| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1823 |
| Категория: | Поэма |
Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Дон-Жуан. Песня вторая.
ПЕСНЯ ВТОРАЯ.
I.
Наставники намъ всемъ известныхъ странъ!
Чтобъ нравственность исправить молодежи,
Искореняйте розгами обманъ.
Сечь нужно, сечь... Что значить боль для кожи?
Мы для примера можемъ указать
На нашего героя: много мать
О воспитаньи сына хлопотала,
И - позднее раскаянье узнала.
II.
Но если бъ былъ онъ въ школу помещенъ
Въ четвертый или третiй классъ, тогда бы
Свои мечты въ трудахъ покинулъ онъ
(На севере ея порывы слабы).
Но подъ испанскимъ солнцемъ, можетъ бытъ,
Не такъ легко за юностью следить,
И Донъ-Жуанъ, съ женой поссоривъ мужа,
Учителей сбилъ съ толку. Почему же?
Лишь я одинъ дивиться тутъ не могъ,
Когда узналъ подробно это дело:
Была съ нимъ мать-философъ, педагогъ -
Его осломъ назвать мы можемъ смело,
Хорошенькая женщина (она,
Понятно, и была во всемъ грешна),
Мужъ старый, на жену смотревшiй тучей,
И, наконецъ, помогъ счастливый случай.
IV.
Вертись же мiръ вкругъ оси и съ тобой
Мы все должны вертеться, словно тени,
Жить и любить и умирать гурьбой
И... подати выплачивать и пени.
Хранитъ насъ власть, терзаютъ доктора.
Такъ жизнь пройдетъ и въ землю лечь пора.
Такъ жизнь пройдетъ: вино, любовь, забавы
И, можетъ быть, по смерти лавры славы.
V.
Жуанъ былъ посланъ въ Кадиксъ, я сказалъ.
Онъ ярмаркой своею щеголялъ,
Покаместъ въ Перу не было возстанья.
А сколько чудныхъ девочекъ есть тамъ? -
Хотелъ сказать я: сколько чудныхъ дамъ?
Походка ихъ - съ ума сведетъ въ мгновенье.
Съ чемъ ихъ сравню? И где найду сравненье?
VI.
Сравнить ли ихъ съ арабскимъ скакуномъ?
Съ оленемъ стройнымъ? съ легкою газелью?
Нетъ, все сравненья слабы... А потомъ -
Вуаль ихъ и баскина! Съ этой целью
Я написалъ бы много, много строфъ.
А ножки ихъ? Я радъ, что не готовъ
Придумать имъ метафоры цветистой...
(О, Муза! будь стыдливою и чистой.
VII.
Согласна? Да? и такъ, впередъ). Вуаль
Назадъ отброшенъ ручною прелестной,
И будитъ въ сердце трепетъ... Край чудесный!
Когда тебя решусь я позабыть,
Пусть не могу... молитвы сотворить.
Костюмъ испанскiй! - полонъ ты приманки,
Какъ и вуаль иной венецiанки (*).
(*) Bassieli, небольшая вуаль, употребляемая въ Венецiи.
VIII.
Инесой въ Кадйксъ посланъ былъ Жуанъ
Лишь съ целью путешествiя морскаго.
Инесою задуманъ этотъ планъ,--
Понятенъ смыслъ решенiя такого:
Корабль для сына долженъ былъ играть
Роль Ноева ковчега и спасать
Его отъ всякаго соблазна и разврата
И чистоту беречь въ немъ до возврата.
IX.
Жуанъ слуге велелъ собраться въ путь,
Ваялъ кошелекъ и слушалъ наставленья:
Онъ на четыре года ехалъ. Грудь
(Ведь всякая разлука тяжела).
Въ спасенье сына веря, мать дала
Ему рядъ мудрыхъ, письменныхъ советовъ
И... не забыла банковыхъ билетовъ.
X.
Межъ темъ, чтобъ время кое-какъ убитъ,
Вдова въ воскресной школе занималась
И начала мальчишекъ въ ней учить,.
И резвость ихъ смирять, порой, старалась.
Въ тотъ день читать учились шалуны
И розги получали за вины.
Успехъ въ развитьи Донъ-Жуана много
Помогъ развить до ней смелость педагога.
XI.
И вотъ Жуанъ на корабле летятъ.
Попутный ветръ и ропотъ непогоды...
Заливъ Кадикскiй дьявольски бурлитъ -
Я съ нимъ знакомъ еще въ иные годы.
Стоишь - внизу за валомъ валъ бежитъ
Такъ съ палубы Жуанъ въ тотъ день ненастный
Шепталъ "прости!" - стране своей прекрасной.
XII.
Да, тяжело смотреть, какъ край родной -
Въ туманномъ горизонте изчезаетъ.
А насъ пугаетъ море глубиной...
Кто юнъ еще - тутъ голову теряетъ.
Я помню: покидалъ я Альбiонъ
Лишь въ первыя разъ, - въ дали казался онъ
Мне белой лептой въ водяной пустыне,--
Все берега другiе были - сини.
XIII.
Жуанъ въ тоске на палубе стоялъ,
Корабль трещалъ, вылъ ветеръ разъяренный,
И городъ наконецъ изъ глазъ пропалъ
И ужъ казался точкой отдаленной...
Ахъ, отъ морской болезни, господа,
Бифштексъ - одно спасенье!.. Никогда
Но смейтесь въ море надъ коимъ советомъ:
XIV.
На берега смотрелъ Хуанъ съ кормы -
Они въ дали неясной изчезали.
Не справимся съ разлукой первой мы,
Какъ воины, которые попали
Въ край, имъ чужой... Необъяснимый трехъ
Лежитъ на сердце, горе насъ сосетъ,
И даже те, кого мы не любили,
При разставаньи дороги намъ были.
XV.
А Донъ-Жуанъ о многихъ могъ страдать:
Онъ кинулъ мать, любовницу, - къ тому же
Онъ отъ жены не думалъ убегать,
И потому разлука вдвое хуже
Ему казалась. Если мы безъ слезъ
Не бросимъ техъ, съ кемъ въ ссоре жить пришлось,
То милымъ сердцу шлемъ своя рыданья
И помнимъ ихъ до новаго страданья;
XVI.
Припомнившiй Сiонскiй берегъ живо.
Я бъ самъ заплакалъ съ музою моей,
Но эта муза къ счастью не плаксива...
Нетъ, не убьетъ подобная печаль.
Пусть молодежи отъ скуки ездитъ въ даль,
И эта песня - думаю варане -
Найдется, можетъ быть, въ ихъ чемодане.
XVII.
Жуанъ рыдалъ, ручьи соленыхъ словъ
Въ соленомъ море тихо изчевали,--
"Прекрасное къ прекрасному" (я взросъ -
Любя цитаты; эту вы слыхали
Отъ Датскорй королевы, свой венокъ,
Сложившей надъ могилою у ногъ
Офелiи); онъ въ думу погрузился
И навсегда исправиться решился.
XVIII.
"Прости, мой край!" воскликнулъ Донъ-Жуакъ.:
"Въ толпе другихъ изгнанниковъ несчастныхъ,
Съ одной мечтой о берегахъ прекрасныхъ.
Гвадалквивиръ, мать милая! Прости,--:
О, Юлiя)... Одинъ я на пути"...
(Ея письмо онъ вынимаетъ снова
И перечелъ отъ слова и до слова).
XIX.
"Забыть тебя? Нетъ, прочь беги, обманъ!...
Забвенье не поможетъ никогда намъ...
Скорей затопитъ землю океанъ,
Сольется воздухъ самый съ океаномъ,
Чемъ образъ твой разстанется со мной...
Лекарства нетъ душе моей больной"...
(Но тутъ корабль ужасно сталъ качаться
И Донъ-Жуанъ въ болезни могъ признаться).
XX.
"Скорей весь мiръ!"... (Онъ очень боленъ сталъ)
"О, Юлiя! тебя ни на минуту"..
(Ликеру мне, пока я не упалъ,--
Мой Педро, помоги сойдти въ каюту.)
О, Юлiя! (Ахъ, что за качка тутъ!)
Пусть голосъ мой для милой будетъ сладокъ"...
(Но тутъ случился съ нимъ морской припадокъ.)
XXI.
То былъ недугъ, котораго, увы!
Не истребитъ лекарствами аптека,
Когда любовь бежитъ изъ головы
И пропадаютъ страсти человека,
Когда мы ценимъ только лишь себя.
Не веря, не надеясь, не любя...
Жуана речь была хоть патетична,
Но качкою смирился онъ отлично...
XXII.
Любовь - капризна. Часто ей смешна
Горячка страсти, полная причуды,
Порою же теряется она
Отъ насморка и горловой простуды.
Подобный незначительный недугъ
Въ ней порождалъ и слабость, и испугъ:
Вздохъ перервать для пошлаго чиханья?
XXIII.
Но рвоты богъ любви не выносилъ
Въ тотъ часъ, когда въ желудке боль начнется.
Любовь пойдетъ смотреть на вскрытье жилъ,
А отъ припарки теплой отвернется.
Болезнь морская - гибель для любви,
И хоть Жуанъ огонь имелъ въ крови,
Но страсть слаба предъ силою желудка,
И на море волненiе - не шутка.
XXIV.
Въ Ливорнскiй портъ корабль съ Жуаномъ плылъ
(Корабль носилъ названье "Trinidada"),
За темъ, что тамъ съ временъ давнишнихъ жилъ
Жуана старый родственникъ Монкада.
Къ нему-то онъ въ знакъ родственныхъ связей
Въ Испанiи взялъ письма отъ друзей,
Которые въ Италiю писали,
Въ тотъ день, когда Жуана провожали.
Жуана кроме слугъ сопровождалъ
Педрильо, гувернеръ и мужъ ученый;
Хоть много языковъ онъ понималъ,
Теперь безъ языка былъ и смущенный
На койке опрокинувшись лежалъ,
Кляня со стономъ каждый новый валъ.
Къ тому жъ волна сквозь палубу влетала,
И пеною Педрильо обдавала.
XXVI.
А ветеръ крепъ и къ ими дулъ сильнее,
И новичкамъ казалось страшно море.
Одинъ морякъ привыкъ дышать вольней.
Во время бурь, игравшихъ на просторе.
Мрачнее становились небеса
И моряки снимали паруса,
Чтобъ бура разомъ мачты не сломала
И по кускамъ ихъ въ море разбросала,
XXVII.
Въ часъ ветеръ быстро изменился. Валъ
Потрясъ корму, стернъ-постъ на ней сорвалъ:
Открылась брешь въ пловучей той громаде.
И прежде чемъ пловцы взялись за умъ -
Руль сорванъ былъ и наполнялся трюмъ
Водою на четыре ровно фута,
Скорее къ помпамъ! страшная минута!..
ХXVIII.
Частъ экипажа къ помпамъ налегла,
Другiе грузъ выбрасывали въ воду
Но брешь еще невидима была.
Когда жь ее открыли, то народу
Казалось, гибель только суждена:
Врывалась въ брешь свирепая волна.
Хотя туда товаровъ складъ бросали,
Но массы волнъ ничемъ не удержали.
XXIX.
Все хлопоты беде не помогли
И пассажирамъ гибель угрожала,
Но помпы ихъ на этотъ разъ спасли.
Посредствомъ ихъ выкачивали въ часъ
Воды ужасно много, и для насъ
Должно быть славно имя сэра Мэнна:
Изобретенье помпъ - вестма почтенно.
XXX.
День наступилъ и ветеръ сталъ стихалъ,
Явилася надежда на спасенье:
Хотя вода не стала убывать
И помпы не оставили движенья.
Но къ вечеру шквалъ новый начался,
Канатъ, на пушкахъ съ громомъ порвался,
Громадный валъ на палубу низринутъ -
Корабль былъ разомъ на бокъ опрокинутъ.
XXXI.
И такъ лежалъ. Вода изъ трюма въ декъ
Вдругъ перешла и тамъ открылись сцены.
Которыхъ не забудетъ человекъ,
Какъ дни войны, пожаровъ и измены,
Какъ все, что будитъ жалость до конца:
Намъ рисовали часто сцены эти
Скитальцы, долго жившiе на свете
XXXII.
Две мачты были срублены тотчасъ,
Но на боку лежалъ корабль разбитый,
Какъ истуканъ. Надежды лучъ угасъ...
Еще одинъ остался путь открытый:
Вотъ срублены фокъ-мачта и бугшпритъ,
(Хотя ими экипажъ весь дорожитъ -
И рубитъ ихъ лишь въ крайности несчастной)
Корабль поднялся съ силою ужасной.
XXXIII.
А между темъ весь корабельный мiръ
Не могъ спокойно бурей любоваться;
Не могъ желать печальный пассажиръ
Съ привычками и съ жизнiю разстаться.
И даже самый опытный морякъ.
Предвидя смерть, сталъ дисциплины - врагъ.
Все моряки въ чаду такой тревоги
XXXIV.
Порой, въ вине забвенья ищемъ мы.
Вино теперь спасенiемъ явилась
Для моряковъ... Среди полночной тьмы -
Въ визгливыхъ нотахъ буря дико злилась,
Ревело море грозное вокругъ;
Страхъ подавилъ во всехъ морской недугъ,
Молитвы и проклятья раздавались
И съ хоромъ волнъ клокочущихъ сливались.
XXXV.
Чтобъ экипажъ отъ пьянства удержать,
Одинъ Жуанъ нашелся въ ту минуту
И съ пистолетами въ рукахъ решился стать
У входа въ злополучную каюту:
Толпа стоитъ, препятствiе кляня
Какъ будто смерть страшнее отъ огня,
Чемъ отъ воды. Безумцы оробели
И умереть нетрезвыми хотели.
XXXVI.
"Дай грогу намъ!" они ему кричатъ,
"Мы черезъ часъ все будемъ мертвецами".
Но имъ грозя Жуанъ сказалъ: - "Назадъ!
Пусть мы умремъ, но не умремъ - скотами!"
Онъ постъ опасный смело сохранялъ,
Но выстрелъ пистолета всехъ пугалъ
И самому Педрильо - педагогу
Не дозволяль имъ выпить каплю грогу.
XXXVII.
Старикъ, вполне испытывая страхъ.
Слалъ скорбныя стенанiя къ отчизне.
Онъ каялся во всехъ своихъ грехахъ
И далъ обетъ объ измененьи жизни,
Клялся - что онъ забудетъ целый светъ,
Запрется въ свой ученый кабинетъ,
Что странствовать провала въ немъ охота -
Подобно Санчо-Пансе Донъ-Кихота.
ХХXVIIІ.
Надеждою живутъ еще сердца.
Днемъ ветеръ стихъ, но течь не уменьшалась.
Но судно на воде еще держалось,
Хоть безполезно действовалъ насосъ;
Когда же солнце въ небе поднялось,
Кто былъ сильней - работать къ помпамъ стали,
Кто послабей, те паруса сбирали.
XXXIX.
И вотъ подъ киль убрали паруса -
Но смерть для всехъ являлась неизбежной;
Корабль разбить, темнеютъ небеса.
Да океанъ волнуется безбрежный.
Но все-таки еще возможенъ путь,--
Ведь никогда не поздно утонуть,--
Хоть, впрочемъ, каждый смерти ожидаетъ,
А потопленья вовсе не желаетъ.
XL.
И носятся пловцы впередъ и взадъ
Въ волненiи Лiонскаго залива,
И кораблемъ подъ громовой раскатъ
Лишь только ветры правятъ прихотливо.
Смерть, или жизнь? но все жъ судьба пеклась
О корабле: держался онъ ужь сутки
И плылъ немногимъ только хуже... утки.
XLI.
Хоть ветеръ стихъ, но кто же верить могъ
Въ спасенiе? - вкругъ волны разбегались...
Была еще причина для тревогъ:
Все безъ воды остаться опасались,
И стали роду меньше истреблять...
Напрасно даль старались озирать -
Ни точки нетъ въ безбрежномъ океане,
Лишь ночь плыветъ, да волны бьютъ въ тумане.
XLII.
Вдругъ непогода снова началась,
Но экипажъ былъ бодръ на этотъ разъ,
Какъ будто онъ сжился съ сеоей бедою.
Когда жь все цепи лопнули - вода
Со всехъ сторонъ нахлынула, тогда
Какъ люди въ дни резни междоусобной.
XLIII.
Съ слезами плотникъ старый объявилъ.
Что ужь теперь онъ не поможетъ горю;
И съ раннихъ, детскихъ летъ привыкъ онъ къ морю.
И если онъ заплакалъ въ этотъ васъ,
То не отъ страха слезы шли изъ глазъ,
Но были у него жена и дети,--
XLIV.
Часть корабля ужь начала тонуть.
Все вкругъ смешалось... Слышались моленья,
Обеты (ахъ! едва ли кто нибудь
Иные къ лодкамъ бросились. Одинъ
Передъ Педрильо сталъ, какъ грешный сынъ,
Вслухъ каяться, казнясь за грехъ прошедшiй,
Но гналъ его старикъ, какъ сумасшедшiй.
Те - надевали лучшiй свой нарядъ,
Другiе къ койкамъ тело подвязали,
Иные, призывая смерть и адъ,
Неистово зубами скрежетали;
Спуская въ море, думали, что могъ
Онъ выдержатъ и бурю и волненье,
Что къ берегу примчитъ его теченье.
XLVI.
И съ ней сильней казалось наказанье:
Нужна была имъ пища и вода,
Чтобъ облегчить хоть несколько страданье;
Ихъ и предъ смертью холодъ устрашалъ...
Для катера - надежда ихъ не гасла -
Две бочки сударей и кадку масла.
XLVII.
Взялись за шлюбку, также и туда
Вино въ шести бутылкахъ и вода
Въ одномъ боченке. Удалось въ тревоге
Изъ трюма взять часть мяса и притомъ
Часть поросенка схвачена съ трудомъ
И, наконецъ, былъ ромъ у нихъ въ боченке.
XLVIII.
Две остальныя лодки межь зыбей
Разбиты были... волны ихъ умчали.
Два одеяла парусъ заменяли,
А вместо мачтъ нашлось весло одно...
Толпа стремилась въ катеръ, въ шлюбку, но
Они держать въ себе не въ силахъ даже,
XLIX.
Сгущалась тьма надъ бездной водяной.
Угрюмый день виселъ надъ ней покровомъ
Подъ нимъ скрывался образъ роковой.
Бросала ночь свой тусклый, мрачный взоръ
На смерть пловцовъ и на морской просторъ.
Двенадцать дней душа людей томилась,
Но вотъ и смерть безстрастная явилась.
Въ отчаяньи хотели сделать плотъ,
Какъ будто могъ онъ на воде держаться;
Могъ возбудить бы смехъ поступокъ тотъ.
Когда бъ теперь решился кто смеяться...
Кто хохоту предался отъ вина,
Кто одержимъ болезнiю падучей:
Могли спасти ихъ - чудо или случай.
LI.
Бросали въ волны брусья, клетки, бревна...
Хотя спасенья не было нигде,
Но смерть никто не встретитъ хладнокровно.
На небе тьма и мракъ лежитъ густой.
Корабль нырнулъ, успелъ ещё подняться
И... началъ тихо въ море погружаться.
LII.
И вырвался ужасный, дикiй крикъ,--
Иные въ волны бросились въ тотъ мигъ,
Какъ будто смерть предупредить желали -
И море пасть раскрыло, словно адъ...
Приливу волнъ корабль былъ точно радъ:
Но задушить врага еще желаетъ.
LIII.
Последнiй крикъ отчаянiя былъ
Сильней, чемъ громъ, чемъ ропотъ океана
Да волны голосили. Изъ тумана
Порою доносился смертный стонъ
Пловца, когда въ борьбе напрасной онъ
Последнимъ крикомъ съ жизнiю прощался
LIV.
Частъ экипажа въ боты перешла,
Но впереди надежды было мало:
Какъ прежде, въ море буря ихъ ждала,
И береговъ нигде не встретитъ взглядъ;
А въ лодкахъ поместились густо въ рядъ
До сорока несчастныхъ, что, не мало
Опасный путъ на море затрудняло.
Все остальные канули на дно
И двести душъ нашли могилу въ море...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
LVI.
Старикъ Педрильо и дрожалъ всемъ теломъ.
Ихъ роли изменились вдругъ. Глядеть
Жуанъ отважно, съ видомъ очень смелымъ,
Но смелостью похвастаться не могъ
А Тита вовсе не было на лодке:
Онъ утонулъ, напившись- слишкомъ водки.
LVII.
И съ Педро тамъ беда случилась. Онъ,
Былъ въ ту минуту въ море унесенъ,
Когда хотелъ вступить ногою въ судно.
И такъ, нашелъ онъ смерть... въ воде съ виномъ.
Спасти его хотели, но кругомъ
А въ шлюбке места больше не осталось.
LVIII.
На палубе въ то время стала выть
Испанская собачка Донъ-Жуана
Она погибель чувствовала рано
И выла такъ (у псовъ ведь чуткiй носъ),
Но былъ спасенъ Жуаномъ верный песъ:
Швырнулъ его онъ въ шлюбку торопливо
LIX.
Онъ деньгами успелъ набить карманъ,
Въ карманъ Педрильо сунулъ деньги тоже:
Тотъ делалъ все, что пожелалъ Жуанъ,
При брызге волнъ не могъ онъ не трястись.
Но Донъ-Жуанъ еще мечталъ спастись
И охранялъ на судне томъ убогомъ
Испанскую собачку съ педагогомъ.
Въ ночь ветеръ дулъ такъ сильно, что межь волнъ
Громадныхъ даже парусъ опускался
И корабельный катеръ словно челнъ
Нырялъ въ волнахъ и пеной обливался.
Спасенья нетъ, путь скрытъ зловещей тьмой...
Надежды, какъ и тело, леденели
И гибнетъ катеръ, - волны налетели...
LXI.
Но шлюбка на воде еще держалась...
Изъ одеяла парусъ, - мачты нетъ:
Она весломъ разбитымъ заменялась.
Грозила смертью каждая волна.
Они простились съ мертвыми друзьями
И... бочкою погибшей съ сухарями.
LXII.
Кровавымъ встало солнце - верный знакъ,
Капризу волнъ, - постигъ любой морякъ,--
Имъ оставалось только добраться.
Для подкрепленья силъ была дана
Всемъ порцiя - одинъ глотокъ вина;
Одни клочки отъ платья ихъ остались.
LXIII.
Ихъ было тридцать, въ страшной тесноте,
Они толпилось въ лодке и дрожали.
Все синiе отъ холода лежали.
Но не затемъ, чтобъ отдыхъ находить...
Такъ привелось имъ въ боте этомъ плыть
Подъ ревъ грозы. Крутился валъ за валомъ...
LXIV.
Желанье жить - жсизнь можетъ сохранять.
Ту истину врачи давно признали:
Тотъ страшный могъ недугъ переживать,
Кто испытанiй тяжкихъ не знавалъ
И въ жизнь свою надежды не терялъ.
Отчаянье есть врагъ выздоровленья
И сокращаетъ жизнь и наслажденья.
Имеющiй пожизненный доходъ
Живетъ, я слышалъ, дольше, чемъ другiе;
Иной безсмертенъ словно и живетъ,
Не зная гроба, - право, есть такiе!--
Невольно вспоминаю здесь жидовъ.
Я имъ должалъ когда-то безразсудно -
Платить потомъ мне было очень трудно.
LXVI.
Чтобъ жизнь сберечь, они переносили
Все бедствiя, упорны, какъ скала,
Съ которой волны съ яростью скользили.
Морякъ живетъ въ опасностяхъ свой векъ,
Въ немъ по волнамъ бунтующимъ слонялся...
(Престранный экипажъ тамъ помещался)...
LXVII.
Все люди плотоядны и хотятъ
И человекъ всегда добыче радъ,
Какъ дикiй тигръ, акула, какъ все звери.
Растительную пищу иногда,
Хоть мы жуемъ, но человекъ труда,
Предпочитаетъ этимъ блюдамъ - мясо.
LXVIII.
Такъ думали и наши моряки.
На третьи сутки волны присмирели;
Прiятный трепетъ разлился въ ихъ теле.
Укачены струями тихихъ водъ
Какъ черепахи спятъ они, но вотъ
Проснулись все; то голоду пробудилъ ихъ -
LXIX.
Последствiя понять не мудрено:
Они съ ожесточеньемъ истребляли
Весь свой запасъ - и пищу и вино -
Надежда ихъ была еще сильна,
Что принесетъ ихъ въ берегу волна,
Но объ одномъ весле они забыли...
Надежды ихъ несбыточными были.
Четвертый день - а въ море таже гладь,
Спитъ океанъ ребенкомъ безмятежнымъ,
Не хочетъ ветеръ резвый заиграть,--
И небеса сверкаютъ блескомъ нежнымъ.
А между темъ ихъ голодъ росъ и росъ
И наконецъ Жуана песъ несчастный
Явился жертвой жадности ужасной.
LXXI.
Хотя Жуанъ не елъ ее сначала,
Привязанность родителя ценя,
Но одержимый голодомъ шакала,
Отъ трапезы теперь не уходилъ
Тотъ, проглотивъ ее неосторожно,
Просилъ еще прибавки, если можно.
LXXII.
Прошло семь дней, а ветра нетъ, какъ нетъ.
Пловцы, - отъ пищи ихъ и самый следъ
Давно исчезъ. Глаза огнемъ горели,
Ихъ видъ зловещей дикостью пугалъ
И, хоть никто ни слова не сказалъ,
Ихъ волчьи взгляды... люди страшны стали.
LXXIII.
Одинъ шепнулъ другому что-то, - тотъ
Съ товарищемъ тихонько пошептался.
И наконецъ зловещiй звукъ раздался,
Все поняли, что мысль теперь одна
Смутила ихъ, что эта мысль сильна,
И порешили жребiй кинуть смело
LXXIV.
Но передъ темъ они между собой
Обрывки кожи, обуви разделили
И, наконецъ, измучены борьбой,
Для жребiя билеты найдены,--
О, Муза! здесь заплакать мы должны!--
Для техъ билетовъ, - вотъ такъ злодеянье!--
Жуанъ лишенъ былъ Юлiи посланья.
Билеты взяты, - страшный мигъ насталъ.
Все въ молчаливомъ ужасе стояли:
Въ нихъ даже голодъ дикiй замолчалъ,
Которымъ все они сейчасъ страдали.
Кровавой жертвы этой... Избранъ былъ
По жребiю для злобы ненасытной
Наставникъ Донъ-Жуана беззащитный.
LXXVI.
Чтобъ могъ онъ умереть кровопусканьемъ.
Исполнилъ медикъ все, что онъ желалъ:
Педрильо умеръ тихо съ упованьемъ...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Подставилъ шею, молча поднялъ руки
И умеръ безъ страданiя и муки.
LXXVII.
Хирургъ за трудъ свой могъ быть награжденъ
Но былъ сильнее жаждой мучимъ онъ
И напился изъ вены крови много.
Педрильо былъ разделенъ по кускамъ;
Остатки въ море бросили и тамъ
Пловцы свой голодъ теломъ утолили.
LXXVIII.
Учитель съеденъ былъ. Два-три пловца,
Изъ всей толпы питаться имъ не стали.
Не прикоснулся даже. Онъ едва ли
Решился бъ утолить свой аппетитъ
Наставникомъ и другомъ (что за опытъ!)
Хотя бъ и смерть голодная грозила:
LXXIX.
Онъ счастливъ быть, что трупъ тотъ не глодалъ,
Последствiи ужасныя открылись:--
Кружокъ пловцовъ вдругъ сумасшедшимъ сталъ,
Во всемъ цинизме встала нагота -
Они крутились съ пеною у рта,
Металися, зубами скрежетали
И съ воплями гiены умирали.
Смерть сократила путниковъ число,
Живущiе вкругъ памяти лишались,
Что, можетъ быть, на время ихъ спасло;
Иные же несчастные сбирались
И пожирать собрата плоть и кровь -
И жадности последствiе ни мало
Безумцевъ одичавшихъ не пугало.
LХХХІ.
Ихъ жадный взоръ, но озираясь смело.
Онъ по одной причине храбро могъ
Отъ челюстей сберечь свой жиръ и тело.
Причина та: съ испанскихъ береговъ
Одна испанка... не скажу, что было...
Но моряка отъ смерти сохранила.
LXXXII.
Остатки отъ Педрильо берегли.
Иные же себя сдержать могли
И понемногу мясо это ели.
Одинъ Жуанъ межъ ними устояхъ:
Жевалъ камышъ или свинецъ сосалъ.
То трупъ кровавый больше не терзали.
LXXXIII.
Кого Педрило участь поразитъ,
Тотъ Угодино здесь припомнить можетъ.
И этотъ черепъ съ жадностiю гложетъ (*).
Когда въ аду врага мы можемъ съесть,
То на море еще возможность есть
Позавтракать товарищемъ дорожнымъ:
(*) Данте въ своемъ "Inferno" (canto XXX, v. 60) заставляетъ Уголино разсказывать исторiю своего голода, по окончанiи которой онъ принимается съ ожесточенiемъ глодать голову своего врага.
LXXXIV.
Въ ту ночь съ небесъ обильный дождь упалъ
И съ жадностью пловцы его глотали.
Кто плавалъ въ море. Если вы бывали
Среди пустынь безбрежныхъ, где вода
Нужна, какъ жизнь, какъ воздухъ, - лишь тогда
Живительный напитокъ вы ценили
LXXXV.
Отрадный дождь лился, какъ изъ ведра,
Но жажду имъ они не утоляли
Кусокъ холста помогъ имъ, и тогда
И выжимали после этотъ сокъ.
Хотя последнiй каменьщикъ не могъ
Доволенъ бытъ питьемъ такимъ съ избыткомъ,
Пловцы же наслаждались темъ напиткомъ.
Полопались сухiя губы ихъ
И нектаромъ вода имъ представлялась,
И языки распухшiе у нихъ
Все были очень черны: такъ писалось
И нищаго съ слезами умолялъ,
Чтобы языкъ запекшiйся и черный
Онъ освежилъ водою благотворной.
LXXXVII.
И съ каждымъ - сынъ. Въ одномъ кипела сила?
Но дождался онъ смертнаго конца
И умеръ вдругъ. Отецъ взглянулъ уныло
И прошепталъ надъ сыномъ дорогимъ:
"Да будетъ воля Божiя надъ нимъ!"
Потомъ смотрелъ, слезой не выдавъ горя,
Какъ сына трупъ исчезъ въ глубокомъ море.
LXXXVIII.
Другой же мальчикъ былъ и слабъ и худъ,
Несчастiе тяжелое и трудъ
Делилъ онъ терпеливо съ моряками.
Улыбкою печальною лица
Желалъ, порой, утешить онъ отца,
Съ предчувствiемъ грозящей имъ разлуки.
LXXXIX.
Надъ мальчикомъ стоялъ его отецъ,
Съ его лица не отводилъ онъ взгляда,
Желанный дождь явился, какъ отрада,
И мальчика стеклянный взоръ опять
Сталъ оживляться больше и блистать.
Но дождевыя капли упадали
XC.
Онъ умеръ тоже. Долго милый трупъ
Держалъ отецъ и все смотрелъ на сына,
Когда же по изгибу мертвыхъ губъ
Тогда легла на сердце старика.
Онъ все гляделъ на мертваго, пока
Тотъ не изчезъ въ волнахъ, и рухнулъ разомъ,
Какъ будто съ нимъ терялъ онъ жизнь и разумъ.
Но вотъ на небе радуга взошла,
Раскинувшись надъ синими волнами,
И яркимъ светомъ воздухъ залила...
Въ той золотой и полукруглой раме
И очертанье радуги тепко
По небесамъ... дуга перерывалась
И, наконецъ, совсемъ изъ глазъ терялась.
XCII.
Воздушное дитя паровъ и света,
Ты, пурпуромъ обвитое съ пеленъ
И въ золоте рожденное въ часъ лета,
Блестящее, какъ солнечный разсветъ,
Какъ глазъ подбитый въ очень жаркомъ споре
(Ведь маска на всегда есть на боксере)
XCIII.
Хорошимъ знакомъ радуга была
Намъ древность тотъ обычай сберегла:
Такъ думали и греки и римляне.
Надежда возбуждаетъ бодрость въ насъ,
Пловцы же въ ней нуждались въ этотъ часъ
Явилась къ нимъ надеждою чудесной.
XCIV.
Заметили они, что въ тотъ же часъ
Надъ ними птица белая летала,
Сесть прямо въ лодку къ нимъ она желала,
Хоть видела, что тамъ сидитъ народъ,--
Она - то взадъ носилась, то впередъ
До самой ночи поздней: птицу эту
XCV.
Но все же птица сделала умно,
Что въ лодку къ нимъ спуститься не решилась:
Та лодка - не церковное окно,
Нетъ, еслибъ даже птица та была -
Хоть голубь изъ ковчега, - то бъ жила
Она не долго: голубь съ веткой мира
Тотчасъ бы сталъ обедомъ пассажира.
Подъ вечеръ сталъ сильнее ветеръ дуть,
На небе темномъ звезды заблистали
И лодка продолжала снова путь.
Но все пловцы теперь такъ слабы стали,
То чудились имъ берега земли,
То выстрелы изъ пушекъ раздавались,--
То будто волны въ скалы ударялись.
XCVII.
Вкругъ закричалъ одинъ изъ нихъ и клялся,
Что видитъ землю, можетъ различать,
Какъ дальнiй берегъ солнцамъ освещался.
Они глядятъ, разкрывъ глаза, впередъ,
Предъ ними точно берегъ открывался,
И все ясней, яснее рисовался.
XCVIII.
У многихъ видны слезы на глазахъ,
Надежду въ нихъ сменялъ невольный страхъ:
Они какъ будто разомъ отупели.
Иные же молились. Трехъ нашли
Уснувшими, но только не могли
Она давно ужъ стали мертвецами.
XCIX.
Предъ этимъ за день странники въ воде
Большую черепаху вдругъ поймали
Невыносимый голодъ утоляли.
Та пища ихъ отъ гибели спасла
И новыя надежды принесла.
Все думали, оправившись отъ страха,
C.
Они неслись къ скалистымъ берегамъ,
Все выше, выше скалы вырастали,
Чемъ ближе приближались къ нимъ, но тамъ
Никто изъ нихъ тогда не понималъ,
Куда принесъ ихъ прихотливый валъ:
То думали, что Этну увидали,
То Кипръ, Родосъ, но правды не узнали.
Межь темъ къ земле теченье ихъ несло:
Харонъ съ тенями въ лодке плылъ, казалось.
Надъ ними смерти веяло крыло -
Ужь въ лодке только четверо осталось
По слабости никто теперь не могъ,
Хоть две акулы сзади ихъ играли
И пеною ихъ лица орошали.
CII.
Такъ изсушили ихъ и истерзали,
Что даже очи матери родной
Между пловцамъ сына не узнали.
Сгарая днемъ и замерзая въ ночь,
Водой морской себя они поили;
И муки ихъ еще страшнее были.
CIII.
И вотъ - земля!... Былъ восхищенъ ихъ взглядъ
Съ которыхъ словно веялъ ароматъ...
Имъ, видевшимъ такъ долго предъ глазами
Лишь только знойный, жгучiй неба сводъ
И яркiй блескъ необозримыхъ водъ
Прекрасными казалась те картины...
CIV.
Былъ берегъ дикъ. О скалы бьется валъ,
Но въ радости, пловцы какъ помешались,
Они на встречу къ нимъ теперь помчались.
Хоть виденъ рифъ среди кипящихъ водъ,
Но на него летитъ несчастный ботъ
И - въ дребезги разбился онъ у цели:
CV.
Но Донъ-Жуанъ отличнымъ былъ пловцомъ,
Какихъ едва ли много въ этомъ мiре,
И жъ плаваньи служить могъ образцомъ,
Онъ плавалъ хорошо и, можетъ быта,
Могъ Геллеспонтъ широкiй переплыть,
Какъ некогда (тутъ скромность для чего же?)
Чрезъ Геллеспонтъ переплывалъ я тоже...
И такъ, онъ плылъ измученный, больной.
Съ последними усильями собрался,
До крутизны высокой и прямой
Онъ до ночи доплыть еще старался.
Одинъ пловецъ отъ нихъ ужь утонулъ,
Другiе плавать вовсе не умели,--
И лишь Жуанъ достигъ желанной цели.
CVII.
Которое до берега домчалось
Въ тотъ самый мигъ, когда, слабея, онъ
Терялъ сознанье. Къ счастiю, попалось
Тогда весло, - рукой въ него вцепясь,
И наконецъ измученнымъ, усталымъ,
На берега былъ выброшенъ онъ валомъ.
CVIII.
Едва дыша, ногтями рукъ своихъ
Чтобъ вновь напоръ свирепыхъ волнъ морскихъ
Не утащилъ его въ свое теченье.
Такъ безъ движенья долго онъ лежалъ
Передъ пещерою и ощущалъ
И впереди не видеть упованья.
CIX.
Съ усилiемъ болезненнымъ онъ всталъ,
Но рухнулъ вновь: безсильны были ноги;
Съ которыми делилъ свои тревоги:
Одинъ изъ нихъ былъ брошенъ на уступъ,
Но не живой: то былъ холодный трупъ,
Два дня назадъ прошло, какъ онъ скончался,
CX.
Жуанъ смотрелъ. Кружилась голова,
Онъ вновь упалъ, въ глазахъ все помутилось,
Его дыханье слышалось едва
Какъ лилiя поблекшая межъ скалъ,
Болезненно-прекрасный онъ лежалъ...
Какъ хороши и стройны формы эти!...
Не много есть подобныхъ имъ на свете...
Жуанъ не зналъ, какъ долго длился сонъ,
Сознанiе и память въ немъ дремали.
Не сознавалъ все это время онъ,
Какъ дни и ночи мимо пролетали.
И Донъ-Жуанъ лишь смутно понималъ,
Что въ немъ воскресли жизненные силы,
Что устоялъ онъ у дверей могилы.
CXII.
Еще сомненье сильно говорило,
Ему казалось - въ лодке онъ лежалъ
И вновь тоска тогда его давила,
И звалъ онъ смерть на помощь, но потомъ
Глядитъ и видитъ, словно очарованъ,
Прекрасной, юной девушки лицо онъ.
CXIII.
Она надъ нимъ склонялася слегка
Его ласкала нежная рука
И отъ зловещей смерти отвлекала.
Она его старалась разбудить
И ласками вновь къ жизни возвратить,
И - слабый вздохъ Жуана уловила,
CXIV.
Потомъ къ губамъ лекарство поднесла
И тело обнаженное прикрыла
Ея щека подушкой послужила.
Тихонько выжавъ воду изъ волосъ,
Съ волненiемъ и взоромъ, полнымъ слезъ,
Следила за движеньями больного
CXV.
Съ прислужницей, которая была
И старшихъ летъ и менее красива,
Она въ пещеру тихо отнесла
Спешили развести огонь они.
Когда въ пещере вспыхнули огни,
Та девушка явилась въ тьме глубокой
Красавицей прекрасной и высокой.
На лбу ея повешенъ рядъ монетъ,
Среди волосъ ихъ золото сверкало.
Те кудри сзади падали (ихъ цветъ -
Каштановымъ казался), доставала
Глаза такъ повелительно глядятъ.
Своей осанкой гордой и прiятной
Она вполне являлась дамой знатной.
CXVII.
И длинныя ресницы черны были;
Ресницы те казались такъ длинны,
Что бахрамой для чудныхъ глазъ служили,
И изъ подъ нихъ она глазами жгла,
Иль какъ змея, которая проснулась
И, показавши жало, развернулась.
CXVIII.
Чело ея сiяло белизной,
А губка верхняя? О ней
Такъ долго бы все юноши мечтали!...
Предъ женщиной подобной, наконецъ,
Скульпторъ схватиться долженъ за резецъ,
И въ прелесть ихъ земнаго идеала.
СХІХ.
Я говорю по опыту: я зналъ
Ирландскую красавицу когда-то.
Но все, что въ красоте той было свято,
То мраморъ передать собой не могъ...
И такъ, пройдетъ годовъ условный срокъ,
Появятся морщины на лице томъ
СХХ.
Въ той незнакомке таже красота.
Нетъ строгости испанской въ платье дамы:
Во всемъ наряде яркiе цвета.
Костюмъ ихъ простъ, въ немъ нетъ живыхъ цветовъ,
Но видя ихъ въ мантилье, я готовъ
Сказать одно, что все оне колдуньи
И въ то же время резвыя шалуньи.
На незнакомке пышный былъ нарядъ,
Вкругъ ткани разноцветныя спадали,
И въ локонахъ, отброшенныхъ назадъ,
Каменья драгоценные сверкали;
И кружевной вуаль съ нея спадалъ.
Но главное, что неприлично было:
Она въ туфляхъ босыя ножки скрыла.
CXXII.
Блестящихъ украшенiй не имела.
Одежда этой женщины скромна:
Лишь серебро въ кудряхъ ея белело.
Вуаль ея грубее, - самый видъ
Не такъ длинна коса ея густая,
Ея осанка более простая.
СХХІІІ.
Те женщины Жуану принесли
Заботами... Ахъ, женщины земли
Въ заботахъ техъ всегда прекрасны были!...
Оне сварили страннику бульонъ.
Хотя изъ песенъ всюду изгнанъ онъ,
Для всехъ людей едва-ль казалось худо.
СХXIV.
Кто эти дамы? Тотчасъ объясню,
Чтобъ за принцессъ вы ихъ не принимали,
Я не люблю: все тайны скучны стали.
И такъ скажу я, правдой дорожа,
Те незнакомки были: госпожа
Съ своей служанкой. Можетъ быть, и странно,
CXXV.
Онъ рыбакомъ когда-то прежде былъ,
Да и теперь отчасти имъ остался,
По промысломъ инымъ при этомъ жилъ.
Контрабандистъ и несколько пиратъ.
Сталъ наконецъ довольно онъ богатъ,
Имелъ пiастровъ груды. Деньги эти
Прiобреталъ не чисто онъ на свете.
Онъ былъ рыбакъ, ловящiй... корабли.
За ними онъ на ловлю отправлялся
Ему сопротивляться не могли:
Онъ для купцовъ везде грозой являлся.
Невольниковъ на рынке продавалъ
И, кончивши съ успехомъ въ море ловлю,
Велъ въ Турцiи богатую торговлю.
СХXVII.
(На острове все дикостью пугало)
Построилъ онъ себе прекрасный домъ,
Где старика удобство окружало.
Онъ кровь людей не разъ, бытъ можетъ, лилъ,
Но въ домике ужаснаго пирата
Все было и роскошно, и богато,
CXXVIII.
Имелъ онъ дочь, дочь эта - Гайде. Ей
Но красотой пленительной своей
Скорее всехъ богатствъ она пленяла.
Какъ южное растенiе, она
Росла, заботъ и горя лишена.
Но чувства Гаiде все еще дремали.
СХХІХ.
Такъ вечеромъ, на берегу у скалъ,
Она нашла Жуана, - безъ движенья,
Онъ былъ почти что нагъ и, безъ сомненья,
Обидеться она была не прочь;
Но ведь нельзя жъ больному не помочь?
Притомъ же Гайде быстро разглядела
СХХХ.
Но въ домъ она Жуана не несетъ.
Тамъ для него такое же спасенье,
Какъ для мышей, которыхъ видитъ котъ.
Онъ, какъ арабъ, чтить гостя не готовъ,
И если пуститъ странника подъ кровъ,
То, излечивъ недуги осторожно,
Продастъ его въ неволю, если можно.
И такъ, она за лучшее сочла
(Такой советъ служанка предложила),
Чтобъ избежать несчастiя и зла,
Стеречь въ пещере гостя. Полно было
Жуанъ глаза... Одинъ мудрецъ решилъ,
Что сожаленье, нежная забота
Намъ часто отворяютъ въ рай ворота.
CXXXII.
Две-три доски разбитыхъ отыскались
И на костеръ разложенный пошли.
Отъ ветхости те доски разсыпались
И мачты, догнивавшiе въ пыли,
Но къ счастiю, обломковъ много было
И для костра съ избыткомъ ихъ хватило.
CXXXIII.
Жуанъ уснулъ на дорогихъ мехахъ,
И, чтобъ теплей уснулъ онъ, въ торопяхъ
Свернула въ одеяло даже юбку.
И вотъ оне сбираться стали въ путь,
Чтобъ утромъ вновь въ пещеру заглянуть,
Для завтрака Жуана разной пищи.
CXXXIV.
И такъ, его оставили оне.
Въ мертвецкiй сонъ онъ тотчасъ погрузился,
Несчастiй прежнихъ образъ не явился,
Хоть иногда несчастья прежнихъ дней
Проходятъ въ снахъ, какъ мрачный рядъ теней:
Мы въ страхе просыпаемся отъ грезы
CXXXV.
Жуанъ безъ сновиденiй крепко спалъ,
Но Гайде обернулась на мгновенье:
Казалось ей, что онъ ее позвалъ
Казалось ей (ведь сердце часто лжетъ,
Какъ и языкъ), что онъ, раскрывъ свой ротъ,
Въ просонкахъ имя Гайде повторяетъ,
Хоть имя это вовсе онъ не знаетъ.
Задумавшись, пошла она въ свой домъ
И обо всемъ молчать просила Зою.
Но нужно ль ей напоминать о томъ?
Она была постарше, а, порою,
Есть - целый векъ. Для Зои молодой
Не даромъ пробежали эти годы
Въ великой школе матери природы.
СХХXVII.
Жуанъ проснуться. Грезамъ не мешаетъ
Вблизи его журчащiй ручеекъ,
Его покой лучъ солнца не смущаетъ,
И могъ онъ спать въ беззвучной тишине...
По книге деда (*) долго помнить стану
Страданiя, известныя Жуану.
(*) Отчетъ объ экспедицiи вокругъ света, предпринятой почтеннымъ Джономъ Байрономъ, командоромъ въ 1740 году. Изданъ въ Лондоне въ 1768 году.
СХХXVIIІ.
Она металась въ снахъ своихъ ужасныхъ.
Ей грезились разбитыя суда
И трупы многихъ юношей прекрасныхъ.
Она отъ сна служанку подняла,
И все они никакъ не понимали,
Что женскiе капризы выражали.
СХХХІХ.
Чтобъ встать отъ сна у Гайде былъ предлогъ:
И точно, всехъ пленилъ бы насъ востокъ,
Когда восходитъ яркое светило,
Когда туманъ скользитъ едва-едва
И небеса снимаютъ, какъ вдова,
Щебечутъ и поютъ повсюду птицы.
CXL.
Я самъ люблю такъ солнечный восходъ
И, хоть врачи всегда за то бранятся,
Чтобъ солнечнымъ восходомъ любоваться.
И такъ, спешу теперь предостеречь:
Кто хочетъ жизнь и кошелекъ сберечь
И страстiю глубокой насладиться,
CXLI.
И Гайде рано день свой начала.
Ея лицо прекрасное пылало.
Кровь къ голове мгновенно прилила
Такъ иногда стремительный потокъ
Скалу пробить теченiемъ не могъ,
Преградою гранитною смирялся
И озеромъ широкимъ разливался.
Внизъ со скалы красавица идетъ,
Ея нога скользитъ по камнямъ скоро;
Приветъ любви ей солнце съ неба шлетъ
И съ ней въ уста цалуется Аврора.
Какъ двухъ сестеръ, ихъ можно обожать,
А дева горъ вдвойне еще прелестна:
Богиня хороша, но... безтелесна...
CXLIII.
Прекрасный гость. Она къ нему подкралась
И съ трепетомъ за сномъ его следитъ.
(Сонъ всякiй страшенъ). Гайде постаралась
Еще теплее странника прикрыть
Потомъ она, безмолвна какъ могила,
Надъ нимъ склонясь, дыханье затаила.
CXLIV.
Какъ херувимъ, стоитъ надъ нимъ она
И спитъ Жуанъ, и чисты грезы сна,
Какъ грезы задремавшаго младенца;
Межъ темъ и завтракъ Зоя принесла
(Та парочка нуждаться въ немъ могла),
Запасную провизiю въ корзине.
CXLV.
Безъ пищи жить никто еще не могъ,--
Благоразумно Зоя разсуждала
Отъ утренняго холода дрожала,
Потомъ готовить завтракъ начала:
Она съ собой въ пещеру принесла
Хлебъ, кофе, фрукты, рыбу, медъ, все это
CXLVI.
Готово все и Зоя въ этотъ часъ
Уже будить Жуана подходила,
Но Гайде взглядъ ей выразилъ отказъ,
Когда же завтракъ сделанный простылъ,
То приготовленъ новый завтракъ былъ.
А сонъ Жуана все не прерывался
И вечностью обеимъ имъ казался.
Онъ все еще на мягкомъ ложе спалъ,
Его лицо румянецъ озаряетъ.
Такъ иногда вершинамъ дальнихъ скалъ
Последнiй светъ денница посылаетъ.
Въ его кудряхъ - следы морской волны,
Морскою пеной спереди и сзади
Еще сверкали шелковыя пряди.
CXLVIII.
Какъ ветеркомъ нетронутая ива,
Какъ океанъ, когда гроза молчитъ
И онъ струится тихо и лениво.
Онъ былъ хорошъ, какъ роза межь цветовъ,
Назвать его вполне красивымъ малымъ,
Хоть былъ теперь онъ желтымъ и усталымъ.
CXLIX.
Проснулся онъ и вновь бы могъ заснуть,
И вновь ему хотелося взглянуть:
Ужель его лишь грёза обманула?..
Прекрасныхъ лицъ Жуанъ не забывалъ,
И даже если въ храме онъ стоялъ,
Для образа божественной Мадонны.
CL.
Онъ на локтяхъ тогда приподнялся,
Смотря на деву. Гайде растерялась,
И съ нимъ заговорить она старалась,
И прошептала страннику въ тотъ мигъ
(То былъ новейшiй греческiй языкъ),
Что говорить не долженъ онъ ни слова,
CLI.
По гречески Жуанъ не понималъ,
Но эта речь такъ нежно прозвучала"
Какъ щебетанье птички. Онъ внималъ
И нежила и кротко такъ лилась.
Такiе звуки слезы будятъ въ насъ,
И плачемъ мы, причины слезъ не зная,
Те звуки только сердцемъ понимая.
Онъ вкругъ гляделъ, какъ будто пробужденъ
Былъ звуками незримаго органа.
Такъ иногда обманываетъ сонъ,
Пока насъ не разбудитъ отъ обмана
Мне былъ невыносимее всехъ мукъ.
Сонъ утреннiй люблю я... Въ ночи наши
И женщины, и звезды вдвое краше.
CLIII.
Героя скоро вызвалъ изъ забвенья,
Притомъ же яствъ готовыхъ милый видъ
Раздразнивалъ въ немъ голодъ, безъ сомненья,
А также светъ отъ яркаго костра
Жуанъ о пище думать начинаетъ:
Особенно бифстексъ его пленяетъ.
CLIV.
Но мясо очень редко было тамъ,
Но въ праздники одни по островамъ
Темъ редкимъ мясомъ жители питались...
На островахъ пустынно какъ въ глуши,
Лишь кое-где мелькаютъ шалаши -
Былъ не таковъ: обиленъ и богатъ онъ.
CLV.
Я говорилъ о мясе, мне межь темъ
О Минотавре басня представлялась
Въ ней дама вдругъ въ корову обращалась?)
И въ этой басне смыслъ глубокiй былъ:
Тебя я, Пазифая, полюбилъ -
Ученика скотовъ ты поощряла,
CLVI.
А англичане? Мясо - пища ихъ,--
(О пиве говорить я здесь не стану,
И росказни о жидкостяхъ другихъ,
Притомъ, война - британцу дорога.
Итакъ, по смыслу басня та строга.
По милости ея, равно достойны
Вниманiя, какъ мясо, такъ и войны.
Воротимся къ Жуану. Донъ-Жуанъ
При виде пищи сочной наслаждался
И отъ восторга сделался вдругъ пьянъ:
Такъ долго онъ сырьемъ однимъ питался.
Онъ мысленно судьбу благодарилъ
И начали работать быстро скулы,
Какъ у кита иль у морской акулы.
CLVIII.
Ему въ занятьи этомъ не мешала,
Но Зоя начала припоминать
(Она ведь книжекъ разныхъ не читала!),
Что есть голоднымъ много не даютъ
Что нужно ихъ кормить какъ только можно
Умеренно и очень осторожно.
CLIX.
И тутъ она решилась заявить,
Что онъ свой завтракъ долженъ прекратить
И съ аппетитомъ справиться упрямымъ.
И чтобы смерть къ Жуану не пришла,
Она сама тарелку отняла.
"Онъ столько съелъ - она сказать хотела -
Что лошадь оттого бы заболела".
CLX.
Потомъ, - онъ былъ еще до этихъ поръ
Почти что нагъ, - лохмотья все сложили
А Донъ-Жуана туркомъ нарядили.
За турка бы его признали мы:
Лишь не былона голове чалмы.
Ему надеть шальвары предлагали
CLXI.
И Гайде говорить съ нимъ начала.
Хотя Жуанъ не понималъ ни слова,
Но юная гречанка не могла
Предъ нимъ до безконечности болтать:
Жуанъ ее не думалъ прерывать...
Ужь очень поздно Гайде догадалась,
Что болтовня ея не понималась.
И тутъ она, чтобъ заменить языкъ,
Къ улыбке, къ разнымъ жестамъ прибегала:
Въ его лице восторженномъ въ тотъ мигъ
Ответъ красноречивый прочитала.
И много думъ высказываетъ взглядъ.
Жуана взоры ярко такъ блистали,
Что звуки словъ вполне ей заменяли.
CLXIII.
Между собой затеять разговоры,
Но более всего тутъ помогли
Обоимъ имъ ихъ собственные взоры:
Какъ астрономъ читалъ небесъ языкъ
Такъ глазки Гайде азбукой служили
И поняты Жуаномъ скоро были.
CLXIV.
Прiятно иностраннымъ языкамъ
Я говорю про молодыхъ лишь дамъ,--
По опыту могу я въ томъ ручаться.
Оне смеются, видя неуспехъ,
И при успехахъ тотъ же слышенъ смехъ,
По темъ урокамъ могъ я научиться...
CLXV.
Пять словъ испанскихъ, греческихъ понять.
По итальянски вовсе я не знаю,
Я тотъ языкъ по Блеру изучаю,
По Тиллотсону также; ихъ языкъ
Есть образецъ религiозныхъ книгъ.
Поэтовъ же я просто ненавижу
CLXVI.
О дамахъ же молчу совсемъ. Я самъ
Рожденъ, какъ говорится, въ "высшемъ свете",
Где я любилъ когда-то многихъ дамъ
Но я забылъ и ихъ, и модныхъ львовъ,
И въ память ихъ сберегъ лишь пару словъ:
Враги, друзья и женщины! Межь нами
Все кончено: вы стали только снами...
Межь темъ Жуанъ заучивалъ слова,
Ихъ повторять ему теперь прiятно...
Исторiя любви намъ не нова,
Для всехъ сердецъ она равно понятна.
Какъ многiе-бъ изъ насъ, ужь былъ влюбленъ,
Она сама въ долгу не оставалась -
Что сплошь да рядомъ по свету случалось.
CLXVIII.
А Гайде поднималась очень рано)
Она въ пещеру стала прибегать
И, наклонившись къ ложу Донъ-Жуана,
Ласкала локонъ спящаго рукой,
Едва дыша надъ милыми устами:
Такъ дышетъ южный ветеръ надъ цветами.
CLXIX.
И съ каждымъ днемъ Жуанъ бодрей смотрелъ
Замечу здесь: для всехъ любовныхъ делъ
Здоровье сильной помощью являлось.
Здоровье и безделье - для страстей
Есть масло или порохъ межь людей,
Не такъ сильна была бы власть Венеры.
CLXX.
Пока Венера сердце шевелитъ
(Любовь безъ сердца действуетъ несмело),
Любовь должна питаться, какъ и тело,--
А Бахусъ наливаетъ намъ вина,
Зоветъ на пиръ, где есть любовь должна...
Кто яства сверху людямъ посылаетъ -
CLXXI.
Жуанъ, проснувшись, завтракъ находилъ
И - дивные глаза островитянки,
Которыхъ блескъ насъ сжегъ бы и смутилъ.
Но я писалъ объ этомъ, и опять,
Пожалуй, скучно будетъ повторять...
Итакъ, Жуанъ въ морскихъ волнахъ купался
И къ завтраку и къ Гайде возвращался.
Невинность ихъ такъ велика была,
Что ихъ купанье вовсе не смущало.
Казалось ей: она давно ждала
Его къ себе, не разъ во сне видала.
И счастье дать, и счастье получить...
Такъ близнецомъ на светъ родится счастье
И жить не можетъ въ мiре безъ участья.
CLXXIII.
Отъ легкаго его прикосновенья,
И сонъ его поутру охранять
И дожидаться тихо пробужденья.
Жить вечно съ нимъ - мечтать она могла,
Жуанъ ей былъ усладою въ часъ горя,
Сокровищемъ, подаркомъ бурь и моря.
CLXXIV.
Промчался месяцъ. Въ милый уголокъ
Никто еще въ те дни узнать не могъ,
Что Донъ-Жуанъ въ пещере поселился.
Вотъ наконецъ пирата корабли
Въ открытый океанъ опять ушли
Преследовать они пустились съ жаромъ.
CLXXV.
Пирата дочь свободы дождалась.
Отецъ ушелъ; она была свободна,
Могла ходить везде, где ей угодно.
Никто ея свободы не стеснялъ,
Никто за ней теперь не наблюдалъ...
Завидовать должны ей наши дамы,
CLXXVI.
Они встречались чаще. Понималъ
Онъ много словъ, нередко съ ней гуляя,
Межь темъ давно ль онъ на песке лежалъ,
На берегу морскомъ, близь дикихъ скалъ?..
Такъ, кончивъ завтракъ, съ нею онъ гулялъ
Они природой вместе наслаждались
И заходящимъ солнцемъ любовались...
Те берега имели дикiй видъ,
Кругомъ пески иль скалы поднимались.
У береговъ капризный валъ бурлитъ,
Местами бухты съ моря выдавались...
И лишь въ затишье летнихъ вечеровъ
Поверхность моря озеромъ сiяла
И тишину волненье не смущало.
CLXXVIII.
Морская пена землю покрываетъ:
Такъ до краевъ наполненный стаканъ
Шипучей влагой весело играетъ...
Пусть мудрецы болтаютъ, что хотятъ:
Сегодня пиръ съ подругой молодою,
А завтра мудрость съ содовой водою.
CLХХІХ.
Пускай вино волнуетъ нашу кровь,
Вино и слава, деньги и любовь -
Вотъ все, въ чемъ мiръ вкушаетъ наслажденье.
Нетъ, безъ тебя, богами данный сокъ,
Безцветенъ былъ бы жизни краткiй срокъ.
Съ ломотою - вы такъ распорядитесь:
CLХХХ.
Слуге тотчасъ велите вы подать
Гохгеймера и соды, и тогда вы
Нетъ, ни шербетъ, прiятный въ часъ забавы,
Ни водяная капля средь степей,
Бургонское съ прозрачностью своей -
Все это не заменитъ намъ собою
CLXXXI.
И такъ, въ тотъ часъ весь берегъ точно спалъ
И словно небо самое дремало.
Песокъ недвижной массою лежалъ
Лишь крикомъ птицъ смущалась тишина,
Да иногда безсонная волна
О грудь скалы прибрежной разбивалась
И брызгами по камнямъ разсыпалась.
Жуанъ и Гайде, я ужь говорилъ,
Въ отсутствiи отца вдвоемъ гуляли.
За Гайде братъ дозоромъ не ходилъ
И къ ней опекуна не приставляли.
Ноу нея обязанность была -
Услуживать, чесать и для награды
Выпрашивать потертые наряды.
CLXXXIII.
Повеяла вечерняя прохлада
И изъ-за горъ лучь солнечный сверкалъ...
Въ эфире тишь и нега, и отрада.
Все берега озарены тепло
И блещетъ небо розовою краской,
А въ немъ горитъ звезда съ любовной лаской.
CLXXXIV.
Рука съ рукой гуляетъ ихъ чета.
И забирались въ дикiя места,
Глубокiя пещеры посещали.
Предъ ними открывался мрачный залъ,
Где темный сводъ кристаллами сверкалъ,
И солнце предъ закатомъ провожали.
CLХXXV.
Они глядели въ небо: - ясный сводъ
Пылалъ кругомъ, какъ розовое море,
И отражался въ синемъ ихъ просторе.
Ласкалъ ихъ ветерокъ своей игрой,
Когда жь встречались взоры ихъ, порой,
Тогда они въ забвенiи склонялись
CLXXXVI.
Въ тотъ долгiй поцалуй любви,
Въ которомъ отражается все счастье,
Когда огонь горитъ у насъ въ крови
Когда нашъ пульсъ клокочетъ, какъ волканъ
И поцалуй есть тотъ же ураганъ.
Я силу поцалуя понимаю,
И долготой его я измеряю.
Ихъ поцалуй былъ дологъ, безъ конца,
Они его едвали измеряли...
Однимъ бiеньемъ бились ихъ сердца,
Они безъ словъ другъ друга понимали.
Какъ пчелы у цветочнаго куста,
И ихъ сердца - для нихъ цветами были,
Где оба медъ сладчайшiй находили.
CLXXXVIII.
Где прячемся мы часто для свиданья,--
Предъ ними - море, месяцъ золотой,
Пески, пещеры, звездъ ночныхъ сiянье.
Все это окружало ихъ въ тотъ часъ...
Какъ будто въ мiре нетъ другихъ созданiй
Имъ дела нетъ до будущихъ страданiй.
CLXXXIX.
Никто не могъ ихъ ночью испугать,
Не много словъ пришлось имъ повторять,
Но ими все счастливцы выражали.
Все то, что могъ бы выразить языкъ,
Имъ тихiй вздохъ передавать привыкъ...
Намъ Ева завещала по паденьи...
СХС.
Клятвъ и обетовъ Гайде не ждала,
Она о нихъ едва ли и слыхала,
Опасности найти въ любви не мало.
Неведенье - одинъ ея оплотъ,
И къ юноше любовь ее влечетъ.
Неверности она не понимаетъ,
CXCI.
Она любила сильно и была
Любима тоже и, хотя казалось,
Любовь могла сердца ихъ сжечь до тла,
Ихъ чувства замирали, чтобъ опять
Для новаго блаженства воскресать...
Все больше, больше Гайде убеждалась,
Что для него на светъ она рождалась.
Увы! они такъ юны, хороши,
Такъ любящи, такъ слабы, одиноки,--
Притомъ въ такой пленительной тиши
Благоразумья всякаго далеки,
Которая на многiе года
Намъ адскимъ пыломъ сердце разжигаетъ
И вечными страданьями терзаетъ,
СХСІІІ.
Четы прекрасней въ мiре безъ сомненья...
Ужель имъ жизнь готовитъ не приветъ,
Но страшные часы грехопаденья?..
Объ аде Гайде слышала не разъ,
Но, такова любви могучей сила,
Теперь-то вотъ о всемъ и позабыла.
СXCIV.
При лунномъ свете блещутъ взоры ихъ,
Онъ обвился кистями рукъ своихъ
Вкругъ стройнаго и девственнаго стана.
Прижавъ къ себе, онъ Гайде обнималъ,
Въ себя онъ каждый вздохъ ея впивалъ...
Достойное резца и обожанья.
CXCV.
Мигъ упоенья быстро промелькнулъ
И - (Гайде сна спокойнаго не знала)
Она его къ груди своей прижала...
Порой, она смотрела въ небеса,
Иль опускала ясные глаза
На юношу, котораго любила,
CXCVI.
Съ восторгомъ въ пламя смотрится дитя
И у груди родимой засыпаетъ;
Арабъ, гостепрiимствомъ не шутя,
Морякъ за призомъ гонится, скупой
Привыкъ дрожать надъ грудой золотой,
Но лучшаго не знаю я желанья:
Стеречь покой любимаго созданья.
Пусть спитъ оно. Съ нимъ наша жизнь слилась.
Пусть спитъ оно, во сне не сознавая
О счастiи, имъ отданномъ для насъ,
И мысли сокровенныя скрывая.
Въ далекой глубине погребено...
Пускай же спитъ другъ милый и любимый,
Любовью и участiемъ хранимый!..
СХСVIII.
Въ ней впечатленья новыя рождали
И океанъ, и ночь, и небосклонъ,
Которые кругомъ ея сiяли...
Среди песковъ и этихъ дикихъ скалъ
И только звезды въ небе понимали,
Что ихъ счастливей въ мiре не видали.
СХСІХ.
Увы! любовь для женщины страшна,
Азартная игра для нихъ она:
Когда случится проигрышъ несчастный -
Миръ ихъ души уже на векъ разбитъ.
Вотъ почему ихъ мщенье такъ страшитъ:
Но мстя другимъ, еще сильней страдаютъ.
СС.
Несправедливы къ женщинамъ всегда
Мы все, мы все: измена ждетъ ихъ вечно.
Любить, скрывая это, безконечно,
Пока не поведутъ ихъ подъ венецъ.
Что жь остается всемъ имъ подъ конецъ?
Неверный другъ, ленивый мужъ на свете,
CCI.
Одне берутъ любовниковъ; инымъ
Хозяйство счастье скоро заменяетъ.
Те отъ мужей уходятъ, только имъ
И редко жизнь пригреетъ ихъ опять:
Имъ счастья обновленнаго не знать.
Иныя же, когда съ пути собьются,
Писаньемъ повестей тотчасъ займутся.
Но, Гайде - ты была невестой горъ,
Рожденная подъ солнцемъ слишкомъ жгучимъ,
Где южной страстью пышетъ женскiй взоръ:
Смотреть покойно ихъ мы не научимъ.
Она ничемъ не будетъ смущена,
Когда избранникъ милый ей найдется:
Въ ея груди не даромъ сердце бьется.
CCIII.
Намъ за тебя случалось поплатиться,
Хоть радость ты и возбуждало въ насъ...
Не редко мудрость старая стремится
Те радости для насъ разоблачать
Те истины такъ мудры, что покуда
Ихъ обложить бы пошлиной не худо.
CCIV.
Итакъ свершилось, - вместо брачныхъ свечь
Имъ волны шлютъ таинственную речь
И небеса имъ храмомъ послужили,
Духъ тишины ихъ бракъ благословилъ.
Такъ совершенъ союзъ счастливый былъ.
И та пустыня раемъ показалась.
CCV.
Любовь! предъ нею Цезарь трепеталъ,
Предъ ней рабомъ Антонiй преклонялся,
(Любви, которой мiръ весь удивлялся),--
Любовь! Кто ты? зачемъ ты въ мiръ пришла?
Стоишь ты надъ людьми, какъ генiй зла:
Хотя меня терзала ты, волнуя,
СCVI.
Ты нарушала браки столько летъ,
Ты лбы мужей великихъ оскорбляла:
Вотъ Цезарь, Велизарiй, Магометъ.
Весь мiръ узналъ теперь про ихъ дела,
А между темъ ихъ участь очень зла:
Они всегда героями являлись,
Но три ихъ лба рогами украшались.
Любовь своихъ философовъ нашла
И Аристиппъ и Эпикуръ старались
Втянуть насъ въ грехъ; наука ихъ была
Доступной всемъ. Къ чему жь не догадались
Тогда бы ихъ могли мы оценить...
"Люби и пей" - речь эта прозвучала
Изъ царственнаго рта Сарданапала...
CCVIII.
И скоро такъ ужель забыть возможно?
Вопросъ такой меня теперь смутилъ:
Решать такой вопросъ неосторожно.
Я думаю однако, что луна
Иначе почему же, - мы не знаемъ, -
Для новыхъ лицъ мы прежнимъ изменяемъ?...
ССІХ.
Непостоянство, просто, смертный грехъ.
Непостоянства этого во всехъ.
А между темъ, я долженъ здесь признаться,
Что въ маскараде мне, не такъ давно,
Прелестное попалось домино.
Она меня до ужаса пленила.
ССХ.
Но мудрость мне при этомъ помогла
И о "священныхъ узахъ" намекнула.
"Ахъ, что за зубы, Боже! Какъ взглянула!
"Замужняя иль нетъ - пойду узнать,
"Она должна объ этомъ мне сказать!"
Но мудрость здесь опять въ права вступила
"стой!" проговорила.
ССХI.
Вернусь къ непостоянству. Чувствомъ темъ
Мы только дань восторга выражаемъ
Къ прекрасному въ природе и ко всемъ
Мы красоту и въ статуе почтимъ,
И если жизнь съ созданьемъ молодымъ
Намъ встречу хоть случайную послала,
Мы въ женщине чтимъ святость идеала.
Непостоянство - дань для красоты.
Оно насъ развиваетъ въ этомъ мiре,
Оно сошло съ надзвездной высоты
И зародилось некогда въ эфире.
Хотя оно доводитъ насъ до зла,
Но потому, должны мы въ томъ признаться,
Что наша кровь способна воспаляться.
CCXIII.
Когда бъ одну мы женщину любили
И отъ нея ничто насъ не влекло,
Мы бъ отъ страданья сердце отучили;
Когда другой не можемъ обладать)
Когда бъ одна насъ женщина пленяла,
То это бъ сердце съ печенью спасало.
ССXIV.
Они, какъ небо, могутъ изменяться,
Проносятся нередко бури тамъ
И часто громы могутъ раздаваться.
Когда гроза спалитъ все сердце въ насъ,
Польются слезы горькiя потокомъ:
Бываетъ такъ на севере далекомъ.
CCXV.
Для нашей желчи печень - лазаретъ,
Страсть первая живетъ въ немъ много летъ
И отъ страстей другихъ не умолкаетъ.
Въ немъ злоба, страхъ и ненависть кипятъ,
И рвутся вверхъ, вкругъ разливая ядъ:
Всегда зiяетъ огненная рана.
ССXVI.
Но я пока остановлю разсказъ.
Какъ въ первой песне этого романа,
Я этой цифры въ песняхъ Донъ-Жуана
Держаться буду точно и всегда.
Кладу перо. Прощайте, господа.
Теперь Жуанъ и Гайде могутъ сами