром разсекала
Равнину вод моя ладья,
Римлйнин мудрый видел я
Где проходил ты. 13
Мегара прямо предо мной,
А сзади - новая картина -
Лежали: древняя Эгина,
Пирей, Коринф... Влеком волной,
И мне казалось, что они
Стоят теперь, как и в те дни.
Когда на груды их развалин
И исторических руин
XLV.
Да, время их не исправляло.
Лишь гнезда варваров росла
У древних стен, что заставляло
Ещё сильней. Смотрел римлйнин
На те могилы городов,
Их прежней славой отуманен...
Теперь из всех его трудов
И в ней есть нравственный урок,
Завещанный на долгий срок:
В нём горько истина сказалась.
И этот памятник немой
XLVI.
Страницу эту чту я свято...
Развалины ею страны
К тем павшим царствам, что когда-то
Он сам оплакал. 14) Остов их
Доныне жив несокрушимо
Он пал во прах межь стен своих:
Не стало больше великана!
Смерть, разрушение кругом...
Повесив голову, идём
Который в пепел обращён;
Но и под пеплом дышет он.
XLVII.
Италия! твои страданья
Ты - мать искусств: твоя рука
Нас берегла, дала нам знанья.
Ты - мать религии, чудес!
Пред ними нации склонялись:
Чтоб получить ключи небес.
В отцеубийстве сознаваясь,
Европа наша, может-быть,
Придёт тебя освободить
И покоривши их в борьбе.
Найдёт прощение в тебе.
XLVIII.
Но нас иные ждут картины:
Где вы, атрурския Афины,
Достойны вызвать фимиам.
Амфитеатр холмов зелёных
Родит и масло и вино;
Несёт дары; в струях безсонных
Там Арно весело бежит
И край богатый и торговый
Новейшей роскошью дивит,
Наука, спавшая во мгле
Под смертным саваном в земле.
XLIX.
Там лик Венеры разливает
И воздух вдруг благоухает...
С тебя покров упал - и ты
Стоишь, богиня! В изумленьи "
На эти формы мы гладим:
Природу гением своим
Могло осилить? Преклоняясь.
Мы никнем в прах у дивных ног...
О! только гений древних мог,
Такую статую создать,
Чтоб всё потомство поражать.
L.
И мы глядим, той красотою
Мечта сменяется мечтою...
Искусства чары так сильны
И власть его неотразима...
О, нет! слова безсильны тут -
Оно для слов не уловимо.
У нас есть сердце, нервы, кровь,
У нас одно есть только зренье:
Чрез них понятна нам любовь
Лишь только ими понята
Богини дивной красота.
LI.
Скажи, в таком ли точно виде
О! те же ль чистые черты
Впервые бог войны увидя,
С мольбою пал у дивных ног?
Склонившись на твои колени,
Смотрел в лицо влюблённый бог;
А ты? - с румяных уст Венеры -
Хотя уста те не клялись -
Лобзанья лавою лились,
Ея лицо, ресницы, бровь -
Всё выражало лишь любовь.
LII.
Полны любви, порою, боги,
Не в силах скрыться от тревоги,
И, как земные существа,
Глубоко страждут. Есть мгновенья,
Когда и люди на земле
Носили гордо на челе,
Пока не скрыла их могила...
Но есть виденья чудных грёз -
И им поспорить бы пришлось
И те же формы - только бог
В ту красоту облечь их мог.
LIII.
Пускай артисты и педанты
Покажут нам свои таланты
В изображеньи красоты;
Пускай дадут нам описанья
Того, что трудно уловить.
Не смело вредное Дыханье
Струи, где девственно-сильна
Та красота отражена -
Мечты свободной изваянье,
В залог божественных чудес.
LIV.
В пределах древних Санта-Кроче, 15)
Великия закрылись очи.
И пыль его среди могил
Есть уж безсмертье. Гроба двери
Здесь дали место для костей
Микель-Анджело, Альфиери; 16)
Властитель звезд и друг печали;
Здесь смерть дала тебе постель,
Великий ум - Маккиавель...
Тела великих пылью стали:
И стали прахом той земли. 17)
LV.
Четыре гения могучи
Как и стихии, и опять
Италия! Сатурн из тучи
Твои одежды изорвал,
Но он тебе не отказал
В великих людях. Ты в паденьи
В печальных остовах равнин,
Среди развалин и руин,
Лучем божественного света
Ещё доселе ты согрета,
Теперь в Канопе возрождён.
LVI.
Но где же прах Петрарка, Данта?
Где прах Боккачио лежит -
Не видим их могильных плит,
Хотя до смерти и в могиле
Им дан особый был венец.
Иль прах их по ветру пустили?
Чтоб в мраморе их бюст оставить
И обезсмертить их черты?
Каменоломни ли пусты?
Иль позабыли их прославить?
Вдруг отреклась, как от чужих?
LVII.
Как Сципион,18) спит Дант далёко 19)
Где оскорблён он был жестоко
И изгнан дерзко в край иной.
Пройдут века и станут дети
То имя свято обожать
А тот венец, что стал сверкать
Над головой Петрарка з жизни,
Принадлежал чужой земле;
Своим сияньем на челе,
Был не обязан, ей чужой
Всегда и мёртвый и живой. 20)
LVIII.
Один Боккачио, конечно,
21)
И над собою слышит вечно
Тосканы речь, сквозь смертный сон,
Язык тосканский - песнь сирены,
Где речи - музыка? О, нет!
Из тайной злобы и измены,
Рукой злодеев хищных он
Могилы скромной был лишен:
Им не хотелось, в тайной злобе,
Прохожий взор остановил
И прах Боккачио почтил.
LIX.
Той урны родина не знает,
Так, бюста Брута лишена,
Статуя Цезаря смущает
Римлкн - и их великий сын
На ум приходит им один.
На берегу твоём почил
Давно изгнанник вдохновенный:
Аркуа также ряд могил
И бережет и сохраняет -
Своих изгнанников и ждёт
Вот-вот один из них придёт.
LX.
К чему же мраморные плиты,
Где - флорентинцами зарыты -
Теперь их герцоги лежат? 22)
Траву среди холмов зелёных,
Росой ночною окроплённых,
Чьи имена для всей земли
Есть мавзолей несокрушимый -
Народ ногой не оскорбит:
Трава могил священней плит,
Где королей останки спят
Под тенью мраморных аркад.
LXI.
Но всё жь сюда стремятся взоры:
Заводит с живописью споры;
Здесь чудеса есть, наконец -
Но мне они чужими стали:
Картинам древних галлерей
Для красок неба и морей.
Я удивляюся искусству,
Но кровь оно не шевелит
И мало сердцу говорит,
Ему оружие дано,
Но то оружье холодно.
LXII.
Нет, в дефилеях фразименских,
Доволен больше я судьбой.
Здесь ряд проделок карфагенских
Я словно вижу. Между гор,
Врага обманывая всюду,
Здесь храбрецы валились в груду
И их толпы являлись вновь;
Потоком проливалась кровь,
И реки кровью той алели,
Где наступал со всех сторон
За легионом легион, "
LXIII.
Как лес, низринутый ветрами.
Что был не слышен меж горами
Землетрясения удар; 23)
Никто не слышал колебанья
Земли, открывшей пасть могил
Так велико негодованье
Толпы людей среди резни,
Когда сражаются они;
Когда две нации у гроба
Сойдутся грозно межь собой,
Чтобы начать смертельный бой.
LXIV.
Они неслись - куда-нибудь...
Пред ними море открывалось,
Но непонятен был им путь,
Не страшно им землетрясенье,
Спешили дальше для спасенья,
Чтоб в гнездах смерти избежать,
Когда, по ниве спотыкаясь,
Бежали в трепете стада
Сам человек, в беде теряясь,
Стоял недвижим и без слов,
С природой спорить не готов.
LXV.
Спокойно озеро блестит
И зелень тучных нив и пашен
Плуг селянина бороздит.
Деревья обросли корою;
И только маленький ручей
Своим названием, норою;
Напомнит день кровавый тот:
Напоминает Сангвинетто,
Здесь орошали место это,
Играла пурпуром волна,
От крови воинов красна.
LXVI.
24) волной кристальной
Ласкаешь нежно ты наяд
И в глубине твоей зеркальной
Оне пыряют и шалят;
На них пасётся белый мул
И воды светлые имеют
Спокойный вид. Военный гул,
Резня - тебя не осквернили;
И только зеркалом служил,
Где отражать всегда любили
Свои прекрасные черты
Богини юной красоты.
На берегу твоём счастливом
Глядит простой, изящный храм
С высот холма; внизу же там
Бежишь ты, царственно-ленивый.
Сверкнёт чешуйчатая рыбка,
Шалит, играет вьётся гибко -
И в глубине вдруг пропадёт.
Порою, нежная шлея
И дремлет будто бы во сне.
Волна несёт её, лелея,
Качая тихо и легко,
Ей шепчет сказки на ушко.
Здесь чуем гения повсюду.
Когда зефир в лицо пахнёт -
Свой поцелуй с ним гений шлёт;
Когда, подобно изумруду,
И разливается прохлада,
Когда душа забыться рада
От скучной жизни хоть на час.
От жгучей пыли всех волнений,
Тебя в мир новый унесёт
Тех мест счастливых добрый гений -
И ты, свободный от оков,
На благодарность будь готов!
Но - чу! рев вод. С вершин Велино
Спадает в бездну водопад,
Ревёт и ценится. Картина
Совсем нова: то - водный ад,
Со стоном прядают, кипят
И брызги бьют из-за громад -
(То Флегетона слышны звуки!)
И составляют скалы круг,
Наводят страх и ужас вкруг
И в бешенстве, ломя преграды.
Их пенистый кипучий вал
На волю рвётся из-за скал
И брызги к облакам бросает,
Откуда падает дождём -
И там весна благоухает,
Где он разсыплется; кругом
О, как пучина глубока!
Волна неистово-дика
В скачках гигантских. Вот белеет
В порыве злобного веселья
Среди недвижимых камней,
Волна пробила в них ущелья
И, прорываясь сквозь гранит,
LXXI.
Что можно думать: это море,
Рождённое среди тех скал:
Но водопад тот жизнь давал
Среди долин оне бегут.
Смотрите - чудный вид пред нами:
Вкруг разрушая всё волнами,
Каскады мчатся и ревут,
Всё разбивая на лету,
И дикую картину ту
Едва взор робкий переносит -
И каждый ужасом объят...
25)
LXXII.
Вот новый вид открылся взглядам:
С одной вершины до другой,
При блеске солнца, над каскадом
Подобна радостной надежде
Над смертным ложем - и горит
В своей сияющей одежде.
Пусть водопад кругом шумит:
Вкруг проливая нежный свет.
И постоянных красок цвет
Ей никогда не изменяет:
Так иногда следит любовь,
LXXIII.
Я снова вижу Аппенины!
Оне бы были милы мне,
Когда б альпийския вершины
Родятся сосцы; так обвалы
Несутся с грохотом со скал:
Там я Юнгфрау посещал,
Где вечный снег, как покрывало.
Среди нагорного тумана;
Я был в холодных ледниках
Всем недоступного Монблана
И слышал часто между гор
LXXIV.
Я видел, как орлы летали
И, поднимаясь на Парнас,
Как-будто славы там искали:
Смотреть на Иду. Не заметны
Мне Аппенины с тех времён.
Как видел я вершину Этны.
Олимп и Атлас и Афон,
Соракты привлекли мой взор.
Она без снега с давних нор.
И здесь-то всем нам есть причины
Стихи Горация прочесть:
LXXV.
О той горе. Она волною
Застывшей в воздухе стоит
И хочет рухнуть вниз стеною...
Свои классическия знанья,
Цитаты римския, названья
Проговорив межь этих гор.
Я сам был слишком жив и скор,
Уроки была скучны мне,
Когда в роди мой стороне
Мой ментор строго ждал ответа
И принуждал в короткий срок
LXXVI.
Хоть я потом и изменился
И стал упорно размышлять
О том, чему тогда учился -
Капризный и нетерпеливый.
Я наслаждения искал,
Когда ещё не погружал
В науку ум свой прихотливый.
Когда б меня не принуждали;
Но прежних чувств мне не забыть:
Они с летами выростали -
И ненависть моя сильна,
LXXVII.
Прости, Гораций! Каюсь в этом:
Тебя я вовсе не любил...
Несчастлив тот, кто не ценил
Ты чтил искусство высоко;
Как моралист, ты глубоко
Проник и в жизнь, и в омут мира;
Твоя прекрасная сатира
Тревожа сердце, не хотела
Ему ран тяжких наносить.
Но всё жь с тобой прощаюсь смело
И шлю теперь тебе, поэт,
LXXVIII.
О Рим родной! друзья страданья
Пускай к тебе теперь придут:
Ничтожно горе наше тут.!
Здесь кипарис бросает тень;
Совы полпочной слышны стоны.
Идём с ступени на ступень,
Где распадались храмы, троны...
Все ваши скорби с вечным страхом.
Смотрите: здесь у ваших ног
Великий Рим стал тем же прахом,
Которым также будем мы,
LXXIX.
Богиня наций опочила,
Детей и трона лишена:
Пустую урну опустила
Пусты могилы Сципионов,
От пепла их исчез и след;
И вы, владыки грозных тронов,
Среди гробниц вас тоже нет.
О, старый Тибр! лишь ты один,
Свидетель лучших тех годин,
Бежишь по мраморной пустыне.
О, поднимись - и массой вод
LXXX.
О вечный город войн забавы,
Гнёт, христианство и потоп
Тебе готовили свой гроб.
К капитолийскому холму
Монархи-деспоты съезжались,
Дворцы и храмы разрушались...
Ты видел ха
Среди разрушенного света
Кто б мог здесь прошлое сыскать
И снова точно рассказать:
"Здесь было то, здесь было это"?
аос превозмочь,
Когда кругом царила ночь?
LXXXI.
Двойная ночь весь Рим сковала -
И мысль здесь ощупью блуждала.
Есть план морей для моряков,
Есть карта звезд: лишь только в Риме
Мы, как в степи, идём чужими
Кричим мы "эврика!" в надежде
Узнать о том, что было прежде;
Но то мираж своей игрой
Нас ввёл невольно в заблужденье,
И вновь всё в мрак погружено
И недоступно и темно.
LXXXII.
Где жь гордый Рим? где та минута,
Блеск победителя смутил
И лавры славы заслужил?
И где теперь певец Виргилий?
Увы где Туллия язык?
Тогда сияющий их лик
Был воскресением для Рима.
Всё остальное - смерти тьма.
Сиянье строгого ума
Их взгляд так строг и светел был,
Когда ты, Рим, свободно жил.
LXXXIII.
О ты, всегда счастливый, Силла! 26)
Тиран, в котором говорила
Лишь только злоба, чьих орлов
Рабою Азия встречала -
О ты, чей гордый, дерзкий взгляд
Ты до конца - как я сначала -
Римлйнин был, хоть был жесток
И не один имел порок...
Ты, власть чужую попиравший
И лавр диктаторский - тогда,
В те отдалённые года,
LXXXIV.
Ты одного не мог предвидеть,
Всё, что в тебе привыкли видеть
Великого - и что падёт
Не от римлян величье Рима.
вечный город, чьи полки
Дрались всегда непобедимо,
Чьи грани были велике,
Шли из конца в другой конец,
Он, всемогущества венец
Носивший некогда так смело,
Он - этот вечный, гордый Рим -
LXXXV.
Так победителем был Силла
Наш Кромвель тоже Силой был:
Сенаты также он крушил
Его рука. Свобода! ты,
Порою, рядом преступлений
Несёшь нам отдых с высоты -
И кровью пачкается гений.
Его победы годовщина
Раскрыла тёмный гроб пред ним.
Когда пред властью исполина
Два государства ниц легли,
LXXXVI.
Тот день, когда-то давший силу
И масть могучую ему,
Тот день открыл ему могилу
27)
Судьба нам этим доказала,
Что блеск и счастье на земле,
Всё, что тщеславие искало,
Родило думы на челе -
Зловещим сумраком гробов...
Как жаль, что мир среди трудов
Об этом редко вспоминает!--
Тогда бы люди, может-быть,
LXXXVII.
Статуя грозная! доныне
Ты там стоишь в своей гордыне.
Ты помнишь: пред тобой стоял,
Сам Цезарь, драпируясь тогой,
И гордо кровью истекал.
То - жертва грозной Немезиды,
Царицы неба и земли,
Героев нет: их дни прошли...
Погиб Помпей... О! неужели
Вы все когда-то власть имели?
Иль, став игрушкою молвы,
LXXXVIII.
И ты кормилицею Рима
Была волчица в тьме веков. 28)
Доныне с бронзовых сосцов
За каплей капля молока.
О, мать! была ты велика,
Вскормив тогда такого сына!
Теперь, грозой опалена,
Стоишь - но детям предана:
Ты и теперь была б готова
Кормить детей погибших снова?
Ведь бережет твой нежный взгляд
LXXXIX.
Да, это так! но эти дети
Уже исчезли навсегда;
Из их гробниц потом на свете
И люди кровью истекали:
Они дорогой римлян шли
И им со страхом подражали
Но не далась им римлян слава,
Хоть проходил за веком век.
Один лишь гордый человек
Стал с ними рядом величаво:
Он стал рабом своих рабов.
ХС.
Он от величья растерялся
И, чтоб быть цезарем другим,
Неровным шагом... Вечный Рим!
Герой твой создан был иначе:
Он страсти пылкия имел,
Но хладнокровием владел;
Инстинкт безсмертный. Разный вид
Он принимал: то, как Алкид,
Сидел он с прялкой неизменной
У ног царицы несравненной,
Шел, настигал и побеждал.
ХСИ.
Но тот, кто укротил так скоро
Своих властительных орлят,
Победной Галлии солдат;
Тот, чья душа была могила,
Был странно создан - и упал.
Его тщеславие сгубило.
К чему упорно порывался
Его честолюбивый ум?
В какие тайны тёмных дум
Тот властолюбец погружался?--
Напрасно ждать - ответа нет.
XCII.
Всем иль ничем он быть решился.
Когда б он только ждать умел,
Почётом цезарей... Удел
Достойный имени героя...
Так для чего же, арки строя,
Триумфов ищет человек?
И кровь людей потоком льётся?
Где тот спасительный ковчег,
Где б был приют для всех несчастных?
Спасенья нет от бурь ужасных...
Дать снова радугу нам мог!
ХСИИИ.
И вот плоды от жизни скудной!
В нас чувства - узки, ум - не смел,
Даётся истина. 29) Съумел
Обычай нас держать во власти;
На зло и правде и уму,
Нередко гонят нас во тьму.
Добро и зло - для нас случайно,
И люди многие года
Дрожали строгого суда,
Страшились, крояся во мгле,
Пугаясь света на земле.
XCIV.
И так те люди прозябают
И от разврата умирают;
До смерти злоба их дика:
Она идёт в наследство детям;
Заветом дедовских гробов
Оковы тяжкия рабов
И вновь за эти цепи внуки,
Как гладиаторы, надут,
И снова кровью истекут
И ту же цеgь в немой борьбе
Несли их братья на себе.
XCV.
Вопрос религии обходим.
Что в этом мире мы находим
Ежеминутно и кругом:
О том, что делают тираны,
Народ влекущие в пыли,
О грозных деспотах земли,
Тому герою подражавших,
Который дерзость их смирил
И пред собою заставлял
Который славою своей
Безсмертен стал между людей.
XCVI.
Уже-ль земных тиранов может
Уже-ль их власть не уничтожит
Земной свободы лучший сын,
Как тот герой, что в Новом Свете
Спас всю страну с мечём в руках?
Родятся в девственных лесах,
Где видят с детства мать-природу,
Где рабство не смущает сон
И где ребёнок Вашингтон
Уже-ль семян подобных нет
И ими беден Старый Свет?
XCVIИ.
Но Франция под кровью братий,
Удар свободе нанесла
И миру пагубна была.
Ряд сатурналий сцен кровавых,
И честолюбье гордеца
Свободу гнали до конца.
Между надеждой благородной
И человеком стать должна
Несокрушимая стена.
Вторым падением казнит
Весь мир, уставший от обид.
ХСVIII.
Но всё же ты жива, свобода!
Стоит святынею народа;
Твой голос, слышный словно гром,
Теперь, усталый, грянет снова,
И в сердце дерева больного
Где след оставила секира,
Ещё теперь кипит для мира
Сок жизни с прежнею игрой,
И семяна его доныне
И скоро миру лучший плод
Весна иная принесёт.
XCIX.
Есть башня древняя. 30
Такой она окружена,
Что армия своей громадой
Была бы башне не страшна.
Стойт руина распадаясь,
Гирляндой вечности. Кругом
Всё умирает, разрушаясь...
Кто жь эту башню здесь сложил?
Что за сокровища в ней скрыты?
Какия кости здесь зарыты?
Здесь, посреди разбитых плит,
Гробница женщины стоит.
С.
Которой дом - есть гроб червей?
Была ль она чиста, как дева?
Иль ложа брачного царей
Была достойна? Родила ли
Иль дочь, которой краше нет?
Какия страсти и печали
Она имела, и когда?
Любила ль в юные года?
Ея останки положили,
Где башня крепкая над ней
Стоит, как вечный мавзолей?
СИ.
Иль муж чужой ей был любим?
Такия жены стариною
Бывали: ими древний Рим
Богат по летописям старым.
Египетской царицы той,
Что мир смущала красотой?
Иль в ней Корнелии движенья
Пугали строгостью своей?
Иль обожала наслажденья,
Иль чувству подчиняла ум,
Иль век жила под гнётом дум?
CII.
В дни первой юности? Она,
Быть-может, здесь схоронена
Как жертва мук? Хоть не тревожит
Теперь ничто почивший прах -
Ту красоту и блеск в очах -
И взрыта ранняя могила?
И вечер жизни залит был
Лучистым солнцем заходящим
Лучём прощальным, преходящим
Тот бледный лик - и вспыхнул он
Багряным светом озарён.
СИИИ.
В те дни, когда была стара,
Когда ужь стали появляться
На кудрях пряди серебра
И ей года напоминали,
Дрожать от страсти целый Рим?
Но с увлечением своим
Вперёд ушел я очень смело:
Одно мы знаем, что жила
Женой римлянина Метелла.
Он был богат...Так вот вам след
Тщеславия погибших лет!
CIV.
И словно знаю образ той,
Чей прах лежит здесь под плитой.
Иные дни, иные лица,
Иная музыка встаёт -
Как гром торжественный по скалам,
Когда в дали слабеет он.
На этом камне обветшалом,
Разрушенном со всех сторон,
Пока моё воображенье
Здесь из метил кинувших дней
Не вызовет былых теней -
CV.
Себе не сделаю ладью
И вверю ей судьбу свою,
Чтоб спорить с массой волн сердитых.
Ревёт, взбежав на берега,
Где оставляет разрушенье
Всего, чем жизнь мне дорога.
Но если даже я исправлю
Ладьи обломки, то куда
Куда же смело бег направлю?
Отчизна, счастье на пути
Лишь только здесь я мог найти!
CVI.
Я вечно слушать здесь готов:
Здесь их ночное завыванье
Смолкает лишь при крике сов...
Я и теперь, при бледном свете,
Ночной их слышу разговор.
Чу! дико стонут птицы эти,
Раскрыв блестящие глаза
И мрачно крыльями махая...
Здесь неуместна скорбь людская!
Моя же скорбь... о! скорбь мою
Я в сердце молча затаю!
CVIИ.
Одне развалины стоят,
Где прежде были арки, залы
И ряд высоких колоннад.
Аркады старые суровы;
И населяют только совы
Пещеры тёмные, как ночь.
Что жь это: бани? храм? палаты?
Кто нам на это даст ответ?
Стены, разрушенной когда-то...
То императорства гора!
Давно прошла её пора.
CVIII.
31)
Он повторяется всегда:
Сперва свобода - сила века,
Там - славы многие года,
Разврат, порок, а после - что же?
Лишь только варварства венец.
Во всех историях - о, Боже!--
Одну страницу лишь найдем,
Где тирания день за днём
Все блага мира пожирала...
Но бросим славу и назад
На эту гору кинем взгляд.
СИХ.
И негодуйте люди тут!
Своим ничтожеством казнитесь!
Под этой кучей сложен труд
Столетий; троны поднимала
И их величья мишура
Над ними ярко так блистала,
Что солнца луч среди небес
От них ещё светлей казался...
Которым мир весь удивлялся?
Где золочённых тронов ряд?
Где их властители лежат?
CX.
Красноречив, как та скала...
Где Цезарь с лаврами чела?
Желал бы я, чтоб увенчали
Меня с могилы славной мхом...
Траяна? Всё здесь мёртвым сном
И строгой вечностью сокрыто.
Колонны, арки сбиты в прах;
Где императоры почили,
Иные статуи; 32) в могиле
Под небом вечно-голубым
Имперский прах стал недвижим.
В гробницах тех почило тело
Того, чей дух при жизни мог
Величием гордиться смело.
То был последний полубог,
Его потомки не могли
Стоять, как он, непобедимо
За блеск родной своей земли.
Сам Александр пред ним бледнеет
И добродетелью дивил.
Доныне мир благоговеет
Пред памятью твоей, Траян! 33)
Ты будешь гордостью всех стран...
Где та гора, где Рим в гордыне
Своих героев обнимал?
Скала Тарпейская где ныне?
Где мыс, с которого упал
И где грабители земли
Беречь без страха и боязни
Свои сокровища могли?
Да, там, внизу, тепер истлели
Вот Форум - славы прошлой след,
Где речи некогда гремели,
Где словно жив доныне он,
Красноречивый Цицерон.
О, поле славы и свободы,
Кровопролитий и крамол!
Здесь истощаяась мощь народа
С дней возрожденья в море зол.
Своё лицо и уступила
Анархии былую власть,
И только царствовала страсть,
Пока ногой своей железной
Пред ним трепещущий сенат -
Рабов, поставленных над бездной,
И стал, чтоб людям угрожать,
Холопов гнусных подкупать.
А ты, Италии подпора,
Петрарки друг, герой римлян,
Ты искупитель их позора -
Риенци! 34
Кладут печальные народы
Листы, которые растут
На тощем дереве свободы
И ими гроб твой обовьют.
Подвижник Форума, ты был
Вождём народным римских сил
И бросил мир, как новый Нума,
В котором лишь на краткий срок
CXV.
Эгерия! созданье грёзы!
На лоне девственном твоём
Забыть мог смертный грусть и слёзы
Кто ты? воздушная Аврора
Иль нимфа в блеске красоты.
Иль та земная дева ты,
Которая пленяет скоро
Но где бы ты ни возродилась,
Была ты перлом всех чудес;
К тебе так ярко воплотилась
Неуловимая мечта
СXVI.
Фонтан твой в брызгах водомёта
Зелёный мох водой кропит,
В твоём ручье, под тенью грота,
Искусство здесь не исказило
Зелёных, диких берегов,
Теченье вод не задавило
Здесь иго мраморных оков.
Оне бегут, едва журча,
В изгибе яркого ключа.
Здесь - плющ, вкруг дерева обвитый,
Там - ароматные цветы
СXVII.
Холмы мелькают в отдаленьи,
С земли несётся аромат...
И пёстрых ящериц движенье
Зовут к себе улыбкой ласки.
Разнообразно-хороши
Их фантастическия краски
В благоухащей тиши.
Фиалки нежные глядят
И их невинный, кроткий взгляд
Лазурью спорит с небесами,
Как-будто цвет их с высоты
CXVIII.
Ты здесь когда-то обитала,
Огерия! Здесь часто ты
Ждала любовника, дрожала -
Скрывала тайное свиданье.
Как дорог был его приход!
Конечно, этот тёмный грот,
Сооружен нарочно вновь
Для этой любящей богини,
Принявшей смертного любовь...
Любовь витала в той руине...
Считать оракулом привык.
СХИХ.
Ответив на любовь земную,
Ты твердь на землю низвела,
Восторг божественный, иную
Жизнь подаривши на земле.
С своим безсмертьем на челе,
Скажи: земные наслажденья,
Могла ли обезсмертить ты?
Могла ль избавить от страданья,
От той сердечной пустоты,
Где пресыщённые желанья
В которой чувства наши спят?
СХХ.
Мы чувства на ветер бросаем,
В своей душе мы насаждаем
Цвет сластолюбья, мёртвый цвет,
Растенья, милые для взгляда,
Но смерть которые таят...
И смрад могил - их аромат.
Вот сад, которым мы проходим
Путём страстей земных всегда;
Везде запретного плода
Но этот запрещённый плод
Нам истощенье лишь даёт.
СХХИ.
Любовь! ты гостья в мире этом;
Мы порываемся с приветом
И с светлым помыслом своим.
В сердцах разбитых скрыта вера:
Но всё жь не можем мы взглянуть.
Любви, свершающей свой путь.
Кто эти формы созерцает?
Ты нашей мыслью создана.
Как мысль, фантазии верна,
Так и в любви она творит
И наши страсти шевелит.
СХХИИ.
Влюблённая в своё созданье,
И в лихорадке обожанья
Бывает вымыслу верна.
Кто дал скульптору идеалы?
Они сокрыты в нем самом.
Нас увлекали дивным сном,
Каким-то раем неизвестным
И мы рвались под парой грёз,
В попытках детских, в муках слёз,
Ни живописец, ни поэт
Не уловил ещё их след.
СХХИИИ.
Любовь - безумство. Но ужасней
Оно любви самой опасней:
Исчезнет первый жар в крови
И убегут очарованья -
Исчезнут пылких грёз созданья,
Мечта уйдёт; но даже тут
Не сбросим мы любви оковы...
Посеяв ветры, мы найдём
Мы будем думать, что готовы
Найти сокровища в тот час,
Когда ужь бездна близко нас.
СХXIV.
Бредём без цели целый век,
Хоть до конца - вплоть до могилы -
Всё ищет слабый человек
Какой-то призрак; но проклятье
О, слава и любви объятья!
То и другое нас мутит:
То и другое минет скоро.
Их безобразна красота;
Как блеск случайный метеора:
Их тушит вдруг столбом своим
Зловещей смерти чёрный дым.
СXXV.
Ту, для которой он рождён,
Хоть случай часто и умеет
На нас навеять ложный сон
И заглушить воспоминанья;
Ошибки старые, страданья
И неумершая любовь.
Случайность - этот злобный гений -
Приходит с горем и тоской
И от её прикосновений
Надежды наши в прах падут
И никогда не расцветут.
СХXVI.
Наслание небесных кар,
Клеймо судьбы, позор свободы;
Жизнь наша - то же что Анчар
С его смертельною отравой
Жизнь - служит хищною забавой
Для мук, недугов; смерть с косой
За ней следит. Жизнь - есть страданья,
Хоть их, порою, не видать:
Изгрызть всю грудь без состраданья -
А в сердце боль царит одна,
Неукротима и сильна.
СХXVII.
Безчестно отступать от прав:
Мысль - наше право, наше дело,
И я храню её устав.
Хоть с дня рожденья мысль в нас гнали
Терзали, жгли и оскорбляли,
Хотя завистливо боязнь
Её во мраке содержала,
Чтоб с светом не жил человек,
Что мысль лучём своим сияла -
И мы узнали, наконец,
Что прозревает и слепец.
СХXVIIИ.
Как-будто бы решился Рим
В них завещать векам подарки
Великим зданием своим.
То - Колизей. Луна сияет,
и,
Как-будто Рим лишь позволяет
Одной луне метать лучи
На этот памятник богатый
От улетевшей старины...
Весь город, сумраком объятый,
И хоть лазуревая тьма
Стоит недвижна и нема,
СХХИХ.
Слова - манили в небеса
И Риму вечному дивились...
Здесь снят в громадах чудеса;
Здесь' время все не истребило:
С косой изломанной в руках...
И непонятная есть сила
В обломках стен, седых колонн:
Они - безсмертные сказанья
И перед ними бледны зданья,
Постройки нынешних годов,
Среди новейших городов.
CXXX.
Ты смысл развалинам даёшь,
Ты наше сердце исцеляешь,
Ты наш разсудок бережешь
И отгоняешь заблужденья!
Любви и мотивы. Движенья
Твои суровы, как мечты
Философа. Ты мститель света.
К тебе я сердце приношу
Я, вместо всякого привета,
Одной награды роковой -
Прошу с поникшей головой:
СХХХИ.
Соорудивших твой алтарь,
Меж самых лучших приношений,
Что для тебя хранила встарь,
Я приношу тебе руины
Хоть незнакомы им седины...
О! если в гордости готов
Сносить я ненависть спокойно,
И мне не страшен злобы гнёт,
Я мог носить в груди достойно,
Чтоб этот лёд во все года
В груди не таял никогда.
СХХХИИ.
Ты, Немезида! вред тобой
Склонялся часто мир с мольбой.
Ты, призывавшая жестоко
Всех фурий адских злобно выть
Чтобы Оресту оплатить
За мщенье зверское - здесь с места,
Где ты даришь, я в этот час
Тебя из праха вызываю...
".
Возстань! Должна ты - умоляю -
Во что б ни стало, из гробов
Придти на мой последний зов.
СХХХИИИ.
Когда бы мне узнать заране,
Что справедлив был тот удар
Меня сразивший: этот дар
Я вынес бы без сожаленья;
Земля не будет пить уж вновь -
И я зову тебя для мщенья,
Зову одну тебя к Мечу,
Затем-что сам я не хочу
И так я сплю, предаваясь грёзе,
И за меня теперь должна
Ты встать, на миг не зная сна.
СХХXIV.
Кто видел на моём челе
Следы* тревог и содроганий?'
Но я жёлаю на земле
Остеться жить в странице этой*
Хоть в прах сотрусь, в гробу отпетый.
Времён грядущая молва
Мой гневе пред всеми оправдает.
Теперь мой гордый, смелый гнев
В груди усталой пробуждает.
Моё проклятие в народ
На многих смертных упадёт.
CXXXV.
Я должен был идти на бой,
Страдая с- грозною сдобой.
Мои все муки сосчитайте;
Не изсушил ли я свой ум?
Какой отравы в жизни не пил
Среди тяжелых чёрных дум?
И если я, не зная страха,
Себе в
То потому, что создан был
Не из того простого праха,
Что породил весь род людской
С его ничтожностью земной.
И разве мало преступлений,
О род людской, наделал ты,
От самых сильных огорчений
До ядовитой клеветы?
Всё отравлять, порою, рада;
Она, как Янус, два лица
Имеет: взглядами льстеца,
Мишурной истиной обманет -
Лжецу, лишенному стыда -
И клевета порочить станет
С лукавой лестью до конца
Иного доброго глупца.
Но я на свете жил не даром.
Быть-может, ум мой ослабел
И кровь бежит не с прежним жаром,
Но я за-то в борьбе съумел
Я даже после погребенья
Останусь жить с своей тоской -
И долго над душей людской
Незримо буду я склониться
Я разбужу когда нибудь -
И в же тогда зашевелился
И угрызенье и тоска;
Им неизвестные пока.
И так, привет тебе, богиня!
Ты возбуждаешь в нас не страх,
Но уваженье. В тех местах,
Где спит в развалинах пустыня,
Как ризой, скрыта темнотой,
В местах, где плющ по камням вьётся,
Где всё приход твой оживлял,
Где чрез тебя скорей поймётся
И всё, что прах веков скрывает,
Для нас мгновенно оживает -
Тогда готовы слиться мы
С картиной, вышедшей из тьмы!
Да, раздавался здесь когда-то
Восторг народа шепот, крик;
Здесь брат с убийством шел на брата
И смертью скован был язык.
Их умирать - и забавляли
Их трупы кесарей тогда.
Мы все умрём - что ж за беда,
Погибнуть в цирке иль в сраженья?
Глаза закроет вечный мрак
И все мы ляжем без движенья,
И здесь и там уж с-давних-пор
Смерть - торжествующий актёр.
Я вижу: На руку склоняясь
Пал гладиатор... Страшный вид!
Чело бледнеет, опускаясь;
Из черной раны кровь бежит
Арена перед ним кружится,
В глазах туман и смерти мрак.
Он жизнь оканчивает так
Под крик толпы безчеловечной,
И победителю несёт
Порыв восторга бесконечный -
И слышит он, как этот крик
Неумолим и зверски дик.
Но он, чело своё склоняя,
Не замечал, как кровь лилась...
Пред ним встают брега Дуная -
Он видит их в последний раз:
В убогой хижине теперь,
А он, опора их на свете,
Погибнуть должен, словно зверь,
Забавою позорной Рима.
Он будто вновь их увидал -
Их образы скользнули мимо...
О мщенье! что же медлишь тут?
Когда же готфы мстить придут?
И здесь, где прежде пар кровавый
Вставал из чёрных, смертных ран,
Здесь, где злодействами и славой
Цвела история римлян,
Теперь царит здесь тишина:
Места для публика распались
И на стене лежит стена.
Арену звезды освещают;
Лишь эхо мой чуть слышный шаг
По галлереям повторяет -
И межь разрушенных колонн
Проносятся и" гул и звон.
Развалины! Из них слагались
Дворцы, чуть-чуть не города,
Оне жь всё прежними остались,
Как-будто те же, что тогда,
Но если ближе подойдём -
Их разрушение поймём,
Следы погрома и печали.
Здесь освещает солнца свет
Чему теперь возврата нет,
Что варварство давно сгубило,
Что ужь в могилах спит давно -
Здесь солнцем всё озарено.
Когда жь луна над этим сводом
Глубокой полночью всплывёт,
Заблещут звезды хороводом,
И ветерок ночной пахнёт
Виющийся вокруг стены,
Когда блеск ночи озаряет
Картину эту с вышины,
Тогда герои покидают
И ныньче люди там идут,
Где их останки отдыхают:
Ведь попирали и они
Тот самый прах в былые дни.
"Цел Колизей - и слава в Риме;
Он пал - падёт с ним вместе Рим,
А Рим в руинах - вместе с ними
Погибнет мир" - так пилигрим
Но Рим ещё теперь стоит -
И не распались Рима зданья,
И Колизея тот же вид,
И мир - огромная пещера,
Для всех, которые войдут:
Для вора и для лицемера
Не стёрся в пыль до-этих-пор
И жив, готовый на раздор.
О храм великий, неизменный,
Храм всех богов и всех святых!
Ты встал с главой своей священной,
Презревши власть веков седых. 35)
Колонны, стены, города,
Вкруг люди в муках умирали -
Один ты молод был всегда.
Косу здесь Время изломало,
В припадке злости над тобой -
Твоё жь величье устояло.
О Пантеона славный храм!
У же-ль навечно стал ты там?
То памятник минувшей славы,
Ограбленный со всех сторон,
Но всё стоящий величаво!
Благоговенье будит он.
Глядит величье на народ
И много дум святых, глубоких
На богомольцев наведёт
Алтарь; сюда для поклонений,
Сойдутся люди на поклон,
Которым дорог римский гений:
Здесь бюсты римлян вкруг стоят 36)
И на прохожого глядят.
Иду. Передо мной темница. 37)
Что вижу? - всюду темнота.
Но чьи две тени там? чьи лица?
Уже ль они - одна мечта.
С прекрасной женщиной старик.
В ней кровь как нектар, светел лик.
Зачем же здесь, вдали от света,
Стоит прекрасная жена?
Зачем открыта эта шея,
Бела, как нежная лилея?
Я вижу ясно в темноте
Перед собой фигуры те.
Грудь поднимается высоко,
Та грудь, которую сосёт
Дитя, заснувшее глубоко:
Той грудью мать ему даёт
Капризы детские ей милы.
Ей так приятно а легко
Давать ребёнку молоко.
Она у детской колыбели
(О, верно радости такой
Понять мужчвны не умели!)
Мать ждёт от сына славных дел,
Но... ведь и Каин мать имел.
А здесь отца теперь питает
Она целебным молоком,
Она часть крови возвращает
Ему назад. Над стариком
Пока в той груди в жилах льётся
Младая, огненная кровь,
Пока сильна к отцу любовь.
О пей, старик, из этой груди
Пей молоко - и вновь живи!
Ведь даже в лучшем мире люди,
Куда их души упорхнут,
Питья такого не найдут.
Той нежности не сохраняла
И басня о пути млечном,
Как тот рассказ, где дочь кормила
Отца седого молоком.
Чем те блестящие миры,
Что светят в тёмном небе, млея
Среди таинственной игры.
О ты, кормилица святая!
К отцу разслабленному в грудь -
И эта влага пролитая
Даст жизнь тому, кто умирал,
Кто жизнь тебе же даровал.
Вот холм забытый Адриана - 38)
И этот остов великана
По прихоти имеет вид
Египта древних пирамид.
Стоит громадный образец
Иного века безобразий,
Величья ложного венец;
Он возведён был Адрианом
В тебе, прохожий пилигрим;
Покрыт забвеньем, как туманом,
Гигантский холм сооружен
Над тем, кто в пепел обращен.
Смотрите! перед нами зданье: 39)
Пред ним Дианы чудный храм
Избушкой кажется. Созданье
И чудо Ефеса глазам
В степи стена его распалась,
Где лишь с гиеною шакал
Его. обломки посещал;
Мечеть Софийскую когда-то
Успел я древнюю мечеть...
Она священна и богата:
Ислама верные сыны
Молились в ней средь тишины...
Но ты, межь храмов вставши строго,
Стоишь один. Лишь только ты
Достоин стал быть храмом Бога
С-тех-пор как пали высоты
Нет, никогда во время оно
Для славы Бога и небес
Таких не строили чудес.
Здесь всё - величье, слава, сила
В себе одной постройка та
Смысл веры истинной вместила.
С благоговением народ
Пред этой храминой падёт.
Войдём. Громада нас не давит,
Хоть та громада велика;
Но здесь душа растёт, мужает,
В своём полёте высока;
Настанет день: раскрывши вежды,
Узнаешь ты безсмертья свет
И гласа божьяго привет.
Тебе откроется дорога
И в вечно-новом блеске там
Лицом к лицу увидишь Бога,
И взор божественный и вид
Твоей души не устрашит.
Идём - а зданье выростает...
Так, посреди Альпийских гор,
Чем дальше путник вверх всползает,
Тем необъятней их простор...
Но, не теряя красоты,
Оно величием пугает:
Колонны мрамора чисты,
Блестят лампады золотые
И словно в воздухе повис,
А с образов глядят святые
И в этом храме по стенам
Их лики видны здесь и там.
Здесь взор теряется в просторе,
Здесь по частям всё видит глаз.
Так берегов зелёных моря
Не осмотреть в единый раз.
Чтоб оценить, как всё кругом
Там гармонично, строго, цельно
И веет высшим божеством.
Там разом взор не в состояньи
Лишь по немногу только ты
Доводишь ум до обожанья
И, ощутив невольный страх,
Пред красотой падёшь во прах.
Мы можем только постепенно
Всё нашим чувством обнимать,
Всё, что не так обыкновенно.
Словами вдруг не передать
Своей ничтожности сознанье
Сначала там смущает нас,
Когда же привыкает глаз
К картине стройной и спокойной,
До поминания красот
И чувствует себя достойной
Начать неслышный разговор
Со всем, что вкруг увидел взор.
Смотри и стой здесь без движенья!
В том созерцании дано
Нам не одно благоговенье
И не чудесное одно;
Остаток древняго искуства,
Но здесь сокрыт великий след
Великих дум протекших лет;
Здесь научаться можешь разом
Когда жил древний человек,
Как был возвышен древний разум
И гений тех былых веков,
Поднявший храм до облаков.
Иль обратимся в Ватикану:
Там в гордых муках Лаокон -
Там смертный подавляет стон
С терпеньем бога, скрывшим рану.
К чему послужит оборона?
В нём подавляют самый крик
Объятья страшного дракона.
Ужасный зверь его сжимал
Безсилен смертный, вкруг обвитый
Огромной цепью ядовитой:
Среди таких ужасных мук
Не смеет боль облечься в звук.
Иль взглянем мы на образ бога!
Поэзии и жизни бог,
Он держит лук, склонясь немного;
Лик просветлённый смел и строг.
Сейчас стрела его упала...
Месть бога светится в очах;
В его раздувшихся ноздрях
Заметно гордое прозренье.
И, вечным блеском залитой,
Такое принял положенье,
Что вид его сказать бы мог:
Смотрите люди - это бог!
Во всей его прекрасной позе
Сон вечной страсти отражен.
Как-будто в лучезарной грёзе
Он грустной нимфою пленён.
Та красота, что возродилась
В неясных обликах мечты;
Безсмертья высшого цветы
Своими залили лучами
Черты прекрасного лица -
И перед нашими очами,
Как воплощённая мечта,
Открылась бога красота.
Пусть Прометей- унёс украдкой
С небес огонь - свою мечту
Вложил художник, в мрамор падкий
И в камень вдунул красоту,
Дала нам смертного рука,
То, - как безсмертное созданье -
Переживет оно века.
Его и время пощадило:
Бог вечным пламенем согреть;
В нём та божественная сила,
Которую зажег резец
И ты, неведомый -творец.
Но где ж герой мой? Не пора ли
Его в рассказ ввести опять?
Нет, ужь ему теперь не встать.
Героя нет. Его печали
Он сам - ничто. О нём рассказ
Мы не начнём, как прежде снова:
Напрасно образа живого
Искать хотели бы мы в нём.
И унесло своим крылом!
Его из мира разрушенье!
И разрушеньем этим он
В пучину бездны погружен.
Где погибает безвозвратно
Всё то, что в свете нам дано,
Чем доля жизни нам приятна.
Той страшной бездне суждено
Они становятся меж нами
И светлых прошлым каждый раз,
И так идёт за часом час,
И слава в этой тьме бледнеет,
И точно сумерки глядит,
Темнее -ночи тяготеет
И, безпокоя каждый взор,
Родит сомненье и укор.
И всех нас в пропасть посылает
Пытать судьбу и узнавать,
Что нас за гробом ожидает,
И о величии мечтать
Вот в чём должны мы убеждаться!
Былой нам жизни не вернуть:
Однажды только носит грудь,
Все муки сердца и страданья,
У нас в груди; застынет кровь,
Уснут безплодные желанья...
Мы жить не будем никогда,
Как жили в прежние года!
Но, чу! из бездны крик раздался, 40)
Протяжный и ужасный звук:
Как-будто кровью обливался
Народ, истерзанный от мук...
Земля грозно поднималась
За тенью тень. Вот призрак встал.
То - королева. Не блистал
На ней венец; она стояла
Бледна, прекрасна - и в слезах
Ребёнка к сердцу прижимала.
Увы! напрасно стала мать
К груди ребёнка прижимать.
Надежда наций, не-уже-ли
Тебя ужь нет? ты умерла?
Зачем же смерть тебя взяла,
Как-будто нет иной ей цели?
Ребёнка не спуская с рук.
Ты с сердцем, обагренным кровью,
Склонилась тихо к изголовью
И в этой жизни умерла.
Когда же ты закрыла вежды -
С тобой исчезли все надежды,
Которым верит был готов
Народ имперских островов.
Крестьянки, ставши матерями,
Здоровьем блещут и красой;
А ты, сиявшая звездой,
Златой звездой межь королями,
Хоть обожаема была,
Была любимицей народа...
Тебя оплакала свобода...
А ты - убитый горем муж, 41)
Скажи же нам теперь: к чему жь
Так не надолго с ней венчался?
Лишь на год ты надел венец,
Ребёнка мёртвого отец!
Костюм твой брачный - власяница;
Ребёнку твоему дана
Не люлька детская - гробница...
Почила чудная жена!
И нашу славу я умы,
И детям завещали мы
Ей верить до дверей могилы
И тем, кто будет ей рождён...
Как пастуху в степи безводной,
Всходил звездою путеводной;
Но этот луч для нас исчез,
Как метеор среди небес.
Так будем сожалеть с тоскою,
Но не о ней, а о себе.
Она, покорная судьбе,
В могиле вверилась покою....
Язык измены, суд спесивый -
Оракул мстительный и лживый,
Уже который с давних пор,
Как звук могильный, раздавался
Пока, уставший от скорбей,
Народ за меч свой не хватался -
Каприз судьбы в единый миг
В прах низвергающий владыка - 42)
Вот всё, что после, может-статься,
Её в веках грядущих ждёт.
Но можно ль с этим соглашаться?
Ты, так любившая народ,
Жена и мать я... всё напрасно!--
На веки окован твой язык...
О! сколько было в смертный миг
Сердец убито сожаленьем:
Всех подданных! Да, твой конец
Пронёсся вкруг землетрясеньем
В стране, которая тебя
Тогда оплакала, любя... 43)
Вот Неми, 44) скрытая холмами
Так хорошо, что ураган,
Дуб вырывающий с корнями
Грозой до самых туч небесных,
Не возмущает струй прелестных.
Покой над озером царят -
И вод стекло его лежит
Оно сверпулося в клубов
И спит, и этот сон глубок,
Подобно темной нога гроба.
Так спят ужасная змея,
CLXXIV.
В долине рядом - блеск Альбано;45)
Там Тибра плещется волна,
Там блещет лоно океана,
В стихах поэта возгоралась: 46)
Она над Римом зажигалась
Звездой победной; здесь лежат
Останки Туллия; так ряд
Оне капризно облегли
Ту часть известную земли,
Где в ферме, под зелёным лугом,
Когда-то отдыхал поэт, 47)
CLXXV.
Мой пилигрим дошел до цели:
Должны разстаться - я и он;
Мы всё сказали, что хотели;
Вперёд над Средиземным морем.
Мы гулу моря вместе вторим,
И здесь, с вершин Атьбанских скал
Глядим, как плещет белый вал.
За ним следили долго мы
До мест, где выростал из тьмы
Эвксин, для глаз неуловимый,
Где - я прозрачна и сильна -
CXVLVI.
Мы оба вместе долго жили,
Хотя не много этих лет.
Печать страданья сохранили
Мы исходили с ним не даром
И наслажденье с новым жаром
Вкушать умели на земле;
Нас грею солнце в тёмной мгле,
Мы брали радости одне,
Без бурь бежали наши дня.
Как-будто бы никто сурово
Не мог тех радостей смутить,
CLXXVII.
О! почему в глухой пустыне
С прекрасной женщиной вдвоём
Я не могу укрыться ныне,
Стихии! вы одушевляли
Меня когда-то в старину -
Хотя бы вы мне это дали:
Уединенье и жену.
На свете я не встречу вас!
Хоть редко в жизни - только раз -
Но вы пред смертными мелькали:
Хоть изредка, но средь земли
CLXXVIII.
В лесах есть много наслажденья,
Как на пустынных берегах;
Есть музыка и упоенье
Привязан сильно я к народу;
Но больше я люблю природу
С-тех-пор, как я её узнал.
Чем я был прежде и чем стал -
Я всеми чувствами слился,
Ей всей душою отдался;
Хоть чувства выразить не смею.
Хоть не умею передать,
CLXXIX.
Бегите жь, волны океана!
Вас бороздили корабли
И человек - гроза земли -
Крушенье гордых кораблей -
Вот чем встречали вы людей!
И человек, как капля в море,
Терялся в водяном просторе,
Потратив безполезно силы,
И в океане умирал
Без погребенья, без могилы,
Без скорбных почестей земли,
CLXXX.
Следов он в -море не оставит,
Твоим волнам не страшен он,
Твоей пустыней он не правит
Его те волны презирают
И к облакам, порой, бросают
Иль вдруг уносят к берегам,
К его пенатам и богам,
И выкинут холодный труп
Там, на какой-нибудь уступ,
Где он погибнет молчаливо,
Среди всеобщей тишины,
CLXXXI.
Вооружений грозных флоты,
Бичи для стен и городов,
Вы повергавшие в заботы
Вы, ужасающие страны,
В стальной броне Левиафаны,
Хоть вашей славой мир весь полн -
Вы лишь игрушки этих волн,
Как снег, упавший с облаков,
И сила грозная валов
Равно страшна в глубоком море
Для лёгких лодок рыбарей
CLXXXII.
Вкруг государства погибали -
Афины, Рим и Карфаген!
Их волны моря омывали
Во дни владычества тирана.
Их царства пали навсегда,
Лишь только волны океана
Бегут, как в прошлые года.
Ты так же юн до наших лет
С тех дней, когда был создан свет,
Ты неизменной имеешь,
Как вечность, постоянно строг,
CLXXXIII.
В тебе, как в зеркале, мелькает
Лик всемогущого Творца.
Всегда - гроза ль с тобой играет
В полярной стуже, в странах знойных,
Не видя берегов спокойных.--
Ты безконечен и велик,
Великолепен, горд и дик.
И бездн ужасных чудеса,
И все земные пояса
Перед тобой смириться рады...
Таинствен, страшен и угрюм,
CLXХXIV.
Сжился я с детства с океаном.
Я с детства ранняго мечтал
Под ранним утренним туманом
С прибоем волн твоих, порою,
Любил шалить, я их игрою,
Под час опасной, не смущён,
Глотал я жадно моря стон.
Я доверял твоим волнам,
На гриву волн, игравших там,
Я руку клал и мне случалось.
Как и теперь, то повторить
CLXXXV.
Я кончил. Песнь моя смолкает.
Пора разсеять грёзы снов!
Мой факел вновь не зажигает
Он мог быть лучше, но, к несчастью,
Я уж не тот; подобно счастью
Мечты неясны для меня.
И в жилах нет того огня
И память прежнего огня
Хранят бездельно голова;
Оно - без всякого движенья -
Бросает трепетный лишь свет:
CLXXXVI.
Прости! Вот слово на прощанье:
Близка разлука. Пяти грим,
Окончив длинное сказанье,
"прости" друзьям своим.
Когда в их памяти осталось
Хоть что-нибудь, что им сказалось -
Он рад, что в руки посох брал
И длинный путь свой начинал.
Он в сердце, где живет печаль,
А вам оставил он мораль -
Мораль от этого сказанья:
С его моралью может-быть,
Д. Минаев.
1) Дворец дожей соединяется с венецианскими тюрьмами мрачным Мостом Вздохов (Ponte dei Sospiri), то-есть крытою каменною галлереею, лежащею высоко над водой и разделенною стеной на проход и келью.
2"Освобожденного Иерусалима" Тасса, умерла вместе с независимостью Венеции.
3) Так отвечала мать Бразидаса, лакедемонского полководца, тем, которые перед нею восхваляли её сына.
4) Лев, при своем путешествии в Париж, в Дом Инвалидов, потерял только Евангелие, бывшее у него под одною из лап, которая теперь сравнялась с другой.
5) Генриху Дандоло было 85 лет, когда его избрали - в 1192 году - дожем. Следовательно, во время предводительствовали венециянцами при взятии Константинополя, ему было 97 лет. В эти лета он присоединил три восьмых всей Романии (так называлась тогда Римская империя) к титулу и владениям венециянских дожей. Эти три восьмых империи еще числились в дипломах герцога Джиованни Дольфино, который поименовал их в последний раз в 1357 году.
9) После потери сражения при Поло и взятия Киоцы, 16 августа 1370 года, соединенными флотами генуэзцев и Францеско Карарра, владетеля Падуи, венециянцы повержены были в совершенмое отчаяние. К победителям посланы были уполномоченные с белым листом бумаги и просьбой - написать на нем какие угодно условия, лишь бы Венеции оставлена была её независимость. Франческо Карарра готов был на это согласиться, но генузэцы, которые, после победы при Поло, восклицали: "в Венецию! в Венецию! да здравствует св. Георгий!" решились уничтожить свою соперницу - и Петр Дориа, их главнокомандующий, дал просителям следующий ответ: "Венециянцы, клянусь всемогущим Богом - ни владетель Падуи, ни наша Генуэзская республика не даруют вам мира, пока не взнуздаем мы необузданных коней, что стоят на паперти у вашего евангелиста св. Марка. Когда мы их взнуздаем, то заставим вас быть смирными. Это намерение наше и нашей республики. Что же касается наших братьев, генуэзцев, которых вы привели с собою, чтобы отдать их нам - мне их ненужно; ведите их назад: чрез несколько дней я буду у вас и освобожу их вместе с другими из ваших темниц".
7"Жизнь Нициаса".
8) В "Удольфских таинствах", "Духовидце", "Венецианском купце" и "Отелло".
9) Тому, кто не видел восточного и итальянского неба, описание это может показаться фантастическим и преувеличенным; тем не менее это верное описание виденного мною вечером 18-го августа, во время одной из моих астых прогулокь по берегам Бренты, около Ла-Мира. Байрон.
10) Вскоре после своей неудачной попытки увидеться с папою Урбаном У в Риме, в 1370 году, Петрарка возвратился в Аркуа и, кажется, за исключением его знаменитой поездки в Венецию, в сопровождении Франческо Новелло да-Карарра, он провёл остальные четыре года своей жизни частью в этом прекрасном уединении, частью в Падуе.
11
12) За исключением одной или двух строк 42 и 43 строфы - есть перевод знаменитого сонета Филикаия: "ltalia, Italia о tu cui fea la sorte!"
13) Знаменитое письмо Сервия Сульпиция к Цицерону, по случаю смерти его дочери, описывает дорогу, по которой я часто ездил во время моих морских и сухопутных путешествий по Греции. Вот это описание: "На возвратном пути из Азии, плывя из Эганы в Мегару, я взглянул на лежавшую вокруг меня местность: позади меня была Эгнна, впереди Мегара, направо - Пирей, налево Коринф." Все эти города, когда-то знаменитые, теперь погребены в своих развалинах. Видя это, я не мог не сказать самому себе: "Увы! как мы, бедные смертные, досадуем и огорчаемся, когда кто-нибудь из наших друзей убит или умер, хотя их жизнь так кратковременна, тогда-как развалины стольких славных городов разом поражают взгляд". Байрон.
14) Поджио, глядя на развалины Рима с Капитолийского холма, восклицает: "I't nunc omni decoro nudata, prostrata jacet, instar gigantei cadaveris corrupti atque nudiqu exesi!"
15
16) Альфиери - великое имя нынешняго века. Итальянцы, не выждав истечения узаконенных ста лет, считают его поэтом уже признанным.
17) Пристрастие к простоте в надгробных надписях дошло до того, что на могиле Маккиавеля не означено ни дня, ни места его рождения и смерти, ни даже его лет.
18) Гробница Сципиона Африканского Старшого - если он и не был там погребен - находится в Дитернуме, куда он удалился в добровольное изгнание.
19) Дант родился во Флоренции в 1261 году. Он участвовал в двух сражениях, был четырнадцать раз посланником и раз - приором Республики.
20
21) Боккачио был похоронен в церкви святых Михаила и Якова, в Чертальдо, где, говорят, он родился.
22) Наше уважение к Медичисам начинается с Козьмы и кончается его внуком.
23) "Их обоюдное ожесточение было так велико, сражение увлекло их до такой степени, что ни один из сражавшихся не заметил землетрясения, которое разрушило большую часть итальянских городов, переменило направление быстрых потоков, заставило море течь в реки и ниспровергло самые горы." Таково описание Тита Ливия. Сомнительно, чтобы новейшие тактики допускали подобную разсеянность.
24) Ни один путеводитель не обходится без описания храма Клитумна, между Фолиньо и Снолетто, и, конечно, нет местности, даже в Италии. более достойной описания.
25"Я видел два раза, в разное время, водопад del Marmore в Тренте: один раз с вершины пропасти, другой рань - снизу, из долины." Байрон.
26) Конечно, если б не те черты из жизни Силлы, которые описаны в этих строфах, на него смотрели бы, как на изверга, несмотря на его великия достоинства. Добровольный отказ от престола должен удовлетворить нас, как он удовлетворил римлян, которые непременно убили бы его, когда б не уважали. Тут не могло быть двух мнений: они все должны были думать, как Екрат, что казавшееся честолюбием - была любовь в славе, а то, что принимали за гордость - настоящее величие души. Байрон.
27) 8-го сентября Кромвель выиграл дюмбарское сражение; год спустя, в этот самый день он получил "his crowning mercy", а через несколько лет, опять в этот самый день, который протектор считал счастливейшим в своей жизни, он умер.
28
29) "Omues peue veteres; qui uihil cognosci, uihil percepi, uihil eciri posse dixerunt; aogustos sensue; iubecilloe animos, brevie curricula vitae: in profundo veritatam demersam; opiniouibus et institutis omnia teneri; nihil veritati reliuque; deiuceps omnia tenebrie circmnfusa esse dixeruat". (Academ 1. 13.) 1800 лет, истекшие с-тех-пор, как Цицерон это написал, не уничтожили человеческих недостатков и жалоба древних философов могут без несправедливости быть повторены в современной поэме.
30) Здесь говорится о могиле Цецилии Meтелли, находящейся на аппиевой дороге и называющейся Саро di Bove (бычачья голова).
31) Автор "Жизнеописания Цицерона", приводя мнение этого оратора и его современников о Британии, говорит: "Читая их насмешки над варварством и бедностью нашего острова, нельзя не подумать об удивительной судьбе и переворотах государств. Рим, когда-то господствовавший над светом, средоточие искусств, могущества и славы, погряз теперь в лени, невежестве и нищете, порабощенный самым жестоким и, вместе с тем, презренным тиранством, суеверием и религиозным обманом, тогда-как эта отдаленная страна, прежде презираемая римлянами, сделалась, в настоящее время, счастливой страной свободы, довольства и науки, где процветают все утонченности цивилизованной жизни, но которая, быть-может, идет по той же дороге, как и Рим: от честного труда к богатству, от богатства к попранию власти и испорченности нравов, пока, таким образом, сама подготовляя свое распадение, она не сделается, наконец, добычею какого-нибудь тирана и, с потерей свободы, потеряв все драгоценное, постепенно возвратится к прежнему варварству."
32) Над колонной Траяна возвышается св. Петр, а над колонной Аврелия - св. Павел.
33
34) Имя и подвиги Риенци должны быть знакомы тем, кто читал Гиббона.
35) Несмотря на разграбление всех медных украшений (за исключением кольца), на частые пожары и наводнения, ни один памятник, одинаковой с ним древности, не сохранился так хорошо.
36) Пантеон сделали хранилищем бюстов новейших великих или, по-крайней-мере, замечательных людей. Поток света, который, через широкое отверстие сверху, падал прежде на целый ряд богов, теперь освещает многочисленное собрание смертных, из которых один или два были почти боготворимы своими соотечественниками.
37) В этой строфе и в трех следующих говорится о римской дочери, история которой приходит на память путешественнику при посещении предполагаемого места этого происшествия, то-есть церкви святого Николая in carcere. Впрочем, достоверность этой истории весьма сомнительна.
38
39) Эта строфа и шесть следующих относятся к церкви св. Петра.
40) В этой и следующей строфах говорится о принцессе Шарлотте, дочери-короля английского.
4И) Принц саксен-кобургский.
42) "Мария Стюарт умерла на эшафоте, Елизавета - с разбитым сердцем, Карл V - отшельником, Лудовик XIV - банкротом в средствах и славе, Кронвель - от ужаса; недостаёт величайшого: Наполеон живет в плену. К этим монархам можно было бы прибавить длинный, по излишний, список лиц, одинаково знаменитых и несчастных."
43) "Смерть принцессы Шарлоты была даже здесь (в Венеции) сильным ударом, а Англия была ею, вероятно, потрясена до основания. Судьба этой бедной женщины во всех отношениях печальна. Умереть 22-х лет от родов и, притом, сына, принцессе и будущей королеве в то время, когда она только-что начинала быть счастливой и наслаждаться жизнью и надеждами, которые на неё возлагали! Мне очень жаль её во всех отношениях." Байрон.
44) Деревня Немя была недалеко от убежища Эгерии, и - от тени, бросаемой на храм Дианы - до-сих-пор сохранила название рощи. Неми - на разстоянии небольшой прогулки от удобной гостинницы Альбано.
44) Ничего не может быть прекрасней отлогостей Албанских гор, с возвышеннейшей точки которых - из монастыря, бывшого храма Юпитера - видно всё, что описано в этой строфе.
45"Энеида" Виргилия).
46) Гораций.