| Автор: | Байрон Д. Г., год: 1823 |
| Категория: | Поэма |
Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Дон-Жуан. Песня шестая.
ПЕСНЯ ШЕСТАЯ.
I.
"Въ людскихъ делахъ бываетъ иногда
Прилива часъ"... все помнитъ окончанье (*).
Мы-это знали многiя года,
Хоть редко, несмотря на все старанье,
Улавливать могли тотъ самый часъ.
Но все на свете къ лучшему для насъ:
Начало делъ всегда бываетъ скучно,
Потомъ кончаемъ ихъ благополучно.
(*) Шекспиръ въ Юлiи Цезаре (актъ IV, сцена )
II.
И въ жизни женщинъ тоже есть приливъ,
Въ него попавъ, зайдемъ Богъ весть куда мы.
Где тотъ морякъ, который уловивъ
Теченiе капризной мысли дамы,
Могъ указать намъ безопасный путь?
Въ насъ страсть передъ разсудкомъ нашимъ гнется,
А женщина вся сердцу отдается...
III.
А между темъ капризная жена,
Прекрасная и съ волей неизменной,
Готовая - боится ль жертвъ она?--
Пожертвовать и трономъ и вселенной,
Готовая луну съ небесъ сорвать,
Чтобъ только страсть могли съ ней разделять,--
Опасна всемъ, какъ порожденье ада,
Но ей душа всегда отдаться рада.
IV.
Отъ честолюбцевъ мiръ дрожалъ кругомъ
И троны потрясенные дрожали,
Но если страсть свершала тотъ погромъ,
Мы ей скорей за это извиняли.
Антонiй намъ съ хорошей стороны
Известенъ сталъ не какъ герой войны,
И Акцiумъ, потерянный для ложа
V.
Жаль, что тогда ихъ юность отцвела:
Ведь молодость на траты не скупится -
Богатства, царства - все бы отдала...
Когда мне въ первый разъ пришлось влюбиться,
Я отдалъ все, что только могъ отдать,
Я отдалъ сердце: царствомъ могъ назвать
Я чувства первыя, - все царства въ свете
Не возвратятъ теперь мне чувства эти.
VI.
Любовью первой юность хороша.
Тотъ, кто любилъ однажды, это знаетъ
И каждый можетъ думать не греша,
Что первыхъ чувствъ намъ жизнь не возвращаетъ.
Богъ есть - любовь, сама любовь есть Богъ,
Иль имъ была, когда еще тревоге,
Греховъ и слезъ земля не испытала,
Когда любовь одна въ ней управляла.
VII.
Читатели, въ опасномъ положеньи,
Где ждать ему, казалось, мудрено
Отъ грознаго Султана снисхожденья.
За грехъ такой простить едва ли онъ,
Какъ мудрый стоикъ, римлянинъ Катонъ,
Который уступилъ свою супругу -
Гортензiю, прiятелю и другу.
VIII.
Вина Гюльбея каждому ясна,
Я въ этомъ сознаюсь и сожалею,
И какъ она виновна и грешна,
Скрывать я не хочу я не умею,
Надъ ней ума была безсильна власть,
А страсть сильна, клокочущая страсть...
Притомъ султанъ былъ старъ и дряхлъ, къ тому же
Две тысячи наложницъ ость у мужа!...
IX.
При строгомъ вычисленiи придемъ,
Поставивъ въ рядъ года ея султана,--
Безделье жонъ доводитъ до обмана.
Ведь если мужъ всехъ ихъ равно ласкалъ
И поровну любовью награждалъ,
То, вероятно, позже или раньше -
Не забывалъ супругъ и о султанше.
X.
Известно намъ, какъ говорятъ молва,
Что женщины стоятъ съ особымъ рвеньемъ
За власть и за законныя права
И дорожать всегда своимъ владеньемъ.
Процессы ихъ, преследовали насъ
Съ трибунъ судовъ уже не первый разъ,
Когда оне лишь только замечали,
Что ихъ права другiя разделяли,
XI.
Что водится межь женщинъ нашихъ странъ,
То, принимая меньшiе размеры,
Бываетъ и у женщинъ мусульманъ,
И можемъ указать мы на примеры:
Отстаивать нарушенный свой бракъ
И ревность жонъ знакома разнымъ странамъ
И туркамъ злымъ, и добрымъ англичанамъ.
XII.
Къ тому жь Гюльбея пылкая была
Четвертою женою у владыки...
Въ полигамiи очень много зла,
Отъ многоженства бедствiя велики:
Ведь скромный мужъ доволенъ и одной
Подругою покорной и женой,
И у него, какъ у сыновъ востока,
Супружеское ложе не широко.
XIII.
Султанъ, гроза земли своей, пока
Не сделался добычею гробницы,
И не попалъ на ужинъ червяка
(Цари земли и гордыя царицы
Той участи не могутъ избежать),
Султанъ въ тотъ часъ былъ вправе ожидать,
Своей женой и ласково, и нежно.
XIV.
Но ласки женщинъ нужно различать.
Когда оне притворны и бездушны,
Тогда мы ихъ умеемъ принимать
И къ нежностямъ холоднымъ равнодушны,
Какъ къ женской шляпке, сброшенной съ волосъ,
И намъ ценить ихъ столько же пришлось
Какъ это головное украшенье...
Намъ не такiя дороги движенья!..
XV.
Невинный трепетъ, съ красною стада,
Восторга робость, скрытое желанье!..
Вотъ чемъ пленяетъ женщина всегда
И поднимаетъ насъ до обожанiя;
Вотъ истинный любви ея залогъ
Безъ бешеныхъ порывовъ и тревогъ...
Въ любви не нужно, - думалъ такъ давно я,--
Излишество и холода, и зноя.
Чрезмерный жаръ, когда не ложенъ онъ,
Не въ состояньи долго продолжаться,
И даже тотъ, кто молодъ и влюбленъ,
Ему не долженъ очень доверяться,
Какъ векселю неверному. Затемъ
Могу сказать холоднымъ дамамъ всемъ.
Что женщина съ холодною натурой
Мне кажется всегда огромной дурой.
XVII.
Мы холода не можемъ имъ простить.
Намъ нравятся ихъ жаркiя признанья,
Ихъ страстный шопотъ любимъ мы ловить,
Хотя бы въ нихъ встречали изваянье
Изъ льдины нашей северной зимы...
"Medio tu (Горацiя слова те)
Tutissimus ibis". Здесь "tu" не кстати,
XVIII.
Его включилъ я только для стиха,
При томъ, - винюсь, - последняя строка
Написана безъ всякаго размера
И хуже строчки сделать я не могъ,
Но сделай переводъ двухъ этихъ строкъ,
Проникнешься моралью той цитаты.
XIX.
Вошла ли въ роль султанская жена,
И какъ вошла - мне неизвестно это:
Въ делахъ любви и въ деле туалета.
Притомъ же все привыкли въ мiре лгать:
Лгутъ женщины, стараясь насъ пленять,
Лжемъ сами мы, но это не тревожитъ
XX.
Оставимъ спать высокую чету,
Постель не тронъ, пусть спятъ они покойно,
Вкушая въ сновиденье на лету
Не весело терять намъ милый сонъ,
И человекъ бываетъ утомленъ
Не отъ большихъ волненiй и напастей,
Но отъ вседневныхъ, маленькихъ несчастiй.
Возня съ капризной, нервною женой,
Кредиторы, долговъ большихъ итоги,
Ребенокъ кривоногiй, песъ больной,
Любимый конь, себе сломавшiй ноги,
Не давшая предъ смертью ,чуть дыша,--
Все это пустяками мы считали,
Но эти пустяки насъ огорчали.
XXII.
Долги, мужчинъ, - я женщинъ исключаю,--
Такимъ проклятьемъ желчь я усмирялъ,
Я легче съ нимъ несчастiе встречаю
И мыслямъ всей душою предаюсь;
Въ подобные вопросы углубляться...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XXIII.
Проклятiе полезно для меня,
Где, преисполненъ гневнаго огня,
Ты, Афанасiй, мудрый и суровый,
Такъ страшно клялъ упавшаго врага!
Намъ эта книга очень дорога.
Во время лета после сильной бури.
XXIV.
Супруги спятъ иль спитъ одинъ супругъ...
Какъ тянутся для женъ неверныхъ ночи!
И утра ждутъ безсонныя ихъ очи,
Однимъ желаньемъ пламеннымъ горя:
Когда на небе явится заря...
Имъ хочется скорее дня дождаться
XXV.
Подобныхъ женъ мужъ виделъ не одинъ.
Встречаются оне и въ бедной хате,
Ихъ прикрывалъ и пышный балдахинъ,
Оне лежатъ, какъ "съ неба павшiй снегъ"...
Да, бракъ - игра случайности въ нашъ векъ.
Жене султана и простолюдина
Равно знакомы горе и кручина.
Въ своемъ наряде женскомъ Донъ-Жуанъ
Стоялъ смешавшись съ девами гарема.
Но вотъ толпе рукой махнулъ султанъ,
Она, склонясь почтительно и немо,
Где, скрывъ свои желанья и печаль,
Прекрасныя созданiя толпились
И въ ихъ груди сердца, какъ птички, бились.
XXVII.
Что если бъ мiръ съ одной былъ головою,
Онъ разомъ эту бъ голову срубилъ,
А я - былъ занятъ думою иною.
Она капризна также, но чиста:
Все женщины могли иметь, тобъ, млея,
Поцаловалъ ихъ разомъ на земле я.
XXVIII.
Счастливая Брiаре! Если ты,
И въ остальномъ для полной красоты
Развиться также!... Впрочемъ, слишкомъ слабы
Мы предъ невестою Титана и притомъ
По Патагонiи скитаться не пойдемъ,
Къ роману ихъ и ихъ любовнымъ путамъ!
XXIX.
И вотъ, въ толпе прекрасныхъ одалыкъ
По знаку Донъ-Жуанъ сталъ удаляться,
То мимоходомъ началъ любоваться
(Онъ въ Англiи за этотъ же скандалъ
На верно бъ строгой таксе подлежалъ)
Ихъ тальями, открытыми плечами
XXX.
Но все жь онъ роль свою не забывалъ...
Они идутъ скользя по корридорамъ,
Переходя изъ зала въ новый залъ
А впереди старуха ихъ ведетъ
Начальницей, исполненной заботъ...
Ея боялись все и трепетали
И "матерью" все девы называли.
Могла ль назваться "матерью" она,
Могли ль те девы "девами" назваться -
Не знаю я; исторiя должна
За истину подобную ручаться,
Иль Дмитрiй Кантемиръ (*), или Де-Тоттъ (**);
Старуха та за девами следила,
Ихъ нравственность и чистоту хранила.
(*) Дмитрiй Кантемиръ, молдавскiй князь, котораго сочиненiе "Возвеличенiе и паденiе оттоманской имперiи" было переведено на англiйскiй языкъ.
XXXII.
Хорошая обязанность! Мужчинъ
При должности такой не полагалось,
Ей только помогалъ султанъ одинъ,
Посредствомъ стражи, крепости замковъ
Той спертой жизни холодъ былъ таковъ,
Какъ въ кельяхъ бедныхъ узницъ заточенныхъ,
Где много есть страстей, но затаенныхъ,
Где ханжество одинъ для нихъ исходъ...
И такъ, восточныхъ женщинъ вереница
Красивой, стройной поступью идетъ
И каждая прекрасна, какъ царица,
Такъ иногда по озеру скользитъ
Въ его струяхъ, купаясь и белея,
Душистая и нежная лилея.
XXXIV.
То, словно обитатели Бедлама (*),
На волю убежавшiе совсемъ,
Какъ женщины, разбившiя упрямо
Свои оковы, начали оне
И каждая веселью отдавалась,
Болтала безъ умолку и смеялась.
(*) Домъ умалишенныхъ.
XXXV.
И каждая подругу осмотрела,
Дивясь, что нетъ въ ушахъ серегъ,
Что платье не къ лицу она надела.
Однимъ она казалась молодой,
Заметили, хоть многiя желали,
Чтобъ въ ней во всемъ мужчину отыскали.
XXXVI.
Но согласились все въ томъ, что она
Свежа и превосходно сложена,
Ну словомъ, настоящая грузинка:
"Такихъ невольницъ", начали шептать,
"Опасно для Гюльбеи покупать:
И ей тогда и власть и тронъ, предложить".
XXXVII.
Но вотъ что можетъ очень удивить:
Когда оне подругу осмотрели,
И зависти нисколько не имели,
А въ случаяхъ такихъ прекрасный полъ
Всегда завистливъ делался и золъ,
И новую красавицу едва ли
XXXVIII.
Хоть ревность и знакома имъ была,
Какъ вообще всемъ женщинамъ на свете,
Но склонность ихъ особая влекла
Мы магнетизмомъ можемъ объяснять,
Мы можемъ дьяволизмомъ ихъ назвать:
Иль чемъ нибудь другимъ, какъ вамъ угодно:
Пусть каждый разсуждаетъ здесь свободно.
И такъ, къ подруге новой той порой
Въ нихъ чувство нежной дружбы пробудилось;
Хотелось имъ считать ее сестрой,
А у иныхъ желанiе явилось,
И на него бъ - побьюсь я объ закладъ
Красавицы гарема безъ печали,
Всехъ падишаховъ въ мiре променяли.
XL.
То - Катинька, Дуду и съ ними Лола;
Прекрасныя, какъ алыхъ три зари,
Те женщины, при общемъ сходстве пола,
Между собой не сходны были... Нетъ!...
Лета и ростъ. Въ одномъ оне равнялись,
Что разомъ къ новой гостье привязалась....
XLI.
Какъ Индiя, горяча и смугла
Грузинка Катя резвая бела,
Глазами голубыми отличалась
И ножками... подобныхъ не найду,
Но всехъ скорей свела бъ съ ума Дуду,--
И негою и томностью пленяла.
XLII.
Съ Венерой спящей сходство было въ ней,
Но каждый сна бъ, я думаю, лишился
Самъ Фидiасъ предъ ней бы преклонился.
Хотя быть можетъ несколько полна
Казалась бы художнику она,
Но все-таки она была прекрасна
XLIII.
Нетъ живости особенной въ Дуду,
Но вся она казалась утромъ мая
(Иного я сравненья не найду),
Глаза безъ блеска манятъ... Я бъ сказалъ:
Такъ, оставляя хладный пьедесталъ,
Пигмалiона статуя явилась
И въ женщину живую обратилась.
- "А какъ, - спросила Лола, - васъ зовутъ?
- "Жуанною". - "А изъ какого края?"
- "Испанка я". - "Испанцы где жь живутъ?"
Спросила Катя; Катю поправляя,
"Какъ тебе не грехъ
Не знать о томъ! Ведь это, просто, смехъ!
Испанiя - есть островъ. Онъ... примеромъ...
Лежитъ между Египтомъ и Танжеромъ".
XLV.
И севши близь Жуанны, тихо стала
Играть ея кудрями, начала
Перебирать подруги покрывало,
Какъ будто сожалея, что она
Родимыхъ местъ, друзей своихъ лишилась
И въ незнакомомъ месте очутилась.
XLVI.
Межъ темъ "мать девъ" красавицъ спать зоветъ:
"Мне кажется, пора вамъ спать ложиться".
Потомъ пошла къ Жуанне: "Вашъ приходъ
Такъ неожиданъ былъ, - распорядиться
Я не могла, постели ни одной
Здесь лишней нетъ, - вы ляжете со мной,
"
Тутъ Лола поспешила вставить слово:
XLVII.
- "Мамаша, нетъ, намъ нужно васъ беречь!
Зачемъ же ей вы будете стесняться?
И намъ удобно вместе помещаться...
Не надо, чтобъ у васъ она спала..."
Но Катя Лолу тутъ же прервала,
Заметивъ ей, что у нея есть тоже
XLVIII.
- "Къ тому жь я спать и не люблю одна!
- "А почему?" ворчитъ старуха Кате.
- "Да я большой трусихой рождена:
И по ночамъ являются ко мне
То гяуры, то лешiе во сне"...
- "Ну, ваши сны, могу сказать, заране,
"Пожалуй, не дадутъ уснуть Жуанне.
"Вы, Лола, спать отправитесь одне,
Вы, Катенька, одне ложитесь тоже
И я хочу, - не возражайте мне -
Жуанну положить къ Дуду на ложе:
И никому не помешаетъ спать..."
Что скажете, дитя мое?" На это
Дуду (вотъ скромность!) не дала ответа,
L.
"мать" поцаловала между глазъ,
Подругъ поцаловала въ обе щеки
И, всемъ имъ молчаливо поклонясь
(Не знаютъ реверансовъ на востоке),
Она Жуанну за руку беретъ
На что подруги съ завистью смотрели,
Но при старухе злость сорвать не смели.
LI.
Оне идутъ. Вотъ комната (она
Где роскошь очень пышная видна,
Вдоль стенъ кровати женскiя стояли.
Тамъ было все, что и спальне быть должно,--
Тамъ не было одной лишь вещи... но
Когда бы хорошенько поискали.
LII.
Я ужь сказалъ, Дуду была мила.
Въ ней блеска нетъ, но много обаянья,
Смутить: такъ строго было очертанье...
Те мягкiя и нежныя черты
Полны неуловимой красоты:
Они порой художника тревожатъ,
LIII.
Была картиной ясною она,
Где все - покой, любовь, отдохновенье;
Въ ней радость, какъ у многихъ, не шумна,
Я страстные порывы испыталъ,
Морскiя бури, бурныхъ женъ видалъ,
Но моряки не такъ еще несчастны,
Какъ те мужья, которыхъ жены страстны.
Знакомы ей лишь светлыя мечты,
Невинностью она благоухала
И собственной блестящей красоты
Въ семнадцать летъ еще не сознавала.
Къ лицу ли ей то платье, этотъ цветъ,
Блондинкою, брюнеткой ли считалась...
Дуду собой совсемъ не занималась -
LV.
Какъ, напримеръ, дни золотого века,
(Его зовутъ такъ, въ истине греша:
Еще не ведомъ былъ для человека
Такой металлъ въ те древнiе года;
Хотя никто, не исключая чорта,
Не могъ сказать, какого онъ былъ сорта.
LVI.
Онъ изъ "коринфской бронзы" состоялъ,
Но это только я предполагалъ).
Отъ отступленiй, къ делу не пригодныхъ,
Отделаться не могъ я никогда.
Мне этотъ грехъ простите, господа!
Свободно исполнять свою причуду.
LVII.
Но все жь пора приняться за разсказъ.
Дуду съ Жуанной спальню обходила
А впрочемъ, толковала очень мило.
Мне въ голову сравненiе пришло,
Хоть пошлое, но выскажу на зло:
Безмолвiе жены неговорливой
LVIII.
Съ ней говоря (я выражаюсь съ ней,
Но, какъ Дуду, не нахожусь въ обмане),
Спешила объяснить она скорей
И строгiй целомудренный законъ
Для девственныхъ и сверхкомплектныхъ женъ:
Чемъ более красавицъ есть въ гареме,
Темъ строже наблюдается за всеми.
Речь поцалуемъ кончила Дуду.
Дуду любила очень цаловаться.
Кто жь поцалуй считаетъ за беду,
Когда онъ чистымъ можетъ называться?
"Очаровать" рифмуется съ "лобзать",
И это въ жизни можемъ мы встречать.
Дай Богъ, чтобъ только не было печали
И мы дурныхъ последствiй не встречали.
LX.
Тогда Дуду решилась раздеваться,
Что очень скоро сделала она:
Не нравилось ей много наряжаться.
Хотя Дуду смотрела иногда
Увидевши свое изображенье,
Павлинъ приходитъ часто въ удивленье.
LXI.
Дуду разделась скоро, но сперва
Жуанна же, краснея (какова?),
Не приняла услугъ своей подруги,
Но дорого ей стоилъ тотъ отказъ:
Проклятыми булавками сейчасъ
Придуманы булавки къ нашей муке!...
LXII.
Оне изъ женщинъ делаютъ ежа,
Такъ что до нихъ коснуться невозможно...
Себя ведите очень осторожно,
Случайно обратясь, въ служанокъ дамъ
Одну изъ нихъ разъ одевалъ я самъ
И ей воткнулъ, прiобретая навыкъ,--
LXIII.
Но для людей разумныхъ это вздоръ.
Хоть мудрость отъ меня и уклонялась,
Самъ мудрствовать любилъ я съ давнихъ поръ,
"Наука" жь убегала отъ меня,
И личное безсилiе кляня,
Я не решилъ: кто мы? откуда все мы?
И не нашелъ разгадки той проблемы.
Въ гареме ночь. Лишь кое-где горятъ,
Полночныя лампады тихимъ светомъ,
Красавицы на мягкихъ ложахъ спятъ.
О, если духи бродятъ въ мiре этомъ,
И въ одеянiяхъ воздушныхъ здесь летать.
Они бы этимъ вкусъ свой доказали,
И отъ развалинъ дикихъ отвыкали.
LXV.
Различныхъ странъ въ теплице благовонной,
Где охраняютъ блескъ ихъ красоты,
Взлелеянной заботою безсонной.
Вотъ спитъ съ косой каштановой одна:
И между устъ румяныхъ обнаруженъ
Рядъ двойственный сверкающихъ жемчужинъ.
LXVI.
Другая спитъ горячимъ, светлымъ сномъ,
Спадаютъ кудри черные кругомъ
И губы улыбаются сквозь грезы:
Такъ изъ-за тучъ глядитъ порой луна...
На ложе разметалася она
Всю прелесть красоты своей стыдливой.
LXVII.
Вотъ третья спитъ, тяжелый видитъ сонъ.
Она лежитъ, какъ статуя страданья,
Трепещетъ грудь отъ тайнаго желанья,
И край родной встаетъ въ обмане грезъ,
А на ресницахъ видны капли слезъ:
Такъ иногда своею каплей чистой
LXVIII.
Четвертая недвижна и бледна
Раскинулась прекраснымъ изваяньемъ...
Она бела, чиста и холодна,
Какъ снежный столбъ, какъ Лотова жена,
Но более казалась мне она
Статуею съ лицомъ отроковицы,
Поставленной у мраморной гробницы.
Вотъ пятая. Она - "известныхъ летъ",
Иначе - дама въ летахъ. Я не знаю
Числа ея годовъ (мне дела нетъ,
Я годы только въ юности считаю...),
Она дошла ужь до того пути,
Где женщины отъ света убегаютъ
И о грехахъ минувшихъ размышляютъ.
LXX.
Какiе сны надъ нею пролетали?
О томъ она сама сказать могла,
Но въ половине ночи, только стали
Ночныя лампы тихо потухать
Какъ будто въ разговоръ вступить хотели,--
Дуду вдругъ закричала на постели.
LXXI.
Вся ода подняляся въ пять минутъ,
Старухи, девы, евнухи бегутъ
Со всехъ сторонъ, какъ волны океана,
Все въ спальне собрались въ единый мигъ,
Хотятъ узнать, что значитъ этотъ крикъ;
Чего Дуду могла такъ испугаться.
LXXII.
Дуду проснулась точно, а вокругъ
Въ одеждахъ снятыхъ, въ страхе и тревоге
Обнажены ихъ плечи, грудь и ноги,
Сiяя красотой, оне глядятъ
И все Дуду распрашивать спешатъ!..
Сама Дуду взволнованной смотрела,
LXXIII.
Но - здесь должны мы быть удалены -
Одна Жуанна лишь не пробудилась...
Такъ иногда вблизи своей жены
Весь шумъ и гвалтъ не слышала она,
Когда жь Дуду была разбужена -
Она проснулась, вкругъ себя взглянула
И съ робкимъ удивленiемъ зевнула.
Тогда-то начался кругомъ допросъ:
Пустились все распрашивать подробно
И за вопросомъ следовалъ вопросъ...
И не по силамъ всемъ подобный трудъ.
Не будучи "ораторомъ, какъ Брутъ" (*);
Смущенная Дуду залепетала
Но словъ понятныхъ было очень мало.
"Юлiи Цезаре" Шекспира.
LXXV.
Но наконецъ могла она сказать,
Что ей приснился лесъ ужасно темный,--
(Намъ лесъ подобный Дантъ могъ описать
Когда все люди мягче и умней,
А женщины солидней и верней),
Что въ томъ лесу деревья зеленели
И чудные плоды на нихъ висели,
А посреди ихъ яблоко росло,--
Огромная и сочная ранета,--
Но высоко висело, - вотъ въ чемъ зло,--
Чтобъ вовсе отстранить несчастье это,
А плодъ виселъ, желая словно злить,
Какъ будто бы надъ нею издевался,
И въ зелени на ветке лишь качался.
LXXVII.
Вдругъ яблоко къ ногамъ ея спадаетъ;
Она стоитъ предъ нимъ, удивлена,
Потомъ его берегъ и поднимаетъ,
Къ губамъ своимъ подноситъ, но тогда
И прямо въ сердце ей вонзила жало
И - вотъ она, проснувшись, закричала.
LXXVIII.
Дуду стыдливо кончила разсказъ;
Когда никто не убеждаетъ насъ,
Что сновиденье то невероятно.
Мне некогда случалось видеть сны
И были сны пророчества полны
Въ нихъ "совпаденье странное" являлось.
LXXIX
Все одалыки начали ворчать,
Напуганы фальшивою тревогой,
"мать":
Чтобъ говорить съ девчонкой-недотрогой
О глупомъ сне, теперь была должна
Покинуть ложе теплое она.
Дуду, прослушавъ выговоръ, вздыхала
LXXX.
"За деломъ же насъ вздумала будить
И подняла всю оду до разсвета...
Изволила пчела, вишь, укусить!...
Ужъ не больна ли ты, мое дитя?
У доктора спрошу я не шутя
Про этотъ сонъ, лишь только утромъ встанемъ
И на тебя внимательнее взглянемъ".
"А какого Жуанне было спать?...
На новосельи крика испугалась!...
Ее я не хотела оставлять:
Дуду всегда смиренницей казалась,--
Теперь для избежанiя хлопотъ
(Хотя кровать узка, да до того ли!),
Жуанну спать переведу я къ Лоле".
LXXXII.
Но бедная Дуду вдругъ зарыдала,
По бледнымъ щечкамъ слезы полились,
Она старуху нежно умоляла
Простить ей эту первую вину
Прелестной, целомудренной подруги
И никогда не закричитъ въ испуге.
LXXXIII.
Она дала зарокъ покойней спать,
Какъ это ей случилось закричать:
То было безпокойное виденье,
Достойное насмешки - смехъ и стыдъ,
И тутъ Дуду, принявъ усталый видъ,
Прогонитъ въ ней весь ужасъ сновиденья.
LXXXIV.
Жуанна тутъ вступилась за Дуду,
Что ночь спала прекрасно, разсказала,
Лишь после пробужденiя узнала,
А потому просила, чтобъ опять
Оставили ее съ подругой спать,
Которую винить нетъ вовсе цели
LXXXV.
Когда она сказала эту речь,
Къ ея груди Дуду лицомъ склонилась
И покраснела вся до самыхъ плечъ...
И самый полуночный этотъ крикъ,
Я самъ еще до ныне не постигъ.
Скажу одно, чтобъ верить въ то могли вы,--
Въ моемъ романе факты все правдивы.
Здесь пожелаемъ доброй ночи имъ,
Иль пожелаемъ добраго утра имъ,
За темъ, что въ часъ тотъ солнцемъ золотымъ
Скалистый берегъ былъ ужъ озаренъ,
Рогъ месяца огромный караванъ
И подъ лучами утреннiй Авроры
Онъ пробирался медленно чрезъ горы.
LXXVII.
Гюльбея съ ложа быстро соскочила,
Отъ скрытой тайны мучась и горя,
И станъ вуалью легкою прикрыла...
Есть басня: пелъ влюбленный соловей
Но тотъ еще мучительней страдаетъ,
Чье сердце страсть сокрытая сжигаетъ.
LXXXVIII.
Смыслъ этой басни каждый объяснитъ,
Читатель снисходительный молчитъ
И не всегда онъ осуждаетъ строго,
А все писатели между собой
Вступали часто въ очень жаркiй бой,
Лишь потому, что ихъ число не мало.
LXXXIX.
Гюльбея съ ложа встала. Сибаритъ,
Тотъ, у кого такая нежность кожи,
Еще не могъ лежать на лучшемъ ложе.
Она стоитъ прекрасна, но бледна,
Измучена борьбой, утомлена
И даже - такъ въ султанше кровь кипела,--
XC.
Почти въ одно съ ней время всталъ супругъ.
Могучiй властелинъ большихъ владенiй,
Высокiй мужъ, жене постывшiй вдругъ,
Мужьямъ, имевшимъ очень много женъ,
И этимъ могъ быть только пораженъ
Несчастный мужъ, которому законы
Кладутъ запретъ брать двухъ красавицъ въ жоны.
О чувствахъ жонъ знать на хотелъ султанъ,
Красавицъ онъ вокругъ себя сбираетъ,
И сознавая свой высокiй санъ,
Ихъ всехъ минутной прихотью считаетъ,
Онъ множество черкешенокъ имелъ,
Хотя питалъ, какъ говорилъ я раньше
Особенное чувство къ той султанше.
XCII.
Молитвы и обычаи востока,
Шесть чашекъ кофе разомъ осушилъ
И вышелъ вонъ, задумавшись глубоко,
Чтобъ о Россiи новости узнать...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XCIII.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XCV.
Когда бъ царица Руси и султанъ
Вникали въ интересъ свой безъ раздора
То ихъ вражда окончилась бы скоро
И ссора не могла бы ихъ смутить.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
XCVI.
Теперь же, озабоченный войной,
Султанъ сзываетъ дворъ на совещанiе:
Какъ бой вести съ воинственной женой,
Народныхъ массъ за новую войну:
О ней молва встревожила страну;
Во избежанье новаго налога,
Слухъ о войне все осуждали строго.
Гюльбея удалилась въ будуаръ,
То былъ прiютъ любви уединенья,
Таинственный прiютъ волшебныхъ чаръ...,,
Вкругъ золото, безценные каменья
Сверкаетъ въ яркой зелени фарфоръ
И вазы ароматы разливаютъ,
Где пленные цветы благоухаютъ.
XCVIII.
Прекрасное жилище украшали...
Какъ будто восхваляя новый мiръ,
У оконъ птички нежно, щебетали,
Цветныя стекла тамъ меняли светъ...
Чтобъ описать прiютъ уединенья,
Пускай дополнитъ ихъ воображенье.
XCIX.
Къ себе Гюльбея Бабу призвала,
Распрашивать въ волненьи начала,
Утаена ли тайна ихъ обмана,
Какъ Донъ-Жуанъ въ гаремъ былъ отведенъ,
Себя умелъ ли выдержать тамъ онъ,
Какъ, где и съ кемъ провелъ всю эту ночь онъ.
С.
На все вопросы Баба отвечалъ
Гюльбее съ замешательствомъ, теряясь,
Но, видно было часто заикаясь,
Онъ что-то скрыть хотелъ на этотъ разъ,
И прикрываясь путаницей фразъ,
Лишь за ухо хватался онъ, а это
CI.
Терпенiе Гюльбее не далось,
Хотелось ей, чтобъ делалось все живо:
Не получивъ ответа на вопросъ,
Когда онъ онъ говорить толковей сталъ,
Въ ея лице румянецъ запылалъ,
Глаза, какъ угли, стали загораться,
А вены алой кровью наливаться.
Негръ, видя искаженiе лица,
Молилъ, чтобъ успокоилась Гюльбея
И выслушать решилась до конца,
Затемъ повествовалъ онъ ей, робея,
Но только виноватъ былъ въ томъ не онъ;
Клялся горбомъ верблюда и кораномъ,
Что тамъ не могъ следить онъ за Жуаномъ.
CIII.
"Начальница гарема въ тотъ же часъ,
Когда девицы стала раздеваться,
Сама судьбой Жуана занялась,
И я не могъ въ гареме оставаться.
Старуха все устроила одна,
(Къ тому жь могло родиться подозренье)
Не признавать ея распоряженье.
CIV.
"Но что Жуанъ умелъ себя держать -
Онъ понималъ, что можетъ пострадать,
Начавъ вести, себя неосторожно,
За первую оплошность тотчасъ могъ
Попасть безъ церемонiи въ мешокъ"...
О сне Дуду не заикнулся Баба"
CV.
Онъ умолчать объ этомъ разсудилъ
И вновь опять разсказывать пустился,
Гюльбеи умъ какъ будто помутился...
Предъ ней кружилось все со всехъ сторонъ,
Въ глазахъ - туманъ, въ ушахъ - какой-то звонъ
И на лицо прекраснаго созданья
CVI.
Казалось, чувствъ она лишится вдругъ,
Но негръ ошибся въ этомъ, съ нею были
Конвульсiи, - среди ужасныхъ мукъ,
То омертвенье многiе изъ насъ,
Быть можетъ, уже видели не разъ...
Что въ те часы Гюльбея испытала,
Она сама едва ли сознавала...
Какъ на треножнике волшебница, она
Мгновенiе въ конвульсiяхъ стояла,
Отчаяньемъ немымъ вдохновлена,
Ей боль на части сердце разрывала...
Гюльбея начала ослабевать
И медленно упала на сиденье,
Склонивъ чело безъ всякаго движенья.
CVIII.
Какъ ветви ивы, волосы спадали
Съ дивана невысокаго назадъ
И мраморъ плитъ холодныхъ подметали.
Грудь поднималась, словно какъ волна,
И встретивши препятствiе, готова
Нахлынуть на скалистый берегъ снова.
СІХ.
Густая прядь волосъ ея могла
Одна рука откинута была,
Какъ алебастръ бела, на оттоманке...
Зачемъ я не художникъ, а поэтъ?
Зачемъ слова не краски? Въ слове нетъ
Словами дашь намекъ лишь о картине.
СХ.
Негръ опытный вполне науку зналъ,--
Когда молчать, когда промолвить слово,
И ждалъ, когда она очнется снова.
Но вотъ она въ молчанiи встаетъ
И медленно по комнате идетъ.
Чело ясней, но очи мрака полны:
СХІ.
По комнате султанша начала
Порывисто ходить. Въ томъ нетъ сомненья,
Что та походка признакомъ была
Людей мы по походке узнаемъ,
Саллюстiй самъ упоминалъ о томъ
И въ книге разсказалъ не безъ причины
О бешеной походке Катилины.
И вотъ она уста раскрыла: "Рабъ!
Виновныхъ двухъ введи сейчасъ ко мне ты..."
Хоть у нея былъ голосъ тихъ и слабъ -
Звучали въ немъ зловещiя приметы.
Съ лукавствомъ онъ ее переспросилъ,
Во избежанье новаго скандала,
Кого она виновными считала?
CXIII.
"Грузинку и..." прибавила она,--
"Ея любовника, при томъ же, - кстати -
Чрезъ пять минутъ здесь лодка быть должна..."
Она едва произнесла слова те,
Чему въ душе былъ Баба очень радъ
Просилъ онъ бородою Магомета
Гюльбею отменить решенье это.
CXIV.
- "Повиновенье - долгъ мой, ты могла бъ
Но выслушай, что скажетъ верный рабъ:
Не торопись исполнить наказанье!
Къ чему поспешность эта? Погоди!..
Она сулитъ дурное впереди....
Но лишь твое раскаянiе чуя,
CXV.
"Скажу одно: что будешь делать ты,
Хотя бы тайну волны поглотили,
Уже не мало жертвъ мы схоронили?
Ты любишь гостя юнаго, - пусть онъ
Умретъ въ волнахъ, тобой не пощаженъ,
Чего же этимъ можешь ты добиться?
CXVI.
--"Какъ смеешь говорить ты про любовь!
Вонъ, негодяй? исполни повеленье!..."
Тутъ негръ изчезъ, болтать не смея вновь:
Его, пожалуй, къ петле приведутъ.
И нехотя онъ шелъ на новый трудъ,
Къ двумъ жертвамъ не питая вовсе злобы,
Но... жертвовать собой для нихъ смешно бы!..
И такъ, онъ шелъ чтобъ выполнить приказъ,
Ворча, браня всехъ женщинъ разныхъ званiй,
Капризы ихъ, упорство, рядъ проказъ
И баловство причудливыхъ желанiй...
И Баба, какъ евнухъ, сознаться могъ
Передъ людьми и передъ целымъ светомъ,
Что счастливъ онъ своимъ нейтралитетомъ.
CXVIII.
Чтобъ парочка оделась, причесалась
Какъ можно аккуратней, и затемъ
Идти къ султанше съ нимъ приготовлялась:
Любезно пожелала такъ она...
Изчезла и веселость Донъ-Жуана,
Но все же ихъ ведутъ къ жене Султана.
СХІХ.
Но здесь я ихъ оставлю. Можетъ быть,
Иль просто ихъ велела утопить,
Какъ водится въ стране той, въ темномъ море,
Но забегать не стану я впередъ,
Пускай сама исторiя течетъ;
Капризныхъ жонъ и волю и желанья.
СХХ.
И такъ, я ихъ оставлю и вполне
Желаю имъ удачи и спасенья.
И выставить иныя приключенья.
Надеюсь, что спасется Донъ-Жуанъ,
Хоть вкругъ него мракъ ночи и туманъ...
Поэты отетупаютъ; не краснея -