Дон-Жуан.
Песня седьмая

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Жуан. Песня седьмая (старая орфография)

ПЕСНЯ СЕДЬМАЯ. (*)

(*) Подробности осады Измаила, служащей сюжетом VII и VIII песней, взяты из французского сочинения, "Historie de la Nourelle Russie. Некоторые из случаев, приписываемых в них Жуану, и между прочим спасение девочки. Действительно случились с покойным Дюком Ришелье, бывшим в то время молодым волонтером на русской службе, впоследствии же основателем и благодетелем Одессы, где имя его всегда будет вспоминаемо с уважением.

В этих песнях будут найдены один или два стиха, касающиеся маркиза Лондондери; они были написаны за несколько времени до его смерти. Еслиб олигархия этого человека умерла вместе с ним, эти стансы без сомнения были бы уничтожены; но так как она продолжала жить и после него, то я не вижу ни в жизни его, ни в его смерти ничего такого, что бы могло воспрепятствовать свободному выражению мнений всех тех, которых во все время его существования он старался подчинить рабству. Был ли он любезным человеком в частной жизни, или нет, об этом мало кто заботится; что же касается до оплакивания его смерти, то на это еще будет довольно времени тогда, когда Ирландия перестанет оплакивать день его рождения. Как министр, это был один из самых деспотических людей относительно намерений и из самых слабых относительно ума, которые когда либо тираннизировали страну. И действительно, после норманнов в первый раз пришлось Англии быть поругаемою, и кем же? - Министром, который даже не знал английского языка! В первый раз парламент позволил приписывать себе декрет на языке мистрисс Малапроп (Лицо из комедии Шеридана "the Rivals").

О том, какова была его смерть, немного можно сказать, кроме разве только того, что еслиб какой нибудь бедняга-радикал перерезал себе горло, то он был бы похоронен где нибудь на перекрестке с обычными принадлежностями: колом и веревкой. Но министр был элегантный лунатик, сантиментальный самоубийца - он только перерезал себе шейную артерию", и вот для него пышность и аббатство (он похоронен в Вестминстерском аббатстве), надгробные слова печали и вой, поднятый газетами, и похвальная речь коронера над трупом умершого, достойного Антония такого достойного Кесаря - и противное и гнусное воспевание разжалованной толпы заговорщиков против всего, что правдиво и честно. В своей смерти, по смыслу закона, он был или преступник или сумасшедший - и ни в том, ни в другом случае не заслуживал панегирика. В жизни своей он был тем, чем знает его весь свет и чем половина света будет еще чувствовать годы, несмотря на то, что смерть его должна служить "примером" для переживших его Сеянов Европы, Хорошо, что хотя некоторым утешением может служить нациям то, что их притеснители не бывают счастливы и иногда так же строго судят о своих собственных поступках, как бы для того, чтоб предупредить приговор над ними человечества. - Но не будем более говорить об этом человеке; и пусть Ирландия перенесет прах своих Граттанов из Вэстминстера. Разве истинные патриоты человечества могут лежать вместе с Вертерами политики!!!

В ответь на возражения, которые были сделаны с другого берега относительно уже напечатанных песней этой поэмы, я удовольствуюсь приведением двух цитат из Вольтера - "La pudeur s'est enfuie des coeurs, et s'est réfugiée sur les lévres"... "Plus les moeurs sont dépravées, plus les expressions deviennent mesurées; on croit regagner en langage ce qu'on а perdu en vertu".

Это действительный факт, столько же применимый к униженной лицемерной массе, составляющей закваску настоящого английского поколения, и не заслуживающей другого ответа, как тот, который мною приведен выше. Часто и расточительно употребляемый титул богохульника, которым вместе с другими изменениями, как радикал, либерал, якобинец, реформатор и т. п. наемники трубят в уши всех желающих их слушать, должен бы хорошо звучать для тех, которые вспомнят, кому он был пожалован в начале. Сократ и Иисус Христос были обречены на смерть, как богохульники, и такой же участи подвергались и будут подвергаться многие, которые дерзают противиться наиболее распространенным злоупотреблениям имени Божьяго и человеческого ума. Но преследование не есть опровержение и далеко не торжество: "несчастный, неверный", как они называют многих, вероятно гораздо счастливее в своей темнице, чем самый гордый из нападающих на них. Мне нет дела до того, справедливы или нет его воззрения, но он пострадал за них, а это-то страдание за убеждение даст более приверженцев деизму, чем примеры иноверных прелатов государству, государственные мужи-самоубийцы - притеснению, или получающие пенсию человекоубийцы - нечистому союзу, весь мир" называющему "священным!" Я не имею намерения топтать ногами мертвых и обезчещенных, но было бы не дурно, если бы приверженцы тех классов, из которых выходят такие люди, несколько поумерили свои восторженные похвалы; эти похвалы в настоящее барышническое и лжеречивое время самолюбивых грабителей - вопиющий грех, и... - но пока довольно.

Пиза, июль, 1832. Б.

                              I.

          Любовь и слава! С очень давних пор

          Вы среди нас являлись, как виденье.

          Так на небе полярном метеор

          Блеснет и пропадет в одно мгновенье.

          Окоченелые от стужи и зимы,

          Блеск тех светил ловит любили мы:

          И снова мы свой темный путь свершали.

                              II.

          Таков на этот раз и мой роман.

          Он тянется, капризный и свободный,

          Меняясь, как аврора хладных стран

          Над степью бесконечной и холодной...

          Скорбя на жизнь, привыкли мы вздыхать,

          Но за порок нельзя же в нас считать

          И самый смех; когда мы жизнь узнаем,

          Ее парадной выставкой считаем.

                              III.

          Меня все обвинить хотят,

          (В чем? я и сам пока не понимаю),

          Что будто жизнь нисколько не ценя,

          Я в жизни все с презреньем отвергаю;

          Я не сочту всех громких, жестких слов...

          О, Боже мой! Как крик тот безтолков!...

          Я сам иду дорогой Соломона,

          Сервантеса и Данта и Платона.

          Сфифт, Лютер, Фенелон, Маккиавель

          О том же говорили вам издревле,

          И сам Руссо сказав, что жизни цель

          Картофельного яблока дешевле.

          Я в том, как и они, не виноват,

          Не ставил я себя с Катоном в ряд

          И даже с Диогеном, а о смерти

          И без меня известно всем, поверьте.

                              V.

          Сократ сказал о звании людей:

          "Мы знаем то, что ничего не знаем".

          Все мы с подобной скудностью идей

          С ослами рядом место занимаем,

          И сам Ньютон - прославленный мудрец

          Среди трудов сказал нам под конец,

          Что пред наукой о этим океаном -

          Себя считал он только мальчуганом;

                              VI.

          "Все суета!" - экклезиасты нам

          Когда жь вернемся к нашим временам,

          То вновь придем к подобной же морали.

          Тебя познал, о суета сует!

          Мудрец и проповедник и поэт.

          Не выскажу такого жь точно мненья?

                              VII.

          Псы или люди! (Знайте: это лесть,

          За тем что вы презренней, чем собаки)

          Моих стихов, - мне все равно!... Во мраке

          С умеет ли полночный вой волков

          Луну остановить средь облаков?

          Так войте же, полны остервененья!

                              VIII.

          Любовь и кровожадную войну

          Я избрал для себя двойной задачей,

          И петь осаду города начну

          Со всех сторон под блеск стальных штыков

          Суворовым надвинутых полков...

          Он обращал вниманье многих взоров.

          Война и кровь - вот чем дышал Суворов.

          Та крепость называлась Измаил.

          На левом берегу реки Дуная -

          Она стоит. Восточный вкус сложил

          Те стены неприступные. Не зная

          Стояли безбоязненно в те дня.

          Быть может, ныньче стены эти срыты

          И гордость их и слава позабыты.

                              X.

          Среди холма разбросано предместье.

          Какой-то грек придумал там давно

          (Его вторым Вобаном должен счесть я)

          Наставить палисадов длинный ряд,

          Стрелять из этой крепости мешали

          А делавшим осаду помогали.

                              XI.

          Вы видите, как был хитер тот грек.

          А стены высоки и человек

          Повеситься на них не мог бы с горя.

          Все жь Измаил был плохо укреплен

          (Пусть мне простят строительный жаргон!):

          И для врагов опасных затруднений.

                              XII.

          Был только грозен мрачный бастион.

          Как черепа иные, крепки стены

          Из амбразур угрозой для измены

          И на открытом месте, чтоб с реки

          На приступ не полезли "казаки",

          А между тем из медных пушек справа

                              XIII.

          Но все ж с реки пройти враги могли.

          Уверить турков было невозможно,

          Что подплывут к нам русских корабли,

          Когда с Дуная приступ начался...

          Весь город опасеньям предался,

          И турки в изумлении стояли...

          И лишь "Аллах! и Бисаллах!" шептали"

          Уже к осаде русские идут...

          Богини войн и славы! Научите,

          Чтоб их имен не переврал я тут,

          Мне имена казаков подскажите!

          Когда бы все могли пересказать

          Об этих Ахиллесах в чуждых краях...

          Произносить лишь трудно имена из".

                              XIV.

          Сергей, Мекноп (*), Строконов и Стронгенов,

          Там был тогда известный Чичагов,

          Рогенов знаменитый и Шокенов -

          И многие другие. Я бы мог

          Таких имен, но слава (эта дама,

          В гармонии стихов всегда упряма) -

(*) В переводе я счел за лучшее сохранять правописание всех русских имен в том же самом виде, как у Байрона.

                              XV.

          Под рифмою, хоть нужно имена те

          И память их героев уважать,

          Героев непреклонной этой рати.,

          Из всех нам незнакомых звучных слов,

          С их окончаньем: "ишкин, "ускин", "овский",

          Одно лишь имя помню: - Разумовский.

                              XVII.

          Но были все воинственны они

          Сам Муфти попадись им в эти дни -

          Они с живого кожу бы содрали,

          И к ужасу несчастных мусульман,

          Той кожей обтянули барабан,

          Для русских барабанов не достало.

                              XVIII.

          Там были иноземцы разных стран,

          И волонтеры наций всевозможных,

          Иль дослужиться почестей вельможных

          (Для юношей занятья лучше нет).

          Там были и британцы равных лет:

          Нашлось Томсонов человек шестнадцать

                              XIX.

          Там были Джек Томсон и Билль Томсон.

          Звались другие именем поэта (*)

          (Известно: назывался Джемсом он)

          Трех Смисов звали Питерами; был

          Один из них известен (**): он ходил

          В поход на Галифакс (***) и был достоин!

          Больших похвал, как превосходный воин.

"The Seasons" (Времена года).

(**) Этот Смис одно из лиц в комедии "Love zayohs at Locksmithe".

(***) Главный город Новой Шотландии.

                              XX.

          Еще скажу: один из Джеков Смис,

          Где горы заменяли ряд кулис.

          Потом он стал героем пораженным -

          Был занесен в газетный бюллютень:

          В сражении в один несчастный день,

          При взятии "Шмаксмиса" был убит он.

                              XXI.

          Хочу я знать (хоть Марс и дорог мне),

          Приятна ль нам всех бюллетеней слава,

          О том спросить ведь я имею право?

          Мне за Шекспиром следовать пришлось:

          И сам Шекспир вложил такой вопрос

          В одну из драм, откуда все остроты,

                              XXII.

          Там были и французы. Их имен

          Произносить однако я не стану,--

          Горячим патриотом я рожден

          Изменником британец звать привык

          Любого гражданина, чей язык

          При имени: француз - не огрызнется

          И как Джон Буль над ним не посмеется.

          Спеша две баттареи укреплять,

          Две цели войско русское имело:

          Во первых, Измаил бомбардировать

          И пушками разрушить зданья смело,

          Сам Измаил способствовал тому:

          Амфитеатром зданья в нем стояли

          И цель для ядер русских представляли.

                              XXIV.

          В минуту суматохи и смятенья,

          Турецкий флот врасплох атаковать,

          На якоре стоящий без движенья -

          И устрашив врагов напором сад,

          Последний план возможен без сомненья,

          Покамест нет в войсках ожесточенья.

                              XXV.

          Есть гадкая привычка у людей:

          И жертвою тех варварских идей

          Там под ножем Чичацков с Смисом пали,

          Из храбрых наших Смисов дал один...

          С тем именем так много есть мужчин.

          То имя перешло к нам от Адама.

                              XXVI.

          Небрежная постройка баттарей

          Победы час на время отдалила.

          Глядят на все печально и уныло,

          Когда продажа книг у них нейдет.

          И точно также свой блестящий ход

          На время гений славы замедляет

(*) Лондонские издатели.

                              XXVII.

          Кто жь был в дурной постройке виноват?

          Не знаю я. Быть может, инженеры,

          Обманывать стараясь всех без меры,

          Но баттарей, сделанные там,

          Давали много смелости врагам;

          С них промахи по крепости давали

                              XXVIIИ.

          Без всякой пользы двигались суда,

          Не зная хорошенько разстоянья,

          Три брандера лишились навсегда

          Фитиль неосторожно запылал!

          И их в одно мгновение подорвал,--

          И хоть лучи денницы загарались,

          Но турки все еще не просыпались.

          Был наконец замечен русский флот,

          Флотилия ужь близко подходила.

          И с ревом ядра ринулись вперед

          На грозные твердыни Измаила.

          Лился поток картечи и гранат;

          Враги менялись дружно межь собою

          Ружейною и пушечной пальбою.

                              XXX.

          И русские как метко ни стреляли,

          Но поняли, что неприступный вал

          Они одной пальбой не разрушали,

          Что тем путем не взять им Измаил,

          Один фрегат случайно подорвали

          Другой во время битвы турки взяли.

                              XXXI.

          Но много жертв турки, понесли.

          Спустились лодки с насыпей земли

          И удальцы турецкие в мгновенье

          За флотом понеслися по воде,

          Обстреливать стараясь их везде.

          Отброшены: их русские разбили.

                              XXXII.

          "Когда б хотел я описать погром

          И натиск русских войск на крепость эту,

          ".

          Так возвестил тогда историк свету.

          И кончивши на этом, начал он,

          Вас прославлять, Де-Линь и Ланжерон!...

          Их имена в историю попали

                              XXXIII.

          А между тем кто знал те имена?

          Для большинства их имя не известно...

          О, слава! Не на долго ты дана!

          Капризная из всех земных богинь!

          Лишь только потому, что "принц Линь" (*)!

          Оставил мемуары, без сомненья,

          Он избежал, как прочие, забвенья....

                              XXXIV.

          Вот те, которые прославились давно

          И как герои храбрые сражались,

          Но помнить их имен не суждено!

          Толпой неблагодарной в краткий срок.

          Держу теперь пари - никто не мог

          Из всех последних войн по разным странам

          Припомнить их героев имена нам.

          И так, осада та неудалась.

          Хотя решался очень энергично

          Известный по истории - Рибас.

          Начать аттаку сильно вторично...

          Я снова стал растягивать роман.

          Не стану же, чтоб избежать проклятья,

          Речей героев всех перечислять я.

                              XXXVI.

          Красавец и с сложеньем Геркулеса,

          Богатый, сладострастный славянин,

          Известный всем вельможа и повеса,

          Потом он умер, чахлый и без сил

          Так саранча поля опустошает,

          А там - на них сама же умирает.

                              XXXVII.

          То был Потемкин, баловень судьбы,

          Когда богатству кланялись рабы.

          Превозносили знатность человека.

          Он пышностью своею поражал,

          И рост его высокий возбуждал

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                              XXXVIII.

          И вот к нему Рибас курьера шлет,

          Чтоб получить от князя разрешение

          И получить согласье на сраженье;

          К аттаке приготовились полки,

          И скоро пушки грянули с реки,

          А с крепости, закутанной в тумане,

                              XXXIX.

          В тот самый день, когда осаду снять

          Решились, отступив от Измаила,

          Успел курьер нарочный прискакать,

          Депешу привезенную прочли

          И в ней известье новое нашли:

          Главою войск - повсюду крах промчался -

          Потемкиным Суворов назначался.

          К Рибасу князь письмо свое прислал,

          Где очень ясно высказал желанье.

          Его приказ историк бы назвал

          Образчиком спартанского посланья,

          "

          Теперь же только краткостью одной

          Известен он. Депеша возвещала:

          "Взять Измаил, во что бы то ни стало"

                              XLI.

          "Да будет свет!" Бог молвил, и был свет.

          "Да будет кровь!" сказал один владыка,

          И море крови пролито, и нет

          Ужаснее приказа. Буйно, дико

          В единый час то сокрушит война,

          Война идет и где проходит мимо" -

          Терзает и разит неумолимо.?

                              XLII.

          Стан турков был не долго восхищен

          В бою, что неприятель поражен

          (Иль поражен: грамматики законам

          В пылу я очень часто изменял).

          Здесь об ошибке турков я сказал:

          Но собственное сало охраняли.

                              XLIII.

          Действительно двух всадников в пыли

          Увидели из лагеря. Сначала

          ".

          За их седлом запасов очень мало:

          Рубашки три - вот все богатство их.

          Когда жь они на скакунах лихих

          Подъехали, узнали их без споров:

                              XLIV.

          "Мы в радости!" глупцы порой кричат

          В час лондонских больших иллюминаций.

          Джон-Булль им постоянно очень рад:

          Лишь был бы город ярко освещен;

          Свой кошелек раскроет мудрый Джон,

          Предастся безразсудству он в излишке,

          Лишь только б волю дать своей страстишке".

          Доныне он глаза свои клянет, (*)

          Но лишено проклятье то значенья,

          И чорт при этом ухом ее ведет,

          Затем, что Джон совсем лишился зренья.

          И голода, измученный сведет,

          Считает он за бредни и химеры,

          И говорит, что он есть сын Цереры....

(*) Любимая поговорка у англичан: "Damn mine eyes" (да будут прокляты мои глаза), употребляемая в том случае, если он хочет убедить кого нибудь в справедливости своих слов.

          И так вперед. Весь лагерь ликовал:

          Французы, англичане и казаки...

          Суворов всех как факел, освещал,

          Приготовлял к блистательной аттаке.

          Вслед за собою путника ведет,.

          Так и за ним, дивясь ему как чуду,

          Войска и свита следовали всюду.

                              XLVII.

          Восторженные крики раздаются,

          Честь отдает фельдмаршалу весь флот...

          Войска осады ждут и не дождутся.

          Вот пушка прогремела, рать спешит

          Приготовляют новые фашины

          И разные гуманные машины...

                              XLVIII.

          Власть сильного над миром велика.

          Так часто волю одного быка

          Все стадо исполняет без обмана,

          И он один ведет его с собой.

          Все смертные, любимые судьбой,

          И подчиняться рабски заставляют,

                              XLIX.

          Весь лагерь и войска шумели так,

          Как будто брачный пир их ожидает

          Как и война, без ссоры не бывает).

          И даже дети с ранняго утра

          В обозе голосили вслух: ура)...

          Так старичек чуть видный и невзрачный,

                              'L.

          Да, это так. Уже со всех втором

          Стоят войска, все новой битве рады.

          Был под ружьем отряд из трем колонн

          Другой отряд из трех колонн готов

          Пробить путь к славе с помощью штыков,

          А две колонны в третьем их отряде

          Готовились идти на крепость сзади.

          Ряд баттарей был вновь сооружен

          Военный суд был собран для совета,

          Единогласьем полным заключен

          (В таких делах бывает редко это).

          Зарделась славы яркая звезда;

          И обучал ружьем владеть Суворов

          Всех рекрутов и робких волонтеров.

                              LII.

          Мог исполнять обязанность капрала

          И дрессировку делал рекрутам:

          Так точно саламандра начинала

          Премудрые уроки понимать

          Он их учил на лестницы взбираться

          И чрез глубокий ров переправляться.

                              LIII.

          Он турками фашины наряжал,

          И рекрутов на чучел заставлял

          Ходить как в бой и наносить им раны.

          Хоть та система воинских потех

          В иных и возбуждала громкий смех.

          Взял Измаил: ведь лучше нет ответа.

                              LIV.

          В ночь пред осадой в тихий крепкий сон

          Весь лагерь не на долго погрузился.

          Из нас конечно, б всякий удивился,

          Но пред грозой спокойно спит солдат.

          Все было тихо в войске. Каждый, рад

          Подумать о прошедшем пород битвой

                              LV.

          На стороже один Суворов был,

          Давал кругом советы, приказанья,

          Там помогал работе, там шутил...

          Герой, буффон, фельдмаршал и капрал,

          Везде своих врагов он разбивал...

          Сегодня шут, а завтра муж суровый,

          Сегодня Марс, а завтра Момус новый.

          Меж тем как замечательный герой

          Следил за обученьем новобранцев

          Казаки натолкнулись той порой

          На кучку неизвестных иностранцев,

          Мог говорить по русски. Он потом

          Им объяснил, что сам во время оно

          Считал своими русския знамена.

                              LVII.

          Их в главную квартиру. По наряду

          За мусульман их приняли вдали,

          Но поняли по первому же взгляду.

          Что тот костюм - случайный маскарад.

          Сыны Европы нашей надевали

          И с толку иногда людей сбивали.

                              LVIII.

          Перед толпой калмыков, в этот час

          И убеждал, как нужно всякий раз

          Крошить врагов без дальних разговоров.

          Он человека - глиною считал

          И правила такия всем внушал,

          Как пенсион в отставке для солдата.

                              LIX.

          Когда Суворов пленных увидал,

          Из под бровей глаза его блеснули;

           "Откуда вы?" Спросил их генерал.

           - "Как пленников держали нас в Стамбуле,

          Оттуда мы бежали", - был ответ.

           - "Кто вы?" - "Как видите"... (Тогда весь свет

          Ужь знал о том, что был Суворов краток:

                              LX.

           - "Как вас зовут?" - "Меня шут Джонсон,

          Товарищ мой - Жуан, а вот две дамы,

          А третий же.... совсем быть пола он".

          "Последних трех не приняли б сюда мы.

          Но так и быт!... Ваш друг мне незнаком.

          Но вы.... вы с Николаевским волком

          Под Виддином ходили на сраженье?"

          --"Да, генерал, участвовал в тот день я".

           - "Вы, кажется, аттаку там ведя".

           - "Я". - "Что жь потом?" - "Не помню я, признаться...."

           - "Вы первый в этот день на брешь вошли?"

           - "Да, как и все" спешил туда забраться..."

           "Ну что ж за тем?" - "Затем:был ранен в бок

          И кто-то в плен меня увлек".

           - "Хоть Виддин взять гораздо легче было,

          Мы отомстим за вас у Измаила.

                              LXII.

          "Где вы служить зачнете?" - "Где-нибудь,

          Мне все равно, куда ни поместите".

           - "Вы любите всегда опасный путь

          И от других отстат не захотите,

          Но ваш товарищ молод так, устал...

          " - "О, генерал,

          Когда в войне он станет увлекаться,

          Как и в любви, то будет львом он драться."

                              LXIII.

           - "Посмотрим, как он храбр". (Здесь Дон-Жуан

          Сегодня в ночь пойдет на мусульман

          Ваш старый полк, я так распорядился.

          Я дал обет: проедет борона,

          Там, где стоит турецкая стена.

          Сметая в прах огромные мечети.

                              LXIV.

          "И так, вперед!" И начал, он опять

          Речами вдохновенного рубаки

          Как проповедник, звал он их к аттаке:

          Туда с собой на неприступный вид,

          Где Измаил недвижимый стоил,

          Где гибели назначены заране

                              LXV.

          Одобренный беседою, Джонсон

          К Суворову вновь с просьбой обратился?

          Хоть занятый своим ученьем, он

           - "Мы, генерал, сочтем себе за честь...

          Всех впереди на этот приступ лезть,

          Но нам пока еще не указали,--

          Куда нас здесь обоих назначали..."

           - "Ба, я забыл... В один из тех полков

          Я вас пошлю, где прежде вы служили.

          Он будет завтра в деле. Эй, Камков!

          Скажи, чтоб их сейчас же проводили.

          А иностранки эти. Пусть оне,

          Чтоб им меж нас напрасно не мешаться,

          В обозе в это время поместится."

                              LXVII.

          Две женщины в испуге задрожали,

          Хотя для них не новостью был плен:

          Оне его в гареме испытали.

          Как курица, разбросив два крыла

          Так и оне рыдая, полны муки

          В отчаяньи немом простерла руки -

                              LXVIII.

          К двум храбрецам, которых отличал

          Один из тех, пред кем весь край дрожал,

          Кто к славе шел через тела убитых,

          О, люди сумасбродные! о, свет!

          О, лавр безсмертной славы и побед!

          И над врагами падшими смеешься!..

                              LXIX.

          Не понимал Суворов женских слез.

          И этих женщин горькия рыданья

          В нем будто шевельнулось состраданье.

          Хотя война, пролитой крови вид

          Сердца героев часто и черствит,

          Но иногда их трогают печали.

                              LХХ.

          И он сказал: "Ответь, Джонсон, - ко мне

          На кой же чорт двух женщин привели вы?

          Пускай в обоз отправятся оне,

          Совсем нам не с руки такой багаж.

          Я не терплю, когда приходит блажь -

          Жениться молодым моим солдатам.

          Где тут возиться с ратником женатым!"

           - "Нет, генерал. Двух этих дам сюда

          Случайно привели мы. Эти дамы

          В брак с нами не вступали никогда.

          Я службу понимаю и сюда мы,

          Удобнее оставить их вдали,

          Чтоб за семью свою не опасаться

          И без забот на приступе сражаться.

                              LXXII:

          С прислужником своим и с нами вместе

          Чрез множество опасностей прошли,

          Боясь погони тайной или мести

          Такая жизнь не новость для меня,

          Прошу я вас, хотя из состраданья,

          Им оказать, как женщинам, вниманье".

                              LХХИИИ.

          Турчанки ощущали тайный страхе,

          Но и в тоске, с слезами на глазах,

          Скрыть не могли, бедняжки, удивленья

          При взгляде на худого старика,

          Стоявшого при них без сюртука,

          Хотя пред ним дрожало все на свете.

                              LXXIV.

          Действительно. Заметили оне,

          Что вкруг ему толпа повиновалась,

          Султана власть лишь в роскоши являлась,

          В каменьях драгоценных и в цветах,

          А в этих незнакомых им местах

          Турчанки не могли не удивляться,

                              LXXV.

          Джонсон их утешал, на сколько мог,

          И вывести стирался из сомненья,

          А Дон-Жуан клялся, что лишь восток

          Он где нибудь их встретит, здесь иль там,

          Иначе - горе русским всем войскам.

          И - странно! - их лицо светлее стало:

          Хвастливость дамам нравится не мало.

          Так после поцелуев, вздохов, слез

          Решились наконец они разстаться.

          Красавицы отправились в обоз

          Решения сраженья дожидаться

          А храбрецы сбирались на врагов,

          Хотя враги им зла не доказали,

          И к битве приготавливаться стали.

          Суворов же иначе разсуждал,

          В анализ очень тонкий не пускался,

          Значенья жизни вовсе не давал

          И видом трупов, крови не смущался.

          Он впереди лишь видит ряд побед,

          А потому заметил он едва-ли,

          Как две турчанки слезы проливали.

                              LXXVIII.

          Сейчас земля дрожать начнет от стона...

          Когда б Гомер о пушках ведать мог,

          Я вспомнил бы осаду Илиона,

          Как сын Приама в битве был убит...

          Штыки и ружья, ядра и мортиры -

          Слова совсем не нежные для лиры.

                              LXXIX.

          О, ты, Гомер! Умел пленять ты слух,

          Мог шевелить и тех, кто даже глух

          Твой стих гремел и в море и на суше;

          Твое оружье - лучше всех штыков,

          Вносивших в мир следы одних оков,

          В свободе не увидят новой Трои.

                              LXXX.

          О, ты, Гомер! Я должен описать,

          Как гибли люди в битве, как в заразе,

          Чем у тебя, в классическом рассказе.

          Но мне ли здесь соперничать с тобой?

          Ручей ли с океаном вступит в бой!

          Хотя резней и наше поколенье

                              LXXXI.

          Резней не поэтической, живой,--

          А жизнь назвать нам истиной возможно,--

          Где истину сверяем мы с молвой,

          Сейчас начнут брать крепость Измаил...

          Где жь красок взять? где взять к рассказу сил?

          О, души всех героев! вашим светом

          Лучи свои питает солнце летом!...

          О, Бонапарт! Где список жертв войны?

          Где пышные, большие бюллетени?

          О, Леонид, где Греции сыны,

          Погибшия страдальческия тени?

          Чтоб продолжать рассказ! Я был готов,

          Чтоб славы умирающей отливы

          В моих стихах опять явились живы.

                              LXXXIII.

          Но снова может в жизни обновляться

          И каждый час, и каждый день и год

          Героям суждено опять рождаться,

          Когда же мы припомним их дела,

          То явятся они нам в нашей сфере

          Как мясники... в громаднейшем размере.

                              LXXXIV.

          Медали, ленты, кружева, чины -

          Мундиры - лишь дли пальчиков дамы,

          Как дамам веера для развлеченья.

          Любой солдат, надевши свой мундир,

          Уж думает явиться славным в мир.

          ты? Спросите поросенка,

          Когда он в поле ветер чует тонко (*).

(*) Фигуральное выражение, заимствованное из псалмов.

                              LXXXV.

          Как настоящий поросенок, или...

          Как ловкий бриг, за ветром он спешит,

          Прибавлю я скорее, чтоб простили

          Мне первое сравненье, а затем

          За то другая песня, может статься,

          Как деревенский колокол раздастся.

                              LXXXVI.

          Но, чу! среди полночной тишины

          И крадутся у крепостной стены

          Безмолвные отряды, как виденья.

          А сквозь туман льют звезды бледный свет

          И словно шлют прощальный свой привет,

          Закроет все зловещей пеленою.

                              LXXXVII.

          Умолкнем здесь. То пауза, когда

          От жизни к смерти - шаг один, мгновенье,

          И перед смертью сходит примиренье,

          Еще минута - жизнь проснется вновь,

          Залп, крики: марш! кругов польется кровь...

          Ура! Аллах! И скоро в реве битвы