Дон-Жуан.
Песня восьмая.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дон-Жуан. Песня восьмая. (старая орфография)

ПЕСНЯ ВОСЬМАЯ.

                              I.

          О, кровь и гром! Ужасные слова!...

          Но ведь они есть поясненье к славе,

          Я ль виноват, что слава такова?

          А потому я с музою не вправе

          Умаливать об ужасах войны.

          Названья ей различные даны:

          Беллона, Марс, но все же в заключенье

          Не скроем мы их страшного значенья.

                              II.

          Готово все - огонь, мечи, народ,

          Чтоб смерть нести повсюду по дороге,

          И на резню вся армия ползет,

          Как страшный лев, ползущий из берлоги,

          Как гидра из болотистых трясин, и,

          И этот стоголовый исполин

          В борьбе кровавой головы теряет -

          И тотчас их другими заменяет.

          История en grand на все глядит,

          Но еслиб мы узнали все детали

          То верно б ощутили тайный стыд

          И славу войн сомнительной прилили.

          Не слишком ли тяжелою ценой

          Победы покупаются войной?

          Не выше ли минута состраданья

          Всех долгих войн, убийств и истязанья?

                              IV.

          Она самодовольство в нас родит;

          Межь тем война с триумфами похода,

          Со всем, что в ней чарует и дивит,

          С налогами голодного народа,

          С её войсками, шедшими вперед -

          Одних людей бездушных увлечет...

          Бой, поднятый не за свободу братий,

          Есть ряд убийств, достойнейших проклятий.

                              V.

          Нет, славу этих войн мы не сравним

          Хотелось за свободу драться им

          Пусть как теперь, так и по время оно

          Победами дивил иной деспот,

          Но слава двух героев не умрет;

          Их имена признают все народы

          Святым и вечным лозунгом свободы.

                              VI.

          Настала ночь и сквозь туман ночной

          Лишь только пламя пушек прорывалось

          И лентою кровавою одной

          В немых струях Дуная отражалось.

          Рев баттарей ужасных потрясал

          Сильней, чем гром, гремящий между скал:

          Гроза небес нас редко убивает,

          Но гром людей неистово терзает.

                              VII.

          Одна колонна двигалась вперед

          И к приступу готовилась заране,

          Близка аттака страшная - и вот

          И встретили отпором христиан;

          Тогда земля и волны и туман

          Зажглись огнем, вся крепость запылала

          И словно Этна пламя извергала.

                              VIII.

          Над крепостью пронесся крик: "Аллах!"

          Зловещий грохот битвы покрывая,

          И повторился он на берегах,

          Его шептали волны, повторяя...

          Он был и вызывающ, и могуч,

          И даже наконец из темных туч

          Святое имя это раздавалось...

          "Аллах! Аллах!" повсюду повторялось.

                              IX.

          К осаде устремились все полки.

          Одна колонна к крепости стремилась,

          Чтоб бой начать со стороны реки

          Но, словно листья сбитые, ложилась,

          Хотя Арсеньев, первый из рубак,

          Их вел к резне. "Резня есть - дочка Божья",

          Сказал Вордсворт... не верю в эту ложь я.

                              X.

          Уж принц Де-Линь в колено ранен был;

          Граф Шапо-Бра (*) (Мой Бог! вот голова-то!)

          Меж головой и шляпой получил

          Удар, но крепкий лоб аристократа

          Пробить шальная пуля не могла

          И даже шляпу графа сберегла.

          Такой пример едва ли, впрочем, новый:

          Свинцовых пуль не трусить лоб свинцовый.

(*) Герцог Ришелье.

                              XI.

          А в это время Марков генерал

          Велел, чтоб принцу помощь оказали,

          И в то же время словно не видал,

          Как вкруг его солдаты умирали,

          Освобождая принца от беды,

          Он в наказанье сам в беду попался:

          Разбит ядром, он без ноги остался.

                              XII.

          Три сотни пушек грозно изрыгать.

          Пустились смертоносные пилюли,

          Чтоб стали люди кровью истекать.

          Как град войны, кругом свистали пули...

          О, смертный час! о, голод! о, чума!..

          Ужасны вы, ужасна ваша тьма,

          Но вам едва ли выдержать сравненье,

          С резнею изступленного сражения.

                              XIII.

          Куда в испуге мы не бросим взгляд -

          Везде встречаем муки и страданья:

          Там с хриплым криком падает солдат,

          Там корчи по земле и содраганья...

          Вот вся награда сотням храбрецов,

          А пощаженных битвою бойцов

          Но все же слава, - должен я признаться,--

                              XIV.

          Мне дорога. Приятно век дожить

          Под старость на казенном содержанье

          И пенсион за службу получить:

          Для воина он - высшее желанье...

          Притом герои нужны для певца?

          И так, герои бьются до конца

          За тем чтоб их прославили с трезвоном;

          А после наградили пенсионом.

                              XV.

          Перед рядами грозных баттарей

          Высаживались многие отряды,

          Чтоб приступить к аттаке поскорей,

          И лезли гренадеры сквозь преграды!

          Так весело, как резвое дитя

          Ползет к коленам матери шутя,

          Так смело частоколы пролетали,

          Как будто на парад их призывали.

          То был великолепный, чудный вид!..

          Везувий сам с такою дикой страстью

          Не мог бросать осколки скал и плит

          Своею раскалившеюся пастью...

          Погибла офицеров третья часть;

          Без них войска могли бы духом пасть:

          Стрелку собаки нужны, но однако -

          Охотник пал, и не нужна собака.

                              XVII.

          Но здесь я должен повесть продолжать,

          Как мой герой шел по дороге к славе:

          Ведь всех героев мне не сосчитать,

          Хоть и они венок лавровый вправе

          Потребовать от каждого певца,

          Но список их продлился б без конца,

          И храбрость их венками награждая,

          Не кончил бы романа никогда я.

                              XVIII.

          И потому твой почтенный труд

          Пускай они убитых перечтут,

          Помянут их с печалью и приветом,

          И трижды, трижды будет счастлив тот,

          Чье имя журналист, не переврет;

          Один пример я знаю: Грос скончался --

          И после смерти Гров он назывался.

                              XIX.

          В разгар аттаки брошен был Жуан,

          А с нам - Джонсон, и оба нападали,

          Рубя и поражая мусульман,

          И шли - куда? - они того не знали,

          Но шли вперед, шагали чрез тела,--

          Там, где резня отчаянней была,--

          Друзья разгоряченные являлись

          И словно над опасностью смеялись.

                              XX.

          То подвигались несколько вперед

          Чтоб овладеть у каменных высот

          Одним из выдававшихся уступов,

          То отступали медленно назад,

          Когда их осыпал чугунный град;

          По лужам крови ноги их скользили

          И умиравших воинов давили.

                              XXI.

          В тот день Жуан изведал в первый раз

          Военный дым. Хотя всю ночь он дрался

          От холода, быть может, содрогался

          И ждал когда из массы темных туч

          Проглянет утра радостного луч,

          Но все же Дон-Жуан не растерялся

                              XXII.

          А если б и бежал - беды в том нет.

          Так многие герои начинали;

          Припомните, как Фридрих, сын побед,

          В подобном положении, - потом,

          Переломив себя, шли на пролом

          И ради денег или убеждений

          Как дьяволы дрались среди сражений.

          Он был, как Эрин прежде называл

          На древнем языке ирландском, или

          На языке пуническому - (я знал,

          Что мудрецы иные находили

          И речью Ганнибала. Я знаком,

          С тем мнением: оно рационально

          Но только вовсе не надионально).

                              XXIV.

          "Цвет юности", поэзии созданье;

          То упиваться страстью быть он рад,

          Жил для любви и пылкого лобзанья,

          То с радостью бросался в шумный бой,

          И отдаваясь новым ощущеньям,

          Считал резню приятным развлеченьем.

                              XXV.

          В любви, как и в бою, он весел был,

          Наш Дон-Жуан сражался и любил,

          Как говорят, с "намереньем хорошим",

          Так дипломат, герой, законовед:

          Готовят нам всегда один ответ:

          "Трудились мы во имя доброй цели".

          Жаль, что в аду устроены панели -

                              XXVI.

          Из этих "добрых целей" (*). Если ад

          Такою мостовою обладает,

          Еще цела, затем что в ад вступает

          Без всяких добрых целей разный сброд,

          И путник мостовой той не найдет

          Теперь и аду, - там улицы, наверно,

(*) Намек на одну португальскую пословицу, которая говорит, "ад вымощен добрыми намерениями..."

(**) Улицы в Лондоне.

                              XXVII.

          Капризная случайность много раз

          И он совсем терял ее из глаз.

          Так и теперь случайность напугала

          Героя моего: заметил он,

          Что перестрелкой жаркой увлечен,

          И нет его товарищей с ним вместе.

                              ХХѴИИИ.

          Тот случай пусть другие объяснят.

          Товарищи, быть может, смяты были,

          Так некогда и Цезаря смутили

          Его войска, и был он принужден

          Сбирать за легионом легион

          И снова призывал их для сраженья

                              XXIX.

          Но Дон-Жуан - не Цезарь был, ему

          Не предстояло подвига такого,

          Хотя и храбр он был, а потому

          Как... как осел (читатели! Гомер, -

          Пусть вам послужит в прок такой пример,

          К Аяксу прилагал сравненье то же,

          Так мне его стыдиться для чего же?)

          И так, вперед пошел он, как осел,

          И даже не хотел и оглянуться.

          Но видя, что в огонь он прямо шел

          Жуан назад решился обернуться,

          Что было трудно несколько ему:

          Весь полк, в котором он недавно бился,

          На половину в трупы обратился.

                              XXXI.

          Бог весть куда пропавших (не стараюсь

          Тот случай объяснить я, но пока

          Лишь об одном заметить здесь решаюсь:

          По моему, совсем в том дива нет,

          За славою гоняясь, увлекался

          И невзначай с полком своим разстался).

                              XXXII.

          Итак, Жуан совсем стал одинок

          Как путник на болотный огонек,

          Стремится ночью в дождь и непогоду,

          Как выброшенный на берег моряк

          Себе приюта ищет, - точно так,

          Спешил туда, где жарче бой кровавый.

                              XXXIII.

          Жуан не знал и не хотел он знать,

          Где был теперь, - вся кровь в нем запылала,

          И жажда битвы жгла и опьяняла.

          Туда, где пушек слышался раскат,

          Где словно разверзался целый ад.

          Он бросился... О, Бэкон! истребленье

(*) Монаху Бэкону приписывают первое изобретение пороха.

                              XXXIV.

          Жуан бежал вперед, и на бегу

          С второй колонной Ласи повстречался.

          Он многих храбрецов, не досчитался:

          На половину силы лишена,

          Теперь дралась отчаянно она.

          И к ней Жуан примкнул, как новый воин,

                              XXXV.

          В ту самую минуту и Джонсон

          Явился там же, после отступленья:

          Так поступает воин, если он

          Но, кажется, Джонсон был не таков:

          Последним битву кинуть он готов,

          Когда же отступал, то, без сомненья,

          Особое имел соображенье.

          Заметил скоро опытный Джонсон,

          Как вкруг него солдаты умирают,--

          Один Жуан был случаем спасен;

          Все новички опасности не знают

          Тогда Джонсон вдруг повернул назад.

          В минуту эту страшную готовый

          Товарищей созвать для битвы новой.

                              XXXVII.

          С завалов, с бастиона Измаила,

          Из окон, с крыш; как черти, в каждый дом

          Засели мусульмане, - трудно было

          Войскам ту перестрелку выносить...

          Своих стрелков увидел в отдаленьи,

          Разсеянных в испуге и смятеньи.

                              XXXVIII.

          Он позвал их - они сошлись на зов

          Что не всегда любезный дух готов

          На вызов наш придти (*). В одно мгновенье

          Войскам ту перестрелку выносить.

          Стрелки перед Джонсоном собрались...

          Они везде являются как стадо,

          Кому нибудь им подчиняться надо.

          Hotspur. Why to can y, or so caw sny men:

          "

(*) Здесь Байрон намекает на одну сцену из "Генриха IV" Шекспира, где есть такое место:

Glendover. "I can call spirits from the vasty deep.

(Глундовер. "Я могу вызывать духов из глубины пропасти.

Готспор. Ну, это могу и я, и всякий это может,

Только придут ли они на ваш зов?).

                              XXXIX.

          Был славный малый, хоть и назывался

          Не столько благозвучно в мире он,

          Как Ахиллес с Аяксом, но сражался

          За то неутомимо, точно лев.

          Негодованье сильное, волненье

          Он подвиги свершал без восхваленья.

                              XL.

          Он отступил, но это был разсчет.

          Что назади товарищей найдет

          И снова поведет их на осаду.

          Герои робость чувствуют порой,

          Но если в битву ринется герой,

          Чтоб отдохнуть и - снова в пыл сраженья.

                              XLI.

          Джек отступил, как я уж говорил,

          Чтоб вновь солдат вести на место это,

          По выраженью старому Гамлета.

          Но этим не тревожился Джонсон;

          Как гальванизмом был он оживлен,

          И воинов его одушевленье,

                              XLII.

          Но, чорт возьми! Нашли они опять

          То самое, что их еще недавно

          Заставило от битвы убежать.

          Пусть о безсмертьи славы говорят,--

          Они нашли, что снова вкруг их ад,

          И на себе тот час же испытали

          Те ужасы, которых убежали.

          Как под косой склоняется трава,

          Как хлеб под градом, воины валились.

          Та истина давно уж не нова,

          Что с жизнью очень хрупкой мы родились.

          И тотчас обратили их в кисель,

          И храбрецы, броcaвшиеся львами,

          С разбитыми летели головами.

                              XLIV.

          Ряды солдат сметали мусульмане,

          И смерть носилась бурею степной....

          А между тем, в том огненном тумане

          (Чем объяснить людской судьбы закон?)

          При свисте пуль; в дыму, вперед прорвался,

          И наконец на верх стены взобрался.

                              XLV.

          Один, другой и скоро весь кружок

          Риск всюду ожидал, как кипяток,

          Жгли пули тех, кто был на парапете,

          И тех, кому пришлось, стоят внизу,

          А потому чугунную грозу,

          Выдерживать пришлось неумолимо.

                              XLVI

.

          Но кто достиг стены, тот увидал,

          Что их спасла ошибка осажденных,

          В войне построек самых не мудреных:

          Он в центре парапета нужным счел

          Наставить безполезный частокол,

          И бравшим крепость эту не преграды,

                              XLVII.

          За тем, что там на каждой стороне

          По десяти солдате могло держаться,

          Чем пользоваться начали вполне

          Они могли стрелять там, ставши в ряд,

          И опрокинуть тотчас палисад...

          Не все из них однако уцелели,

          И наконец пришли к желанной цели.

          Межь первыми, - о первом умолчу,

          Я знаю, что такое предпочтенье

          Родит и меж друзьями огорченье.

          Скажите мне, какой же смелый Бритт

          Джон Булю мог сказать, что был разбит

          Наш Веллингтон, хотя такое мненье

                              XLIX.

          Они еще при этом говорят,

          Что если б Блюхер, Бюлов, Гнейзенау

          И множество других на "ов!" и "ау"

          Не подошли, то Веллингтон наряд

          Сберег под Ватерлоо честь и славу,

          Но отступил без помощи назад,

          Так говорят они про Веллингтона.

                              L.

          Но пусть хранит всех сильных мира рок!..

          Ведь им не ждать охраны от народа,--

          Она поет, что в мир идет свобода...

          И кляча принимается лягать,

          Когда хомут начнет ей шею жать,

          И Иова терпенье, вероятно,

                              LI.

          Толпа ворчит сначала, как Даавд,

          Потом бросает камни в великана

          И наконец с оружием бежит,

          И тут начнется бой, заблещет сталь...

          При этом мог воскликнуть я: "как жаль!"

          Но убежден, что общее движенье

          Спасет весь шар земной от оскверненья.

          Но далее. - Не первым, я сказал,

          Но лишь одним из первых устремился,

          Безстрашный Дон-Жуан на грозный вал:

          Он словно в битвах вырос и родился.

          От жажды славы кровь его зажглась

          И - женственный, чувствительный, прекрасный -

          Увлекся он теперь резней ужасной.

                              LIII.

          Он, то дитя, которое люблю!

          Склоняться к женской груди в тишине...

          Жуану знать совсем не нужно было

          Слова Руссо: "красавица! следи

          Он соскользнет". Жуан не покидал их

          Когда любил. Его от губок алых -

                              LIV.

          Одна судьба могла лишь оторвать,

          (Из, впрочем, невозможно различать).

          Теперь же на бойницы крепостные

          Он сделал смелый шаг, - он, чья душа,

          Была чиста и детски хороша,

          Туда, где голос смерти раздавался.

                              LV.

          К его вискам ключом бросалась кровь,

          Встречаясь вдруг с препятствием нежданным.

          Пред первым же забором деревянным,

          И тот из них, кто больше всех тяжел,

          Рискует испытать не мало зол...)

          Он издали мог Зверству ужасаться,

                              LVI.

          В главе колонны бывший генерал,

          Со всех сторон теснимый и разбитый,

          Вдруг храбрецов нежданных увидал

          Благодарить Жуана поспешил.

          Сказав, что сдаться должен Измаил

          Он, как Пистоль (*), угадывал заране,

          Что встретил, не бездельника в Жуане.

                              LVII

          Но Дон-Жуан язык немецкий знал

          Не более санскритского; - поклоном

          Он только генералу отвечал,

          По тону, по медалям и звездам,

          По важным повелительным речам

          Жуан в одну минуту догадался,

          Что крупным он сановником считался.

          Но их беседа длиться не могла,

          О ни друг друга мало понимали...

          Когда кругом нас мертвые тела,

          Когда круг нас дрались и умирали,

          Вступить с другим в беседу нам пришлось,

          То каждый бы на деле убедился,

          Что разговор не долго бы продлился.

                              LIX.

          В одну минуту это совершилось.

          Но кто минуту испытал,

          Тем никогда она не позабылась,

          В единый стон слился весь Измаил

          Разслышать можно было птички пенье

          Средь ужасов предсмертного хрипенья.

                              LX.

          Взят Измаил... "Бог нивы сотворил,

          ".

          Слова поэта здесь я повторил.

          Согласен я. Когда распались в: груде

          Рим, Тир и Вавилон и Карфаген,

          То у развалин этих павших стен

          Чтоб вновь в лесах дремучих поселиться.

                              LXI.

          Из всех людей, всех наций и времен,

          (Меж ними Сулла только исключенье),

          Лишь Бун один знал счастье без волненья.

          Жил, как охотник, этот генерал,

          Одних зверей лесных он убивал

          Среди лесов страны своей далекой

                              LXII.

          Он преступлений в жизни не знавал -

          Они бегут всегда уединенья,--

          Он бодрости и силы не терял,

          Мы все не ищем счастия в тиши,

          Но в тайне ненавидим от души

          Жизнь городов с их воздухом острожным...

          Сто лет жил Бун в довольстве безтревожном

          И честное нам имя завещал

          С известностью почетной и всемирной...

          Меч воина той славы не давал;

          Нет, как припевы песенки трактирной,

          Когда в тебе нет детской чистоты.

          Отшельник Бун жил; как дитя природы,

          Ни с кем не разделив своей свободы.

                              LXIV.

          Когда они жить рядом с ним хотели,

          Он удалился в глубь своих лесов,

          Где люди досаждать ему не смели

          (Скучна цивилизация уж тем.

          Когда жь с людьми порою он встречался,

          То кротостью и лaской отличался.

                              LXV.

          Но одиноким не был он; росли

          Средь новой, возродившейся земли,

          Не ведая печали и заботы.

          Вдали людей, в виду простых картин,

          Они не знали горести морщин,

          Свободный лес сберег им их свободу.

                              LXVI.

          Из них был каждый крепок и здоров,

          Их ум не волновала алчность с детства,

          Зеленые леса - вот их наследство.

          Их не пугала дряхлость горожан,

          Их мода не рядила в обезьян

          Они в зверей без промахов стреляли,

                              LXVII.

          Подённый труд их сил не утомлял.

          Сопровождало всюду их веселье,

          Их чистоты разврат не осквернял.

          Детей лесов; не ведая забот,

          Они умели жить за годом год.

          Не зная городского поселенья, -

          Не тяготило их уединенье.

          Теперь мы для контраста перейдем

          К делам цивилизованного века,

          Где есть чума, войны упорной гром,

          Где жажда власти губит человека;

          По прихоти в кровавый бой спешат,

          Где им готова верная могила...

          Вернемся мы к осаде Измаила.

                              LXIX.

          Войска частями в крепость прорывались.

          С турецкой саблей скрещивался штык,

          Рыданья бедных женщин раздавались,

          А серый дым над городом стояла

          Как бешеные, турки защищались

          И каждый шаг земли отбить старались,

                              LXX.

          Кутузов, - тот, что после дал отпор

          Был встречен мусульманами в упор.

          Он молод был тогда и розов.

          Любил острить пред другом и врагом,

          Хоть пули, ядра сыпались, кругом;

          Он должен был забыть свои остроты.

                              LXXI.

          С толпой солдат он ров перескочил,

          Где лужи алой крови, пролилися,

          На верх до парапета добралися,

          Но их кружок с уроном был отбит,

          (Межь ними Рибопьер тогда убит)

          И мусульмане в ров окровавленный

                              LXXII.

          Их спас один блуждающий отряд,

          Он к берегу был принесен теченьем,

          Где в местности, безвестной для солдат,

          Алеющого утра, он попал

          Туда, где полк Кутузова стоял.

          Так, в это утро с солнечным восходом,

          Кутузов был спасен его приходом.

          Его солдаты стали уж терять

          Последнюю надежду на спасенье

          И начали от страха трепетать,--

          Как тот отряд, минуя укрепленье,

          И дух героев бедных оживил,

          Продрогнувших от ветра и от стужи

          В глубоком рву среди кровавой лужи.

                              LXXIV.

          азаки, или лучше - Козаки -

          (Не соблюдаю я правописанья,--

          Ошибки только в фактах велики,

          Умевшие лишь с гиком налетать,

          Не мастера осадой крепость брать,

          Но ловкостью своей они дивили

          И турки всех казаков изрубили.

          Хоть сыпалась кругом на них картечь,

          Они на вал взобраться постарались

          И думали, что станут город жечь,

          И грабить Измаил уже сбирались,

          И турки, заманивши их вперед,

          Разсчитанным, фальшивым отступленьем,

          На них напали вдруг с остервененьем.

                              LXXVI.

          Казаки, жертвы хитрости военной,

          Погибли от ударов мусульман,

          И с храбростью своею неизменной

          Ложились грудой трупов на пути...

          Есуцкий подполковник с батальоном

          И торопился к грозным бастионам.

                              LXXVII.

          Тот храбрый муж врагов повсюду был,

          Герою неприятель отомстил,--

          И пал Есуцкий, в битве пораженный

          Но русские валы успели взять,

          Хоть не могли еще торжествовать:

          Без крови шаг земли не уступали.

                              LXXVIII.

          В тот самый час не мало пострадал

          И смятый строй еще другой колонны...

          Солдатам аттакующим патроны

          Не щедро при осаде раздавать...

          К чему без пользы выстрелы терять,

          Когда вперед идти им нужно смело

                              LXXIX.

          Колонне же Meмнона (генерал

          До этого убит был на сраженье).

          Тут удалось взбежать на грозный вал.

          И резали врагов со всех сторон,

          Солдатами быт взят тот бастион,

          Где Сераскир упорно защищался

          И не смотря на жертвы не сдавался.

          Жуан и с волонтерами Джонсон,

          Просили Сераскира тотчас сдаться,

          Но этих слов не мог и слышать он;

          Татарин храбрый снова начал драться

          Переговоров длинных-строгий враг,

          Задумавший взять пленным Сераскира,

          Как Сераскир, был выключен из мира.

                              LXXXI.

          И тут переговоры прекратилась;

          Никто пощады более не знал,

          Свинцом и сталью люди мстить, пустились -

          И обратился вдруг турецкий стан,

          Пал Сераскир пред русскими войсками,

          Проколотый шестнадцатью штыками.

                              LXXXII.

          Взят Измаил, но взят был по частям.

          Стенанья раздавались здесь и там...

          И в этот час сам бог войны, казалось,

          Бледнел от зверства бешеной резни

          И люди, - полно, люди ли они? -

          Чудовищами зла и преступленья.

                              LXXXIII.

          Один изь офицеров русских вдруг

          Почувствовал, межь трупов пробираясь,

          Так нас змея хватает, извиваясь.

          Напрасно рвался он, ругался и кpичал

          И как голодный волк на помощь звал,

          Но зубы все сильней в него впивались

                              LXXXIV.

          Так турок умиравший укусил

          Врага за ногу хищными зубами,

          В его пяту с хрипеньем их вонзил...

          Какой нибудь остряк виновен тут, -

          Все именем твоим ее зовут.)

          И после смерти даже, весь изранен,

          На ней повис зубами мусульманин."

          Затем скажу, что русский офицер

          Калекою, хромым остался вечно.

          Врач полковой не мог придумать мер,

          Чтоб вылечить его, и врач; конечно,

          Чем павший турок, вздумавший вонзить

          Все зубы в неприятельскую ногу...

          Нет, русский врач виновнее, ей-Богу!..

                              LXXXV.

          Неправды взбегать всегда обвзам.

          В поэте том искусства вовсе нет,

          Когда к одним он выдумкам привязан...

          К фантазии он может прибегать.

          И ложью поэтической стараться

          В сердца людей доверчивых пробраться.

                              LXXXVII.

          Взять Измаил, но не сдан. Бранный меч

          Потоком кровь не уставала течь

          И турки в битве храбро умирала.

          Напрасно раздавался сквозь туман

          Победы крик в войсках московитян,

          Вкруг отзывались стоны побежденных.

                              LXXXVIII.

          Разят штыки и сабли все разят.

          Тела людей лежат кровавой кучей...

          Как буря наклоняет лес могучий.

          Так разрушался гордый Измаил,

          Но он в своем паденьи грозен был:

          Так падает во время бури летней

                              LXXXIX.

          Ужасные картавы!.. Нам пора

          От ужасов военных отвернуться...

          Так жизнь идет; смешенье зла, добра...

          На жизнь смотря с одной лишь стороны.

          Касаясь до одной её струны,

          Читателям наскучить я рискую.

          Я мир со всех сторон его рисую.

          Среди резни, среди ужасных дел

          Один поступок добрый "освежает"

          (В наш фарисейский век не- раз встречал

          Я это выраженье). Пусть смягчает

          И от войны забыться я готов,

          Хотя в войне певцы искали темы

          Нередко для эпической поэмы.

                              ХСИ.

          Тела убитых женщин попадались

          (Оне и здесь спасенья не нашли),

          Повсюду сцены страшные являлись,

          А между тем, прелестна, как весна,

          Хорошенькая девочка лежала

          И трупами укрыть себя желала.

                              XCII.

          За ней гнались два страшных казака,

          Пред зверством их не кажется дика

          Зверей сибирских бешеная стая,

          Медведя, волка можно усмирить...

          Кого жь должны мы в этом обвинить?

          Война толпу доводит до разврата.

                              XCIII.

          Над девочкой удар уже висел.

          Всем телом содрогаясь от волненья,

          Но Дон-Жуан явился в то мгновенье.

          Что он сказал, не повторю я вслух,

          Чтоб не смутить людей изящный слух,

          Но тотчас же казаки,испытали

                              XCIV.

          Он одному плечо разсек, - другой

          С разрубленною ляшкой оказался.

          От девочки почти полу-нагой

          Лица окровавленного черты

          Получше разсмотреть средь темноты.

          Над трупами недвижными склонился

          И на руки малютку взять решился.

                              Ѵ.

          Она была, как трупы холодна.

          Ей участь павшей матери, грозила.

          Кровавый шрам на лбу своем она

          Среди резни ужасной получила.

          Прекрасного и детского чела.

          Боясь беды и нового обмана,

          Она взглянула дико на Жуана.

                              ХСѴИ.

          Они взглянули оба с удивленьем,

          Когда в лице Жуана был испуг,

          Надежда, радость вместе с сожаленьем,

          А взор её от страха засверкал

          (Так кажется прозрачною для глаза

          На свечке алебастровая ваза).

                              XCVII.

          Пред ними вдруг явился Джон-Джонсон

          " Джеком" здесь не называю

          И, празднуя победы общий звон,

          Вульгарным имя это я считаю).

          Он восклицал: - "Жуан! вперед, на бой!..

          Готов теперь поклясться я Москвой,

          Возьмем в бою Георгия на шею!

                              XCVIII.

          "Хоть Сераксир с толпой своей разбит,

          Но в бастионе каменном скрываясь,

          Куря кальян, спокойно наслаждаясь

          И нашею и собственной стрельбой.

          Вкруг баттареи падают гурьбой,

          Горою трупов храбрые солдаты,

                              XCIX.

          "Вперед за мной!" - "Но посмотрите, Джон,

          На это беззащитное созданье...

          Сейчас ребенок этот мной спасен;

          Где спрятать мне его?" Джон промолчал,

          Потом свой галстух шелковый он смял

          И возразил: "Бедняжку жаль, вы правы...

          Но все жь ребенка спрячете куда вы?"

          Жуан сказал: "Чтоб не было со мной,

          Я девочку не брошу без призора,

          Пусть будет меньше жертвою одной".

           - "Мы все погибнуть можем очень скоро..."

           "Пусть будет так! Я-все переносу,

          Но девочку от гибели спасу.

          Она осталась в мире одинока

          И бросить так несчастную - жестоко".

                              CI.

           "Послушайте! Ребенок очень мил,

          Подобных глаз не видел я на свете,

          Но, Дон-Жуан, пред нами Измаил:

          Пусть чувствам предаются только дети

          Поймите: город грабят в этот час

          Вперед, Жуан! Там, где огонь сверкает

          Обоих нас победа ожидает".

                              CII.

          Жуан не откликался, и тогда

          Двух-трех солдат избрал не без труда,

          Чтоб поручит ребенка им, и строго,

          Под страхом смерти им повелевал,

          Чтобы сиротку каждый охранял

          Он обещался дать им награжденье.

                              CIII.

          Потом добычу павших мусульман

          Меж ними разделить он обещался...

          Гром выстрелов повсюду раздавался,

          Все реже становился ярус солдат,

          Но все вперед, вперед они спешат...

          Герой в войне добычи жадно просит,

                              CIV.

          Вот каковы герои всех побед!

          Большая часть из них - такого рода.

          Без грабежа им славы в мире нет,

          Но - далее... Один татарский хан

          (Он также называется - "султаны"),

          Не думая о сдаче, защищался

          И умереть с мечом в руках поклялся.

          Он был пятью сынами окружен.

          (Так многоженство воинов рождает

          Десятками). Дрожит при мысли он,

          И жизнь свою решился защищать...

          Не древняго героя воспевать,

          Хочу я здесь, но старого Султана,

          Стоявшого средь вражеского стана.

          Как взять его?.. Храбрец всегда щадит

          Врагов таких же храбрых на дороге...

          Героев войн нередко двойствен вид:

          То - полу-звери или полу-боги,

          То состраданье чувствуют к врагу...

          Так иногда и в самых черствых людях

          Проснется чувство доброе в их грудях.

                              CVII.

          И, разжигая злобу в гренадерах,

          Рубил с плеча упорных христиан,

          Как шведский Карл когда-то при Бендерах.

          Не отставали дети от отца,

          И жалость понемногу остывала

          В сердцах солдат у крепостного вала

                              CVIII.

          Напрасно и Джонсон и Дон-Жуан,

          Прося, чтоб лучше сдался им Султан....

          Чтобы не быть изрубленным жестоко

          Тот разсыпал удары вместо слов.

          Так с скептиками доктор-богослов,

          Так дети иногда бит нянек старых рады.

                              СИХ.

          Им ранен был Жуан и сам Джонсон.

          Жуан вздыхая, с криком англичанин

          (Британец был взбешен за то, что ранен),

          И бросилась тогда со всех концов

          Ватага раздраженных храбрецов,

          На сыновей и старого султана,

                              CX.

          И все они погибли. Сын второй,

          Насквозь пробитый пулею, пал мертвый,

          Сын третий был изрублен той порой,

          Сын пятый, как другие, умерщвлен.

          Хоть был он христианскою рожден

          И с ним отец сурово обходился,

          Но за отца он умереть решился.

          Был турком кровожадным - старший сын,

          Достойный сын ученья Магомета.

          Он в смерти видел светлый ряд картин,

          В ней видел гурий будущого света,

          Тот, кто однажды ими быль смущен,

          Тот рвется к тем пленительным созданьям

          И не считает смерти наказаньем.

                              CXII.

          Не знаю я, но нет в одном сомненья,

          Что гурии среди далеких стран

          Всем юношам окажут предпочтенье

          Пред старостью. Вот почему в войне

          Телами их покрыта вся поляна,

          И смерть щадит седого ветерана.

                              CXIII.

          Всем гуриям приятно овладеть

          Когда на жен он не привык смотреть

          Холодным взором, тусклым и суровым,

          Когда жена ему еще близка

          И неприятна роль холостяка.

          Поймать в свой рай мужей таких приятно.

                              CXIV.

          Так юный хан, забыв законных жен,

          И пред глазами видя только гурий,

          Рвался вперед несокрушимой бурей...

          Дерется мусульманин словно лев,

          Чтоб заслужит объятья райских дев.

          Они стремятся все к небесной сфере,

                              CXV.

          Виденьем райским так он был пленен,

          Что падая и кровью обливаясь,

          Шепнул: "Аллах!" - край увидел он.

          Пред ним сиянье райское встаетъ*

          Как бесконечный солнечный восход,.

          И в сладострастном, розовом сиянье

          Явились гурии. Тогда дыханье -

          Он испустил, с сияньем на челе...

          Тут старый хан, про гурий не мечтавший,

          Одних детей любивший на земле

          И их так невозвратно потерявший,

          Как топором сраженный с корня дуб,

          Над телом сына старшого склонился

          И отражать врагов не торопился...

                              CXVII.

          Растроганы, солдаты не желали

          Вновь продолжать кровопролитный бой

          И старика о сдаче умоляли.

          Он их движений, слов не понимал,

          И задрожал как лист... Он догадался

          Что в этом мире одинок остался.

                              CXVIII.

          Но он очнулся вдруг. Одним прыжком

          Так мотылек, скользя над огоньком,

          Кружится и, спаленный, умирает.

          Еще сильней, сильнее он налег

          На сталь штыков, чтоб кончать жизни срок,

          Он испустил последнее дыханье.

                              СХИХ.

          И воины, привыкшие карать

          Всех встречных на пути своем кровавом,

          В спокойствии и гневе величавом,--

          Растроганными были в этот час.

          Хоть слезы не струилися из глаз,

          Но к смерти благородное презренье

                              CXX.

          Но главный бастион еще стоял,

          Где сам паша упорно не сдавался

          И громом пушек армию встречал.

          Ваять или нет врагами Измаил,

          Когда жь узнал о гибели всех сил,

          Послал он Бея сделать соглашенье,

          Чтоб сдачей кончить долгое сраженье.

          А сам, скрестивши ноги, он сидел

          Среди развалин, трубкой наслаждаясь...

          Спокойным блеском взор его горел,

          Паша на все смотрел не возмущаясь.

          И благовонный дым пускал, с такой

          Улыбкою спокойной, словно боги

          Ему три жизни дали для дороги.

                              CXXII.

          Ему я жизнь и храбрость изменила...

          Низвергнут был луны блестящий рог...

          Не существует больше Измаила

          И красный крест над городом блестит,

          И как в волнах диск лунный серебрился,

          Так в море крови город отразился.

                              CXXIII.

          Все то, что мысль способно запугать,

          Все то, что дьявол может совершать,

          Когда он доведен до иступленья,

          Все то, пред чем потухнуть может взгляд,

          Все то, что наполняет смрадный ад

          Все это с цепи разом сорвалось там.

                              CXIV.

          Немногим, может быть, и удалось,

          В порыве благороднейшого сердца,

          Им защитить седого иноверца,

          Но - это капля в море. О, Париж?

          О, лондонский зевака! Посмотри жь,

          Какое благородное занятье

                              СХХѴ.

          Подумайте, какой ценою зла

          Дается всем нам чтение газеты!...

          И всех вас смерть застигнуть так могла...

          Готовясь к ней, ты подати плати

          И вспоминай почаще на пути

          Историю Ирландии голодной,

          Ирландии несчастной и безплодной.

          О, .поди! Вы голодный этот край:

          Уэллеслея славой насыщайте.

          Пусть без цветов для вас проходит май,

          Пусть жатвы ваши тоще, - но узнайте,

          Ирландия вся с-голоду умрет,

          А он, Георг великий, беззаботно

          Все будет жить и кушать очень- плотно.

                              СХХѴИИ.

          Несчастный город. Зарево пожара

          Дунай кровавый мрачно отражал.

          Победы крирк гремел повсюду яро,

          Но пушек грозный рев уже затих.

          Лишь только сотен несколько дышало,

          Все остальное в битве замолчало.

                              СХХѴИИИ.

          Но армии отдать я должен честь,

          Ту добродетель модной можно счесть,

          А потому о ней скажу я смело:

          Быть может, от суровости зимы,

          От тощей пищи, холода и тьмы,

          Турецких дам насиловали мало.

                              CXXIX.

Убийствам предаваясь, грабежу,

          Они немного этим занимались,

          (О их разврате томы исписались).

          Пусть этот факт оценят, как хотят,

          Но дамы крепостные, говорят,

          Застигнутые в павшем Измаиле.

                              CXXX.

          Случались и ошибки в темноте,--

          Без фонарей вкус часто нас кидает,--

          Притом, в войне мечтать о красоте

          А потому не избежали бед

          Шесть старых дев семидесяти лет:

          Они волненье новое узнали

          И гренадеров ласки испытали.

          Но вообще с достоинством вели

          Себя войска, и девы лет преклонных

          Скрыть недовольства даже не могли,

          Что их не взяли в плен, как побежденных,

          Своих римлян, чтоб с ними в брань вступать,

          В Сабинский брак без проволочек длинных,

          Ненужных трат и объяснений чинных.

                              CXXXII.

          Истратив весь запас своих усилий,

          Шептали, вкруг бросая томный вгляд:

          "Ну что жь они не делают насилий?"

          Но посреди других грехов тот грех

          Что с вдовами случилось - скрыто мраком:

          Едва ли кто нибудь до них был лаком.

                              CXXXIII.

          Как новый Чингис-хан иль Тамерлан,

          Когда горел кругом разбитый стан,

          И пушек рев еще не унимался,

          Он в Петербург депешу написал;

          Депешу эту я не забывал:

          "Помилуй Бог! Взята врагов станица,

          Взят Измаил! Да здравствует царица!"

                              CXXXIV.

          Ужаснее я слов не находил.

          Подобных слов перо не начертало...

          В себе такого смысла не вмещало...

          Не оскорбил всей нации пророк,

          А этот остроумец русский мог

          Писать стихи с развалин бастиона,

                              CXXXV.

          Мелодию свою он написал

          Под музыку предсмертных,хриплых стонов.

          Потом ее едва-ль кто повторял,

          Заставлю я и камня повторять!...

          Никто пусть не осмелится сказать,

          Что мы пред ними ползали на свете,--

          И пусть свободу встретят наши дети.

          О, дети! Пусть для вас она придет!...

          Покажется вам басней невозможной

          Весь мои рассказ, весь этот эпизод...

          О нем забудьте в век ваш безтревожный

          Сильней, чем первобытных дикарей:

          Они себя раскрашивать старались,

          Но их узоры кровью не писались.

                              CXXVII.

          Укажет на героев, - вы смотрите

          На них, как мы - на мамонта хребет,

          И их дела понять не хлопочите.

          Так смотрим мы на надпись пирамид.

          Никто не разгадает их значенья,

          Как самой пирамиды назначенья.

                              CXXVIII.

          Читатели! Исполнил я вполне,

          Пел о любви, о бурях; о войне;

          Все сделал так, как нужно, без сомненья,

          Эпическую форму сохранял

          И лживых извращений избегал,

          Которые, то строги, то игривы -

                              CXXXIX.

          Нередко вырывались у меня...

          Здесь я прерву героя похожденья,

          И отдохну пока от утомленья,

          На половину кончив свой роман...

          Меж тем с депешей послан был Жуан

          В столицу, где давно депеши ждали

                              CXL.

          Он эту честь за храбрость заслужил

          И за прекрасный подвиг состраданья.

          Он общим одобрением встречен был.

          От зверства изступленного он спас,

          Жуань был сам довольней во сто раз

          Спасением турчанки той прекрасной,

          Чем орденом почетным с лентой красной.

          Отправилась с ним вместе сирота.

          Она одна осталась в целом свете,

          У ней семья навеки отнята,

          Стал чужд ей Измаил. На минарете

          Над ней рыдал теперь Жуан один

          И дал обет, - он верен был обету -

          Лелеять и беречь малютку эту.