Монастырь. (Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Монастырь

Монастырскiй садъ: правильно разбитые цветники, кусты буксуса, беседки изъ зелени, солнечные часы. Направо, на переднемъ плане крестъ на возвышенiи. Налево - входъ въ часовню въ романскомъ стиле Въ глубине монахи играютъ въ шары, вяжутъ рыболовныя сети, исправляютъ садовые инструменты. Некоторые изъ монаховъ беседуютъ, усевшись полукругомъ на широкой деревянной скамье.

Фома. Ведь, я говорилъ вамъ: Богъ не можетъ быть зломъ, а такъ какъ страхъ имеетъ объектомъ зло, то почему же учатъ: "Страхъ Божiй есть начало премудрости"?

Фома. Это важно. Если вопросъ не верно разрешается, вся жизнь христiаяина идетъ по ложному пути.

Донъ Маркъ. Бога не следуетъ бояться, нужно любить Его.

Фома. Вы говорите, какъ ересiархъ Василидъ.

Фома. Василидъ говорилъ буквально то, что вы утверждаете.

Донъ Маркъ. Блаженный Августинъ говоритъ то же.

Донъ Милицiанъ. Донъ Маркъ правъ, блаженный Августинъ говоритъ буквально такъ: "Люби и делай, что хочешь".

Фома. О, это не одно и то же, блаженный Августинъ не исключаетъ страха. Нельзя быть одностороннимъ въ поклоненiи Богу, следуетъ быть въ одно и то же время и боязливымъ, и трепещущимъ, и полнымъ ревности.

Донъ Балтазаръ (нетерпеливо). Вы слишкомъ мудрствуете... Вы слишкомъ мудрствуете...

Фома (Донъ Балтазару). Вы не различаете всего безконечнаго разнообразiя божественной природы и божественнаго лица, братъ мой.

Донъ Балтазаръ (резко). Бога я люблю страстно, изступленно. Я понимаю только техъ, которые исповедуютъ Его почти съ неистовствомъ, какъ будто для хвалы Его въ ихъ безумной душе нетъ ничего, кроме крика, одного только крика, всегда неизменнаго, но яснаго, но чистаго и сильнаго, какъ крещенiе. (Пауза) Богъ не требуетъ, чтобы Его описывали, чтобы взвешивали Его достоинства и отмечали ихъ въ книгахъ высокомерныхъ и торжественныхъ, какъ гордыня.

Фома. Твоя вера проста, какъ трава. Въ храмахъ Божiимъ вера твоя останавливается у порога: но въ наше время, время мысли, нужно разсуждать о Боге, чтобы обратить къ Нему людей.

(сильно). Онъ темъ более Богъ, что Его не понимаютъ. Когда вера и любовь устаютъ нести передъ мiромъ нагого и окровавленнаго Христа, только тогда люди тратятъ время на объясненiе Бога путемъ глубокомысленныхъ, сложныхъ и пустыхъ доказательствъ. Но Онъ смеется надъ этимъ сочетанiемъ хитрости и греха, въ которыхъ упражняются люди: Онъ не хочетъ этой пошлой торговли словами и доказательствами, которыми пытаются установить цену Его имени, защищая Его более или менее остроумно. Онъ выше человеческой мудрости, Онъ слишкомъ необъятенъ, великъ или глубокъ, чтобы можно было определить глубину и высоту Его. И только какой-нибудь святой поднимался иногда до Его сердца въ радостномъ упоенiи любовью, жертвою и ревностью.

Донъ Маркъ (въ избытке чувствъ подходитъ къ Балтазару). О, братъ мой! Братъ мой!

Фома (какъ бы удивленный). Конечно, мы заслуживаемъ, чтобы насъ осмеивали, чтобы отъ насъ отрекались.

(Обращается къ другимъ монахамъ, которые прервали свои игры и слушаютъ, не становясь ни на чью сторону)

И мы остаемся все такими же со времени Бонавентуры и св. Фомы Аквинскаго.

Однако это были святые такiе же великiе, какъ и ваши. Это были головы и умы апостоловъ, ясные и пылающiе, какъ молнiя Божья. Ихъ сердце не отвергало огня ихъ разума, огня палящаго и чистаго, воспламеняющаго души. По ткани ихъ золотого разума ихъ вера вышивала прекрасныя белыя лилiи, конечно, такiя же нежныя, какъ те, что возносятся къ небу молитвами вашими въ восторге и смеломъ порыве.

Это были святые и ученые, и герои, тогда, какъ вы...

Донъ Балтазаръ (смущенный). Не надо обращаться ко мне, когда говорите о людяхъ столь высокихъ...

Донъ Милицiанъ. Наше время низвергло величiе съ его самыхъ высокихъ вершинъ. Оно отвергло пламенное значенiе, которое придавали некогда у насъ на Западе девственному героизму и христiанской силе. И вотъ на закате, когда на берегахъ нашихъ угасала вера, наука запела намъ свою песнь: но наука, въ свою очередь, отмечена перстомъ смерти и уничтоженiя, отъ нея отказались уже те, которые видели ее въ мечтахъ своихъ ясной, гармоничной и прекрасной до такой степени, что ждали отъ нея решенiя мiровыхъ загадокъ.

Книга нынешняго дня, истинная для насъ, отвергаетъ книгу вчерашняго дня. Мудрая и всеобъемлющая система будетъ уничтожена противуположной. Не скупятся на излишнiя гипотезы, которыя ничего не определяютъ: нетъ более ни истиннаго, ни ложнаго, ни зла, ни добра. Наука накануне гибели... и сама себя пожираетъ.

Фома. Неправда, еще все будущее принадлежитъ ей.

Донъ Маркъ (смущенный). Я! Я! Я! Балтазаръ? Но я - самый меньшiй и самый ничтожный изъ всехъ васъ.

Донъ Балтазаръ. Дитя, Францискъ Ассизскiй былъ такимъ же, а имя его украшаетъ лилiями и делаетъ благоуханной церковь. О! По истине возле тебя чувствую я, какъ оскверняетъ мою кровь тяжелый и черный грехъ. Но я знаю, ты - чистота нашего храма. Ты - прекрасная простота, добрый примеръ, чистое пламя усердiя. Если бы мы были еще кроткими и чистыми монахами. золотыхъ среднихъ вековъ, мы целовали бы край твоей власяницы, мы благословляли бы твои безмятежныя руки, которыя преображаютъ...

Донъ Маркъ (сильно взволнованный). Балтазаръ! Балтазаръ! Братъ мой Балтазаръ!

Донъ Балтазаръ (сильно). Я кажусь себе случайнымъ бурнымъ порывомъ ветра; я кажусь себе шальнымъ лоскутомъ, подхваченнымъ бурей, когда я думаю о сокровенномъ и постоянномъ свете, который распространяетъ твой духъ, не сознавая этого. Предъ тобою я хочу побороть и унизить мою гордость; я хочу смирить мое существо, мое сердце, мою плоть, мое тело; я хочу бросить ихъ къ твоимъ светлымъ ногамъ, въ прахъ...

Донъ Маркъ (хочетъ поднять его). Мой бедный братъ Балтазаръ...

Донъ Балтазаръ. Оставь; маска моего ложнаго величiя должна упасть въ грязь, грехъ пригвождаетъ меня къ стыду и ужасу, и душа моя погибла бы, если бы ты не сжалился.

Донъ Маркъ. Балтазаръ! Балтазаръ! Во имя дружбы, соединяющей насъ, встань и посмотри на меня: разве я - не смиренный твой ученикъ и разве ты не хранитель мой?

Донъ Милицiанъ. Примеръ высокiй и достойный, и искренность его умножаетъ наше рвенiе къ твоей праведной силе, братъ мой.

Донъ Балтазаръ (Дону Милицiану). Меня нужно жалеть.

Донъ Милицiанъ. Мы вспомнимъ въ нашихъ молитвахъ...

Донъ Балтазаръ (ко всемъ). Я нуждаюсь въ безмерной жалости...

(Онъ удаляется, монахи изумлены. Вскоре Донъ Милицiанъ и Донъ Маркъ догоняютъ его въ аллее. Они исчезаютъ)

Фома (монахамъ, занятымъ своей работой). Разве это не странно? Внезапно, какъ въ порыве ветра, доходитъ онъ до крайности. Люди говорятъ, разсуждаютъ, доказываютъ, а этотъ удивительный Балтазаръ, напротивъ, порываетъ все узы и вызываетъ что-то въ роде скандала.

Идезбальдъ. Онъ властенъ и надмененъ. Онъ порывистъ и дикъ, его считаютъ выше насъ всехъ, и вотъ онъ смиреннее, отверженнее и ниже последняго послушника. Никто не можетъ понять его.

Идезбальдъ. Для безопасности этого монастыря важно, чтобы этотъ монахъ никогда не сделался его главою.

Фома. Кто же могъ бы помешать ему въ этомъ?

(живо). Я обращаюсь съ этимъ ко всемъ нашимъ монахамъ.

Фома (насмешливо). О! Онъ имъ не по плечу. Въ его присутствiи они становятся тихими, какъ побежденные.

Монахъ. Значитъ, не пришелъ еще часъ действовать.

Фома. Но часъ этотъ пробилъ тогда, когда Балтазаръ попалъ сюда. Нашъ настоятель поддерживаетъ Балтазара, потому что онъ герцогъ и графъ, какъ и самъ настоятель, какъ донъ Маркъ, какъ донъ Милицiанъ. Своими одряхлевшими руками онъ выдвигаетъ его впереди насъ. Десять летъ я наблюдаю это, веду борьбу и действую. Мне бы хотелось, чтобы теперь вы все помогли мне, а вы остаетесь неподвижными.

Фома. Въ такомъ случае защищайтесь. Что-то мне говоритъ, что будутъ иметь значенiе действiя...

Идезбальдъ. Никогда Римъ не поставитъ его надъ нами.

Фома. Донъ Балтазаръ изъ знатнаго рода; имя его придаетъ блескъ его высокой добродетели. За него отвечаютъ предки: когда-то одинъ изъ нихъ, вернувшись въ свои поместья, обогащенный награбленнымъ золотомъ, пожертвовалъ все свое богатство этому монастырю, где превознесено величiе Христа.

Идезбальдъ (мечтательно). А мы-то все, прочiе, пока - всего только простые церковнослужители. Балазаръ... графъ Аргонскiй и герцогъ Риспэрскiй...

Фома. Конечно, изъ всехъ насъ онъ наименее вооруженъ предусмотрительностью, живымъ и готовымъ къ борьбе знанiемъ. Онъ не замечаетъ никогда безумныхъ молнiй, что бороздятъ необъятныя гремящiя небеса тамъ, за стенами этого монастыря. Онъ не слышитъ безумной битвы, отъ которой самъ Богъ кажется смущенъ и содрогается. Четыре наши стены заключаютъ въ себе весь его мiръ. А между темъ вся вселенная и въ лучахъ солнца, и въ тьме ночей кричитъ такъ громко, что для того, чтобы не слышать этого глубокаго возмущенiя, нужно быть скалой или не существовать совсемъ... Жить по примеру древнихъ въ аскетической мечте и сохранять эту мечту нетронутой и властной - вотъ вся его борьба противъ всехъ насъ. Онъ родился на земле тремя стами летъ позднее, чемъ следовало: узкiй фанатизмъ сушитъ его суровую душу, онъ ничего не знаетъ, кроме нашихъ священныхъ текстовъ, но онъ будетъ настоятелемъ потому, что онъ себя таковымъ утверждаетъ.

Фома. Это зависитъ отъ васъ. Вы - новая сила, та, о которой еще не знаютъ, но которая должна проявиться. Предупредите Папу, обратитесь въ Римъ.

Идезбальдъ (неуверенно). Необходимо, чтобы назвали васъ.

Фома (пристально смотритъ на него). А вы? Вы?

Идезбальдъ (притворяясь равнодушнымъ). О! Я! Я!

Фома (настойчиво). Одинъ Римъ решаетъ. Епископъ благосклоненъ ко мне. Онъ ненавидитъ нашего настоятеля. Онъ будетъ действовать помимо монастыря, благоразумно, безъ всякаго насилiя, какъ подобаетъ. Но, Бога ради, вы-то все действуйте.

Монахъ. Вы скажете намъ, что мы должны делать.

Фома. Угадайте это сами. Ваши слова, ваша манера держать себя, желанiя, которыя вы высказываете, и те, о которыхъ умалчиваете, но которыя можно предугадать, ваши поступки, ваши письма, - все должно побороть Балтазара. Нужно уронить его въ глазахъ настоятеля. Нужно поколебать его самоуверенность, такъ чтобы онъ началъ сомневаться въ самомъ себе. Ну, что же еще? Вы сами должны знать.

Идезбальдъ. Балтазаръ въ настоящее время кажется опаснее, чемъ когда либо.

Фома (Идезбальду). Онъ переживаетъ душевный кризисъ.

Феодулъ (монахамъ). Каждый изъ насъ помолится за него.

Фома (Феодулу). Вы помолитесь за него, когда этотъ монастырь будетъ спасенъ.

Феодулъ. Донъ Балтазаръ остается примеромъ для насъ.

Феодулъ. А настоятель? А Донъ Маркъ? А Донъ Милицiанъ?

Фома. Вы не понимаете, чего мы все здесь желаемъ. Вы жалкiй отпрыскъ того дерева жизни, которое Богъ посадилъ и лелеетъ въ этомъ монастыре.

Фома. Мы большинство и знанiе и добродетель. Когда-нибудь вы это ясно увидите.

Идезбальдъ. Предоставьте намъ действовать.

Монахъ. Вы хотите низвергнуть честолюбiе для того, чтобы поставить на его место ваше собственное честолюбiе.

Другой монахъ (Идезбальду и Фоме). Васъ связываетъ вражда къ Балтазару: вы поспорили бы за его место, если бы онъ палъ.

Фома (монахамъ). Мы хотимъ вырвать васъ изъ древняго рабства, пробудить и возвысить васъ. Не будьте своими собственными врагами.

(При виде приближающагося настоятеля все умолкаютъ)

Идезбальдъ (вполголоса). Предоставьте намъ действовать... Предоставьте намъ действовать...

(Старый настоятель, опираясь на посохъ, медленно приближается. Фома быстро направляется къ нему. Остальные монахи, одинъ за другимъ, уходятъ и въ конце концовъ никого не остается).

Настоятель. Владыка возлагаетъ на васъ большiя надежды. Онъ восхищается вами, отецъ Фома.

Настоятель. А разве я не отдаю вамъ должнаго?

Фома. Всю мою книгу я отдалъ подъ ваше покровительство.

Настоятель. Вы носитель светочей передъ Господомъ, великими огненными путями вы пронизываете безконечность мрака. Безъ васъ и подобныхъ вамъ нашъ векъ блуждалъ бы, спотыкаясь, среди проваловъ и обломковъ. Чтобы смиренно служить вечной доктрине, нужны непорочные ученые и умы лучезарные, а для того, чтобы вести ихъ и твердо управлять ими нужны сильные люди изъ блестящаго рода, съ давнихъ временъ обладавшаго могучимъ влiянiемъ.

Фома. Несмотря на все мое уваженiе, я однако осмеливаюсь думать, что те люди, умы которыхъ преисполнены знанiя, могутъ внушать другимъ повиновенiе, и что они могутъ, въ свою очередь...

Настоятель. Все, кто знаетъ людей, думали и думаютъ до сего дня не такъ, какъ ты, а какъ думаю я - здешнiй господинъ - и какъ я приказываю думать. (Пауза) Слушайте меня: пока будутъ существовать на земле роды, издавна своевольные и гордые, ваша надежда будетъ тщетна. Власть и сила не случайно, а по милости одного Бога - до того умножились и сосредоточились въ нихъ, что образовались вечные запасы этой власти и силы, такъ что жить и царствовать для нихъ одно и то же. Если только эта великая и умножившаяся сила не будетъ уничтожена или презрена самими теми, кто ею обладаетъ; если только они не погибнутъ или не отрекутся отъ нея: никогда никто изъ васъ не одержитъ победы надъ ними. Это естественно, это въ порядке вещей, и вы достаточно умны, чтобы понять это.

Донъ Балтазаръ (неожиданно появляясь). Отецъ мой, я хотелъ бы поговорить съ вами наедине...

(Фома удаляется, но потомъ останавливается. Настоятель смотритъ на него. Онъ уходитъ)

Донъ Балтазаръ "Вотъ уже пять месяцевъ прошло, какъ отецъ Ноль Ардингъ былъ убитъ. Заподозрили его сына, арестовали его, судили и признали виновнымъ. Онъ же невиненъ, я утверждаю это, - я "убiйца". Не размышляя, повинуясь только внутреннему голосу своей души, я приказалъ этому человеку тотчасъ после исповеди пойти объявить о своей вине. Онъ мне сказалъ: "Все оправдываетъ меня; отецъ Ардингъ умертвилъ моего отца: онъ отравилъ его". Я почти прогналъ этого человека, чтобы какъ можно скорее онъ пошелъ и предалъ себя... Теперь вы понимаете, отецъ мой?

Донъ Балтазаръ. А я? Я, который десять летъ тому назадъ убилъ отца, я, котораго вы прiютили здесь у себя, не сказавъ ни слова упрека...

Настоятель. А разве этотъ человекъ хотелъ, такъ же, какъ вы, войти въ монастырь и - на коленяхъ - упорно стучать своей непрестанной молитвой въ запертую дверь рая?

Донъ Балтазаръ. Такъ что же? Только вчера я постигъ въ сердце своемъ... съ быстротою молнiи...

Настоятель. Но ваше преступленiе - заглажено: я отпустилъ его и Римъ тоже; уже десять летъ, съ техъ поръ, какъ вы пришли сюда, оно предано забвенью, оно - прахъ. Графъ Аргонскiй и Риспэрскiй, вы предстанете предъ Богомъ въ вашъ последнiй часъ оправданнымъ и превознесеннымъ.

Донъ Балтазаръ. Я хочу предъ всеми кричать о моемъ преступленiи... Я чувствую себя захваченнымъ и унесеннымъ этимъ водоворотомъ за пределы моей упорной воли: я хочу кричать о моемъ преступленiи и заслужить прощенiе...

Донъ Балтазаръ. Всю ночь я неистово боролся, до истощенiя силъ стараясь преградить плотиной это желанiе, сломить его; я не могъ. Какъ дикiя волны, оно заливало меня со всей яростью... Я не могъ охватить взглядомъ это зрелище, когда вместе съ кровью исчезала жизнь въ неподвижныхъ чертахъ отца. Рана казалась еще шире, чемъ въ моментъ смерти, она дымилась и еще больше раскрывалась по мере того, какъ мои безумные глаза смотрели на нее. И кровь текла неустанно, непрерывно...

Донъ Балтазаръ мое тело. Я слышу запахъ ея на мне. И ветеръ, и воздухъ, и светъ, все красно вокругъ меня. Я боюсь всего, что неожиданно блеснетъ, зашевелится, я боюсь всего. Малейшiй шумъ останавливаетъ мою мысль и мою молитву, и ужасающее молчанiе сжимаетъ, какъ тиски, своимъ немымъ железомъ мое сердце целую ночь.

Настоятель. Вашъ умъ помутился и бредитъ, сынъ мой. Это уже не Богъ, а Сатана, который опустошаетъ вашу душу и властвуетъ надъ нею. Донъ Балтазаръ, ловушка, которую онъ ставитъ вамъ, онъ ставилъ некогда самымъ ревностнымъ монахамъ - темъ, что жили въ бледной пустыне среди потрясенныхъ скалъ, во времена, когда только что было изгнано язычество, всемъ этимъ Павламъ и Антонiямъ. Вашъ умъ горитъ и душа ваша въ огне. Ваши неуверенныя стопы уже не попираютъ больше нашихъ вершинъ, и вы забываете, что самое большое преступленiе - отчаяваться и сомневаться въ Боге.

Настоятель. Нужно возродиться въ верной мудрости, нужно вновь поселить въ васъ спокойствiе и меру, нужно смирить ваше неистовство, нужно срезать косой ныне же дурные злаки, въ которыхъ, какъ плевелы, растетъ стыдъ.

Донъ Балтазаръ. О, я не смогу никогда! Никогда!

Настоятель. Я вамъ приказываю это. (После паузы говоритъ более мягкимъ тономъ) Сынъ мой, десять летъ уже ты живешь среди насъ, возлюбя безкровный постъ и гневъ тайной власяницы и эту сжигающую насъ добровольную повседневную смерть, которой мы живемъ, чтобы когда-нибудь заслужить небо. Христасъ радуется о тебе. Его суровая любовь лобзаетъ свернувшуюся кровь твоихъ прекрасныхъ ранъ, которыя ты наносишь себе во славу Его. Твое увяданiе кажется ему прекраснымъ, и ангелы въ небесахъ воспеваютъ избытокъ усердiя твоего и покаянiя. Ты не можешь похитить этой жизни у Бога, служителемъ и глашатаемъ котораго ты остаешься. Твоимъ краснымъ безумiемъ ты не можешь уничтожить дело твоего долга, еще не выполненнаго, ты не можешь бросать между тобою и Христомъ твой судъ, чтобы сделать изъ него законъ.

Донъ Балтазаръ (съ мукой). Отецъ мой, Отецъ мой!

Настоятель ему, ты былъ избранъ для последняго помилованiя. Мешать этому божественному плану отказомъ хранить полное молчанiе - это значило бы оскорбить Бога и даже богохульствовать. Христосъ жилъ для правосудiя, но Онъ умёръ для прощенiя и смерть выше жизни.

Настоятель. Подумай еще о томъ непоправимомъ вреде, который причинитъ намъ твоя вина, когда она будетъ брошена неверующимъ, какъ псамъ; подумай о кровавомъ орудiи человеческаго мщенiя, ненужнаго для тебя, которому ты ничемъ не обязанъ больше. Подумай, сынъ мой, также обо мне, подумай о могущественномъ владенiи, ревностнымъ главою котораго ты будешь после моей смерти. Ты - изъ властнаго рода, ты - избранникъ, ты жизнью обязанъ этому монастырю; Богъ знаетъ, что онъ сделалъ, когда привелъ тебя сюда, удаливъ тебя отъ твоей странной и бурной жизни, смиреннаго духомъ, но съ сердцемъ возвышеннымъ и гордымъ.

Донъ Балтазаръ. Я такъ нуждаюсь въ жалости, отецъ мой.

Настоятель. Нетъ! Ты долженъ снова подняться однимъ могучимъ взмахомъ крыльевъ; ты долженъ возстать, какъ новая жатва на паровомъ поле; кайся передъ нами, сколько хочешь, чтобы раскаянiе твое дало тебе новое право на религiозную власть.

Донъ Балтазаръ. Если бы я могъ сейчасъ же передъ монахами исповедаться въ последнiй разъ...

Настоятель. По древнему обычаю ты имеешь на это право, можешь воспользоваться имъ и сделать его своимъ доспехомъ... Среди монаховъ все позволено, какъ только ты почувствуешь себя въ силахъ...

Донъ Балтазаръ. О, я уверенъ въ этомъ. Я вырву всенародно передъ моими братьями изъ глубины моего мозга красное когтистое зло, я утоплю его въ золотыхъ водахъ ихъ молитвъ; я пойду къ нимъ пылкiй, покорный, счастливый, смущенный, съ сердцемъ, цветущимъ скорбью и страхомъ. Я омою мою силу ихъ искренними советами, я буду молить ихъ взять въ свои руки мою усталую надежду, мое сомненiе, мой ужасъ, мою страсть и мою скорбь, я скажу все, и вы поможете мне, отецъ мой, вы...

Настоятель (уверенно). О! Мы бойся, сынъ мой, я буду тамъ...

(Онъ уходитъ. Донъ Балтазаръ быстро подходитъ къ Донъ Марку, который съ некотораго времени издали наблюдалъ за ними)

. Братъ мой, Маркъ, знаешь ли ты, что наступаетъ мое возрожденiе, что новый день скоро разсеетъ мою ночь, - что скоро буду я такимъ, какъ прежде, какимъ ты полюбилъ меня...

Донъ Маркъ. Ты никогда не переставалъ быть такимъ, ты никогда не былъ недостоенъ насъ...

Донъ Балтазаръ (снова делается мрачнымъ). Молчи, мне стыдно, что я еще живу и верю тебе.

Донъ Маркъ. Что бы ты ни сделалъ, я такъ глубоко верю въ твою добродетель, такъ давно известную...

Донъ Балтазаръ. Молчи! Молчи! Не говори мне ничего, пока я не стану чистымъ...

Донъ Маркъ. Мой бедный братъ и учитель, что я такое здесь, какъ не простой ребенокъ; но все мое существо стремится къ твоей скорби и къ твоимъ мученiямъ, причины которыхъ я не знаю; я хочу, чтобы ты положилъ ихъ въ мое сердце. Я ничто, но у меня есть руки для молитвы, колени для преклоненiя, для изнуренiя ихъ передъ святыми; у меня есть душа, которая называетъ тебя сеятелемъ любви въ моемъ безумномъ сердце. Мои уста и мой пылъ никогда не остаются праздными для тебя, я люблю тебя, насколько Богъ позволяетъ людямъ любить; я хочу взять на себя твое страданiе, я хочу нести твой крестъ; я хочу, чтобы твоя скорбь скорей вонзилась въ меня зубами; я хочу, чтобы на меня упали удары копья, которые пронизываютъ тебя.

Донъ Маркъ. Мне кажется, что тебя окружаетъ какая-то тайна. Самые совершенные изъ насъ грешатъ иногда противъ нашихъ строгихъ правилъ, но какъ бы поразительна ни была твоя вина, все силы ада не заставятъ меня любить тебя менее горячо. Взгляни на меня: мои глаза полны твоего огня и твоей воли; ты магнитъ, съ неудержимой силой притягивающiй мое сердце къ золотому небу и счастью. Ты - неутоленная радость, зажигающая и сжигающая мою жизнь. После Христа я никого не знаю, кто воплощалъ бы въ себе добро съ такою очевидностью. Братъ, ты предназначенъ для великихъ деянiй; воспрянь же отъ твоей печали и предстань предо мной, какъ некогда, победителемъ. О, ты бываешь такимъ прекраснымъ и сильнымъ, когда ты повелеваешь!

Донъ Балтазаръ. О, кроткое существо, наивное и непосредственное. Какъ я люблю тебя, какъ нежно я тебя люблю, не смотря ни на что, не смотря на мое горе, и мои освободившiяся теперь угрызенiя совести. Чрезъ тебя я узналъ, что такое открытое доверiе, чистая доброта и нежная страстность. Ты заставилъ меня услышать простой голосъ; я принялъ его съ твоихъ наивныхъ устъ и къ нему присоединилъ мой голосъ, терпкiй и страстный, ты настолько изменилъ мою душу, охваченную бредомъ, что я верю всему, о чемъ поетъ въ твоемъ сердце инстинктъ. Я верю, что ты угадываешь божественную волю, никогда не обманываясь; я знаю тебя чистымъ отъ всякой злой страсти; я знаю тебя светлымъ, строго исполняющимъ долгъ, полнымъ великаго благочестiя, непорочнымъ, девственнымъ и прекраснымъ, какъ жертва...

Донъ Маркъ (восторженно). Балтазаръ!.. Балтазаръ!..

. Нежная душа! Если бы я не боялся разбить глину твоей юной и робкой невинности, я бросилъ бы предъ тобою мою красную совесть, я сказалъ бы тебе то, о чемъ я буду кричать всемъ: о моемъ позоре и моемъ ужасномъ грехе, конечно, давно уже отпущенныхъ, но вновь возрождающихся; они встаютъ изъ моего прошлаго, раскрывъ когти, съ кровавымъ взоромъ и снова бродятъ и рычатъ въ моемъ теле.

Донъ Маркъ. Не говори мне ничего, я боюсь, я не хочу, чтобы ты унижался здесь передо мною однимъ.

Донъ Балтазаръ. Ты услышишь мою исповедь, после вечерни, тамъ. Ты скажешь мне, что долженъ я сделать еще, чтобы очиститься отъ мятежнаго зла и не думать о немъ больше никогда.

Донъ Маркъ. Вся душа моя превратится въ пламя, чтобы бодрствовать надъ твоею скорбью. Вся моя любовь окружитъ твое сердце, какъ белая пелена, которая: осушитъ твои слезы; въ моихъ рукахъ самое светлое оружiе - ревностный постъ, изступленная молитва, - ими я буду бороться за то, чтобы миръ вернулся къ тебе. Если Дева, охваченная пламеннымъ экстазомъ, желаетъ еще, какъ прежде, узнать самую затаенную и глубокую мысль мою, чтобы снизойти къ ней, я крикну: Матъ несравненная, светлее розъ и лучей, исцели брата моего отъ мукъ совести и отъ зла. Будь ему покровомъ радости и прощенiя, въ который должны облечься люди, дабы очи Божiи милостиво сосредоточили величiе свое на человеческомъ ничтожестве.

Донъ Маркъ. Безъ тебя я не постигаю ни вечнаго спасенiя, ни золотого неба; я хочу спасти свою душу вместе съ твоей, я хочу умереть для того, чтобы вся безконечность пыла и блаженства принадлежали намъ; я хочу, чтобы наши судьбы были до такой степени связаны, чтобы твои уста были моими устами, твоя хвала стала бы моею, чтобы Іисусъ Христосъ и ангелы Его не различали насъ, когда любовь наша стремительно, какъ потокъ, низвергнется въ небесное пламя... Братъ! Братъ!

(Онъ бросается на грудь Балтазару. Колокола звонятъ)

Донъ Балтазаръ. Не бойся. Ты вернулъ мне силу, и отныне я чувствую себя защищеннымъ светомъ твоего сердца отъ целаго ада; вотъ часъ прощенiя и милосердiя, вотъ миръ и колокола освобожденiя... Ко мне идетъ уверенность, чтобы вести насъ по путямъ Бога... Не бойся, но молись еще. Прощай!

Капитульная зала: деревянныя скамьи, полъ изъ белыхъ и черныхъ плитъ съ циновкой посередине. На стене распятiе. Направо, на своемъ обычномъ месте, Донъ Балтазаръ, распростертый, съ лицомъ, закрытымъ руками. Входитъ Фома

Фома. Душа ваша смущена, братъ мой. Могу ли и я помолиться за нее и разделить ея скорбь?

Донъ Балтазаръ (смотритъ на него и нерешительно отвечаетъ). Богъ внемлетъ всемъ молитвамъ...

Фома. Вы, должно быть, страдаете, какъ редко страдаютъ.

Донъ Балтазаръ. Тяжесть моего преступленiя перевешиваетъ, быть можетъ, все молитвы мiра.

Донъ Балтазаръ. Сейчасъ на этомъ самомъ месте я буду каяться предъ всеми.

Фома. Разве оно такъ велико, что повергаетъ на землю ревность вашей души?

Донъ Балтазаръ. Моя ревность? Моя ревность? Причемъ она тутъ?..

Фома. Ваша ревность. О, я знаю, какъ она упорна и неистова. Я знаю ее...

Фома. Я знаю ея скрытую работу, направленную къ тому, чтобы властвовать надъ этимъ монастыремъ.

Донъ Балтазаръ. Оставьте меня, говорю я вамъ... Ни вы, ни я не будемъ главою этого дома. Для этого есть более достойные...

. Оставьте меня... оставьте меня... оставьте меня...

Фома. Я ничего не понимаю, я не знаю, что предположить.

Фома (продолжаетъ). Донъ Балтазаръ, вы были среди насъ давно избраннымъ, темъ, кто приходитъ однажды, вооруженный какимъ-то божественнымъ правомъ, съ темъ, чтобы разъ навсегда овладеть нашимъ повиновенiемъ. Ваши олова были горды, вооружены властью и надменностью, и воля ваша, накопившаяся глыбами, наперекоръ моей воле, покоряла всехъ. Нашъ настоятель чувствовалъ въ васъ душу, подобную его душе, суровую и властную; въ своихъ мечтахъ онъ виделъ васъ главою и настоятелемъ после его смерти. Если жизнь человеческая есть блужданiе и лабиринтъ, то вы возвышались какъ башня на берегу, чтобы съ нея можно было видеть и указывать мiру, какая дорога благопрiятна для его неуверенныхъ шаговъ и где пересекаетъ путь Бога пути судьбы. Ныне вы - жалкiй, растерянный и усталый, развалина, подготовляющая свое собственное паденiе. Гордость ваша колеблется и слабеетъ. Падетъ-ли ваша смелость? Будетъ ли отплачено вамъ за пустую и безмерную гордость, которая овладела вами внезапно въ этотъ самый часъ?

Донъ Балтазаръ. Если мне будетъ отплачено за мою гордость, то, по крайней мере, это совершится по моей воле и по моему собственному желанiю.

Фома. Увы! Вотъ крикъ вашей совести, вырвавшiйся изъ души вашей. Всегда гордость и гордость... Всегда вы сами и ваша гордость.

Донъ Балтазаръ (потрясенный). Неправда! Неправда! Я лгу! Я лгу! Это только изъ любви, одной любви, муки совести опустошили душу мою. Я уже не знаю больше, что я говорю, что я чувствую, ваши слова коварны, скрытый огонь вашихъ речей опаляетъ меня и застаетъ меня врасплохъ, но Богъ любитъ меня и понимаетъ меня ясно и светозарно до глубины моего существа. Уйдите! Уйдите!

Донъ Балтазаръ. О, святые на небесахъ! Ангелы, парящiе у Голгофы, покровители древней христiанской борьбы, сжальтесь! Мое раскаянiе - не ложь; оно все стремится къ вершинамъ искупляющаго прощенiя. Братъ мой искушаетъ меня во мраке, его голосъ воскрешаетъ въ моемъ сердце темный страхъ и порывы гордости. Но Ты сжалишься надъ нимъ, Господи, сжалишься надъ нимъ, такъ же, какъ и надо мной; я не отталкиваю его молитвъ, я не хочу, я не могу, можетъ быть, оне полезнее и спасительнее другихъ, - но ради смерти Твоей, ради Твоего крещенiя, ради мукъ Твоихъ, сжалься, сжалься надъ нами, Господи!

Фома. Мои молитвы благотворны уже потому, что для того, чтобы обратиться съ ними къ Богу, я плачу, я борюсь, я побеждаю себя; молиться за враговъ лучше, чемъ погружаться въ самое красное раскаянiе. Я молюсь и буду молиться за васъ.

Фома (удаляется, потомъ снова возвращается). Вы мне сказали сейчасъ: ни вы, ни я не будемъ главою этого монастыря. Но, ведь, Донъ Милицiанъ хотя и родовитъ, слишкомъ старъ, разумеется; кроме того, онъ боленъ, едва стоитъ на ногахъ и близокъ къ смерти. Идезбальдъ? Посредственная натура. Бавонъ и Феодулъ? Жалкiе церковники, которые корпятъ надъ книгами, которыхъ они не понимаютъ. Что касается Донъ Марка... Ребенокъ, недалекiй..

Донъ Балтазаръ (резко). Не касайтесь его. Ему неведомы наша низости, наши неистовыя, но враждующiя воли, онъ не знаетъ вашихъ происковъ, братъ мой, въ борьбе съ его правомъ. Онъ живетъ въ Боге и веритъ въ Бога раньше, чемъ, въ себя. Онъ избранъ не нами, а ангелами, онъ золотой ликторскiй пучокъ, поднятый высоко среди нашей грязи. Когда онъ станетъ главою надъ вами, надо мной, его сердце призоветъ небо, чтобы само оно возстановило здесь культъ ревности, и жертвы, и высшаго смиренiя. Ему будутъ повиноваться, потому что Богъ этого пожелаетъ, потому что Богъ желаетъ этого, и, если нужны чудеса, они явятся изъ техъ же препятствiй, которыми вы преграждаете путь спасенiя.

Фома. Вы меня удивляете. Когда настоятель говоритъ мне: для управленiя церковью и для ея возвеличенiя есть люди сильные, избранные Богомъ; для того, чтобы повелевать съ успехомъ, они соединили въ себе всю пылкую энергiю, скрытую и упорную, сбереженную и скопленную для нашего блага ихъ предками въ теченiе вековъ, - я могу понять это и сейчасъ же думаю о васъ. Но o Донъ Марке...

Донъ Балтазаръ. Думайте о немъ! Думайте о немъ!

Фома (говоритъ заносчиво въ лицо Донъ Балтазару). Я думаю только о себе и ни о комъ другомъ. Вы - сила въ упадке, которая губитъ себя сама и разрушается, ей приходитъ конецъ. Я же - сила, которая растетъ и хочетъ заявить объ этомъ. Я усталъ повиноваться и унижаться. Въ моей душе новый красный огонь, отвечающiй моему времени, которое считается только съ нимъ и отбрасываетъ старыя и косныя права, какъ увядшiе плоды. Никто изъ васъ не знаетъ, какое сердце горитъ во мне, каково мое предназначенiе апостола и просветителя. Гордые монахи! Знатные титулованные монахи! Христосъ предъ вами всеми нашелъ бы меня правымъ. Онъ сказалъ бы вамъ: "вы коснеете въ набожномъ и тяжеломъ молчанiи за стеною сонливости, вы прозябаете. Вдали бьютъ тревогу противъ моего креста, широкiя объятiя котораго заключали въ себе мiръ и прижимали еге къ моему сердцу; вы сами себя умаляете, духъ вашъ становится безплоднымъ; дыханiе Бога не обвеваетъ больше вашихъ ризъ; вы украшаете мой алтарь, но церковные служки завершаютъ убранство и зажигаютъ свечи. Вы угашаете великiй жаръ, девственную силу, огненные языки, сошедшiе на моихъ ревностныхъ учениковъ въ день св. Духа. Безполезные люди, часто, когда я вижу васъ вместе во время молитвы, стонущихъ, скучныхъ, медлительныхъ и сонныхъ, кажется мне, что я долженъ покарать васъ"...

Донъ Балтазаръ (сильно). Вы богохульствуете! Христосъ Самъ сказалъ Своимъ любимымъ ученикамъ, что Онъ среди нихъ, когда они вместе молятся Ему.

Фома. Онъ - духъ, сердце, голосъ, движенiе и пылъ своихъ ученыхъ и светоносныхъ проповедниковъ.

Донъ Балтазаръ. Монахъ, мы служимъ Ему такъ же, какъ и вы. Божественный огонь, сжигающiй насъ, имеетъ такую же силу; но мы любимъ Его въ благочестивомъ мире и молчанiи. Мiръ, куда мечтаете вы идти и кричать о Его славе, глухъ и слепъ, покрытъ пятнами тленiя и сластолюбiя... Онъ еще забавляется золотомъ, какъ состарившiйся ребенокъ на смертномъ одре; его единственная цель, единственная способность это изобретать игрушки замысловатыя и преступныя... Но что значитъ это предъ истиной неба, предъ Богомъ моимъ и вашимъ? Вы говорили мне о святыхъ и апостолахъ; да если бы они вернулись сюда, если бы изъ могилъ ихъ поднялась вдругъ буря ихъ душъ, они не могли бы найти достаточно молнiй и пламени, чтобы поразить ими жизнь - и снова вернуться на небо. Я знаю такъ же, какъ и вы, что нужно нашему сятотатственному и гибельному веку, но я никогда пойду спорить съ нимъ, но я никогда не рискну коснуться этой заразы. Вы это делаете, смею думать, съ тоской, оберегая ваше достоинство и вашу христiанскую душу, но если ужъ говорить о гордости, то я предпочитаю мою.

Донъ Балтазаръ (властно). О, эту гордость я держу высоко и не стыжусь этого! Я - мятежный человекъ, ведущiй борьбу съ своимъ преступленiемъ, ничего не теряя изъ своего величiя. И когда это единственное преступленiе будетъ отпущено, я снова прiобрету свои права; я поборю злой духъ, который воодушевляетъ васъ; я приготовлю путь Марку, я поддержу его всею победоносной силой этихъ рукъ христiанина. Весь монастырь прекрасно знаетъ, какая душа горитъ во мне, какая вера упорная и суровая накопляется въ моей груди, чтобы бороться съ вашими безумствами и противостоять имъ. Вино должно остаться чистымъ въ чаше, а жаръ вашего сомненiя или знанiя каплю за каплей прибавлялъ бы туда осадокъ и ядъ, который убилъ бы будущее.

Фома (очень холодно). Въ гордости или въ покаянiи - это все равно - но вы погубите себя, братъ мой...

(Въ капитульную залу внезапно входитъ настоятель. Оба монаха молчатъ. Чувствуется ихъ замешательство. Немного погодя Донъ Балтазаръ подходитъ къ нему)

Донъ Балтазаръ. Простите меня, что я внезапно прервалъ мое духовное уединенiе, но этотъ безумный монахъ пришелъ, чтобы отвлечь и искушать мое сердце дурными словами.

Настоятель. Его нужно было прогнать, если онъ искушалъ васъ; вы должны строго и безусловно сосредоточиться. (Фоме) Не мешайте этому человеку молиться. (Настоятель делаетъ знакъ. Фома удаляется).

Настоятель. Только мы одни, сынъ мой, еще желаемъ, чтобы этотъ монастырь оставался прекраснымъ и сильнымъ, выше споровъ и пререканiй человеческихъ. Если твоя исповедь недостаточно торжественна и горда, если ты - благодаря ей - не овладеваешь душевнымъ покоемъ и всеобщимъ почетомъ, необходимо молчать, нужно отпереться отъ уликъ и обуздать въ себе гибельное раскаянiе. Я пришелъ приготовить тебя къ покаянiю.

Донъ Балтазаръ. О, отецъ мой. Для Бога нетъ ничего легче, какъ покорить силе моей после моего. покаянiя.

Настоятель. Конечно, все въ Его власти. Онъ долженъ помочь тебе, потому что если бы Онъ оставилъ тебя и если бы я не былъ подле тебя, твое суровое благочестiе и твое высокое смиренiе обратились бы противъ насъ и противъ самого Бога. Если такiе люди, какъ мы съ тобой, не умеютъ со священнымъ героизмомъ и съ христiанской смелостью ихъ души сохранить и защитить место, которое имъ предназначаетъ небо, - одному после другого - и на которое они имеютъ право, - конецъ мужественной и глубокой добродетели, конецъ ярму и праву, и власти, которая удерживаетъ въ законе мiръ. Твой примеръ дерзокъ, но онъ необычайно высокъ. Пусть онъ будетъ для всехъ насъ, какъ обильный светъ, какъ священный подвигъ, который завоюетъ тебе твоихъ братьевъ и завтра же подчинитъ ихъ тебе и твоей власти.

Настоятель. Нашъ монастырь оставилъ древнiе обычаи. Одинъ монахъ, одинъ изъ вашихъ братьевъ, напомнилъ мне о нихъ. Съ техъ поръ, какъ публичныя покаянiя были отменены, нравственныя силы нашего братства поколеблены. Десять летъ тому назадъ, при жизни Донъ Жерве, моего учителя и моего предшественника, они еще процветали. Ныне я ихъ возстановляю. Вамъ предстоитъ услышать исповедь отцеубiйцы...

Фома (быстро встаетъ и стоя говоритъ). Отцеубiйцы?

Настоятель (продолжаетъ хладнокровно). Отцеубiйцы, давно уже прощеннаго. Такое открытое и добровольное покаянiе было бы невозможно въ мiре; но вы - монахи, вы понимаете красоту и героизмъ признанiя, вы превознесете то, чего не поняли бы души менее высокiя, чемъ ваши. (Донъ Балтазару) Исповедуйтесь, братъ мой.

Донъ Балтазаръ (встаетъ и опускается на колени, на циновку посредине залы). Прежде всего я прошу у всехъ васъ прощенiя, ибо преступленiе мое давнее, а я жилъ безнаказанно въ этомъ монастыре дни и годы. Мой отецъ умеръ, я убилъ его, однажды, обезумевъ въ дикомъ опьяненiи отъ вина, выпитаго вечеромъ въ одномъ изъ притоновъ. Домъ нашъ былъ погруженъ въ сонъ. Красный огонь одиноко горелъ во мраке, у постели. Мой отецъ, не смотря на свой возрастъ, былъ еще достаточно крепкiй и сильный старикъ. Я увиделъ его обнаженную шею, на которой выступали вены. На его седую голову падалъ бледный отблескъ; его беззащитная гордость какъ бы защищала его; я остановился... Ахъ, если бы въ тотъ моментъ я могъ увидеть при блеске молнiи острый взглядъ остановившихся глазъ отчаянiя; если бы этотъ крестъ (Онъ указываетъ на распятiе, висящее на стене), который до истомы лобызали наши уста, сохранилъ моего отца и защитилъ его ложе; если бы одинъ изъ васъ, кто мне милъ и дорогъ, былъ въ то время среди возносившихъ за меня пламенныя молитвы, никогда зло не обагрило бы кровью души моей, никогда я не увиделъ бы роковой смерти...

Настоятель. Вы должны быть более спокойнымъ во время исповеди, сынъ мой.

Донъ Балтазаръ. Въ этотъ мигъ, полный грозныхъ последствiй, мой отецъ открылъ глаза и тотчасъ всталъ предъ моей ненавистью грозный и прямой; моя грудь горела и - казалось - дыханье замерло во мне. Мой отецъ схватилъ мою руку и сжалъ ее, не крикнувъ, изъ боязни какъ бы не узнали, въ какой буре погибла честь нашего славнаго имени. Моя ярость снова разгорелась, когда я почувствовалъ, какъ грубые и сухiе пальцы тисками сжимали мое тело. Меня охватилъ дикiй гневъ; я оттолкнулъ отца въ глубину алькова, и ножъ блеснулъ передъ его глазами... казалось, что въ немъ одномъ я вижу всехъ моихъ предковъ: такъ онъ былъ высокъ и такъ тверда была его сила. Мои пальцы искали его грудь и не могли найти. Онъ избегалъ моихъ ударовъ; нервными руками онъ схватилъ меня за горло и отъ ногтей его остался красный следъ. Едва только последнимъ усилiемъ я оттолкнулъ его и сшибъ съ ногъ, какъ вдругъ резкимъ движенiемъ онъ вырвался изъ-подъ меня и, вставъ, крикнулъ мне: "въ твоемъ роду умираютъ стоя!", - и сложивъ руки, безъ боязни и съ спокойной гордостью, онъ подставилъ себя моему оружiю, и я поразилъ его. Вотъ мое скверное и безумное преступленiе во всей его ужасной жестокости и низости, я раскрываю его такимъ, какъ оно случилось десять летъ тому назадъ, однажды вечеромъ.

Настоятель (вставая). Хотя оно было полно безчестья и залито кровью, нашъ домъ заглушитъ его своими стенами. Дурная трава вырвана и горитъ въ расплавленномъ золоте раскаянiя. Мы будемъ судить васъ; скоро настанетъ конецъ вашей скорби, сынъ мой, отвечайте теперь на предложенные вопросы.

Монахъ (обращаясь къ Донъ Балтазару). Была ли причина для этой смертоносной ненависти?

Другой монахъ. Находите ли вы удовольствiе въ желанiи преступленiя?

Донъ Балтазаръ. Достаточно долго, чтобы обвинить себя въ этомъ.

Настоятель (вмешиваясь). Убiйство было внезапнымъ и неистовымъ. Вы не могли ни находить удовольствiе въ немъ, ни долго готовить его. Вы преувеличиваете вашу вину.

Донъ Балтазаръ. Мой стыдъ за себя превышаетъ мой грехъ.

Монахъ. Если нашъ умъ васъ осуждаетъ, то сердце наше превозноситъ васъ. Вашъ примеръ высоко христiанскiй...

Идезбальдъ (вставая). Высокохристiанскiй? Итакъ, достаточно совершить преступленiе, чтобы вызвать восторгъ? Достаточно убить, чтобы прiобрести ореолъ святости?

Донъ Милицiанъ. Признанiе Донъ Балтазара просто и прекрасно, и, если бы въ древности, когда душамъ доступны были высоты, какой-нибудь монахъ, подобно ему, молилъ Бога, очи всехъ братьевъ исполнились бы благодати, узревъ огонь греха его, который, подобно розамъ, окрашеннымъ кровью, поднимается къ вышнимъ славамъ.

Идезбальдъ. Разсмотримъ сначала зло, а славу потомъ.

Донъ Милицiанъ. Право, слушая васъ, удивляешься, въ какую печаль ввергаетъ васъ обязанность былъ милостивымъ ко всемъ. Тонъ вашего голоса кажется непреклоннымъ и Богъ отсутствуетъ въ вашемъ сердце сегодня. Вы кажетесь враждебнымъ и черствымъ, злобнымъ и темнымъ, боящимся и колеблющимся простить ошибку, отъ которой изнемогаетъ братъ вашъ. Вы гоните этого гостя, который ночью стучитъ въ двери души вашей.

Идезбальдъ (указывая на Донъ Балтазара). Ведь не меня нужно судить, а его.

. Умъ теряется въ бездонной пропасти смущенiя и слабости.

Донъ Милицiанъ. Преступленiе является испытанiемъ и борьбой, когда Богъ преображаетъ его небесной молнiей, которая поражаетъ и воздвигаетъ въ св. Павле Апостола. А, вы забываете чудеса свыше. Во имя мудрости этого дня, вы отрекаетесь отъ той, что была всегда светомъ и силой старыхъ монастырей, исполненныхъ христiанскимъ безумiемъ. Обители Христа были бы безсмыслицей въ этомъ мiре, если бы въ нихъ не проповедывался героизмъ, какъ правило для добродетели и греха. Донъ Балтазаръ раскаялся; съ этого часа онъ сталъ еще выше. Если его вина и очень велика, темъ лучше, темъ радостнее его возвращенiе, темъ онъ сильнее. Ни одинъ изъ насъ не победилъ бы такъ смерти, не перешелъ бы столько пустынь на своемъ пути; священный подвигъ проливаетъ свой светъ на его лицо, небо избрало его преступленiе и показываетъ его всемъ намъ, какъ печать предопределенiя.

Идезбальдъ. Безумiе! Безумiе! Никогда еще зло не было исполнено такой дерзости. Донъ Балтазаръ теперь не более, какъ преступникъ. Его лицо дико отъ крови и мы отрекаемся отъ него.

Монахъ. Это прокаженный, который прикасается къ намъ.

Другой монахъ. Нашъ союзъ у одного алтаря невозможенъ больше.

Третiй монахъ. Донъ Балтазаръ принялъ смерть за цель: его глаза осквернены ею.

Четвертый монахъ. Следуетъ ли чувствовать состраданiе, когда покаянiе наполовину исполнено горести?

Феодулъ (задумчиво). Христосъ съ ужасомъ положитъ на чашу весовъ это преступленiе.

Настоятель Донъ Балтазаръ своимъ терпенiемъ и покорностью заслужилъ больше, чемъ прощенiе. Я хочу, чтобы обсуждали только его вину. Только это и ничего больше.

Фома. Было ли известно о вашемъ преступленiи, братъ мой?

Настоятель. Мы судимъ только грехъ. Преступленiе не подлежитъ человеческому суду.

Фома (невозмутимо). Было ли известно о вашемъ грехе, братъ мой?

Донъ Балтазаръ. Я избежалъ следствiя... Одинъ бродяга былъ наказанъ вместо меня. Я - къ моему стыду - присутствовалъ при его казни, не заявивъ ничего.

Настоятель. Пустъ ошибаются судьи, что намъ за дело. Нашъ судъ не таковъ, какъ ихъ.

Идезбальдъ. Однако, необходимо обсудить проступокъ во всей его полноте.

Настоятель. Наказанiе следуетъ после проступка; оно здесь уже не при чемъ.

Идезбальдъ. Тогда что же остается для искупленiя?

Настоятель. Чтобы просветить васъ этимъ великимъ примеромъ, чтобы показать вамъ душу, въ которой воистину живетъ, страдаетъ и торжествуетъ Христосъ, какъ въ храме своемъ.

Донъ Маркъ (восхищенный). Нужно молиться... только молиться... всегда молиться...

Донъ Милицiанъ. Какъ и въ былыя времена, Христосъ можетъ развязать сети самыя запутанныя, въ которыхъ бьется душа, и поднять ее до себя, какъ.огненный снопъ. Нашъ братъ былъ мученикомъ...

Идезбальдъ. Убiйца! Я говорю вамъ: убiйца, - и только убiйца.

Монахъ (обращается иронически къ настоятелю). Некоторые изъ насъ съ какою-то непонятною целью превозносятъ Донъ Балтазара за его преступленiе. Даже нашъ настоятель является ихъ жертвой...

Настоятель (вдругъ встаетъ). Молчите вы все! Я здесь одинъ господинъ, одинъ! Пока мое тело, обвитое саваномъ, не найдетъ покоя подъ этимъ крестомъ,

который я избралъ моимъ оружiемъ, вы должны принимать за истину все, что я скажу вамъ.

Я свидетельствую здесь, что своимъ сердцемъ и своими слезами Донъ Балтазаръ отныне завоевалъ свою долю небеснаго блаженства и вернаго бытiя на небесахъ; что онъ одинъ, въ преизбытке покаянiя, смирился передъ всеми вами; Христосъ не требуетъ отъ него больше этой последней муки. Изъ васъ же ни одинъ не всталъ, чтобы сказать съ радостью въ сердце и съ надеждой, что все поймутъ его: "О, какiе мы жалкiе христiане и какъ суровы и спокойны наши души въ сравненiи съ этой душой, безумно влюбленной въ небо!" Я свидетельствую также: что сердце ваше отягчено желчью, что я открылъ въ васъ подозрительное безпокойство; что ваше поведенiе было низко и недостойно; что ухо мое, еще достаточно чуткое, слышало вашъ ропотъ, которымъ вы хотите подорвать веру, прочное доверiе, безусловное повиновенiе и полное уваженiе, которое мне принадлежитъ по праву.

(Онъ обводитъ всехъ взглядомъ - молчанiе: никто не шелохнется)

Я клянусь вамъ здесь Іисусомъ Христомъ, что власть останется въ моихъ рукахъ твердой и правой, что она будетъ надъ вами до того предела, когда споткнутся мои усталыя старыя ноги, для того, чтобы и после смерти моей она осталась такой же...

Фома. Я хочу, чтобы вы знали, что въ этомъ я согласенъ съ вами.

Настоятель. Мне это не важно; для меня достаточно, если Господь...

(Долгая пауза; настоятель мало-по-малу успокаивается и продолжаетъ)

А теперь идите. У васъ нетъ достаточно ни спокойствiя, ни светлой любви къ ближнему, чтобы понять и судить вашего брата.

Донъ Балтазаръ, обычай этого монастыря требуетъ, чтобы я, руководившiй этимъ собранiемъ, где должна была возсiять высокая добродетель, назначилъ замъ епитимiю: вы будете спать на жесткомъ ложе въ продолженiе одного месяца, вы будете читать въ полночь псалмы, на три дня вы будете удалены отъ алтаря и за обедней будете стоять на хорахъ, на верхней трибуне, за решеткой. исполните это и живите съ миромъ.

Настоятель. Всю ночь я думалъ объ этомъ. Подумать только, что такой жестокiй споръ разделилъ собранiе не смотря на мое присутствiе, что исповедь Донъ Балтазара не дала результатовъ, что монахи...

Донъ Милицiанъ. Какъ властно вы укротили ихъ, вы ихъ...

Настоятель. Я предпочелъ бы умереть на месте, на кафедре, чемъ оставить имъ Балтазара. Они обрушились все на него, на меня... А Балтазаръ оставался недвижимъ, не защищался... Вся его сила казалась мертвой, вся его гордость разбитой.

Настоятель. Какъ Идезбальдъ противился намъ! Какъ его злой духъ влiялъ на нашихъ монаховъ! Какъ все спешили обнаружить свою дерзость и свое нетерпенiе. Мне казалось, что я теряю монастырь, что моя власть колеблется, какъ надломленная ветка, что завтра ее похитятъ...

Донъ Милицiанъ. Вы никогда не говорили съ нимъ такимъ тономъ.

Настоятель. А они, какъ они напали на меня! Взвесили ли вы ихъ ответы, ихъ намеки, ихъ вызовы? Все, что они говорили, выдавало то, что они сговорились, что они вдругъ сознали свою силу. Меня безпокоитъ не только, что они говорили такъ, но что они осмелились думать такъ въ нашемъ присутствiи, въ моемъ присутствiи. Вероятно произошла важная перемена въ этомъ монастыре, о которой я не зналъ и не знаю.

Донъ Милицiанъ. Когда становишься такимъ старымъ, какъ мы, глазамъ уже трудно уследить за всеми переменами.

Настоятель (схватываетъ Донъ Милицiана за руку и съ оживленiемъ заглядываетъ ему въ глаза) Нашему царству приходитъ конецъ, донъ Милицiанъ. Никогда донъ Балтазаръ не займетъ моего места.

Донъ Милицiанъ. Идезбальдъ такъ же, какъ и Фома, добивается вашего места. Съ того дня, когда Балтазаръ будетъ сраженъ, они разойдутся и будутъ врагами. До сего времени они остаются вместе: это добрый знакъ.

Настоятель. Я не могу больше верить тебе. Съ техъ поръ, какъ я усумнился въ моемъ всемогуществе, колоколъ моей власти звучитъ глуше; звукъ его не раздается, какъ прежде, среди полнаго молчанiя совести. Руки мои устали. Сегодня мне исполнилось семьдесятъ летъ. Я дрожу, когда поднимаю чашу надъ толпой. Смерть стучится въ мою грудь; я - стена, которая рушится; я - какъ удержавшаяся среди развалинъ башня. Въ эти слабыя и неустойчивыя времена я буду последнимъ настоятелемъ изъ рода властителей. Когда я умру - Богъ знаетъ, въ какой водоворотъ попадетъ этотъ монастырь.

Донъ Милицiанъ, кто могъ бы заместить меня.

Донъ Милицiанъ. Я! Разве я не побежденъ судьбою, если вы побеждены ею? Разве я не слабый, не больной, не безполезный, разве я не стою на краю могилы? Можно ли знать, кто изъ насъ двоихъ похоронитъ другого? Мы совершили наше дело согласно съ деломъ Бога, и оба мы отойдемъ съ миромъ.

Впрочемъ, когда Балтазаръ победитъ свой собственный душевный разладъ, онъ победитъ также и этотъ разладъ въ монастыре.

Настоятель. О, все, что касается этого, я беру на себя. Я чувствую себя достаточно сильнымъ для этого последняго долга. Но если онъ самъ собственными руками намеренъ погубить себя; если онъ уничтожитъ силу, которая досталась ему отъ его рода, какъ богатый запасъ... Значитъ. наступаетъ часъ, когда самыя крепкiя силы стремятся къ собственному разрушенiю и тогда ничего нельзя сделать, это - конецъ.

Донъ Милицiанъ. У васъ есть еще Донъ Маркъ.

Настоятель. Онъ! Никогда! Его руки умеютъ только молить...

Донъ Милицiанъ. Вотъ кончилась воскресная утреня. Наши монахи идутъ.

Настоятель. Идите - вы будете служить обедню. Я скажу проповедь.

(Они уходятъ. Появляются монахи. Одни прогуливаются по аллеямъ. Другiе собираются вместе и разговариваютъ)

(ФомЕ). Зачемъ ты такъ определенно согласился съ настоятелемъ? Никогда не следуетъ говорить врагамъ своимъ, что они правы.

Идезбальдъ. Со вчерашняго дня ты кажешься мне изменившимся; я тебя не узнаю больше.

Фома (пожимаетъ плечами и говоритъ, прерывая разспросы Идезбальда). Настоятель правъ. Власть должна оставаться неприкосновенной и неограниченной... Впрочемъ, событiя бегутъ съ такой быстротой, что не стоитъ спорить о моемъ поведенiи. Все одобряютъ его, даже Феодулъ. Онъ мне сказалъ это.

Фома. Безстыдство настоятеля открыло ему глаза.

Идезбальдъ. А что, если бы я выдалъ Балтазара: судебное преследованiе скорее сломило бы его, чемъ все мы, и наши монахи были бы мне благодарны за это...

Фома. Монаха могутъ судить только монахи. Если Донъ Балтазаръ

Фома. Я запрещаю вамъ искушать меня... Донъ Балтазаръ самъ себя губитъ. Еще вчера я придумывалъ способъ обезсилить его, сегодня это не нужно. Угрызенiя совести - это страсть разрушающая и уничтожающая. Достаточно подготовить его паденiе.

Идезбальдъ. Вы ошибаетесь. Предоставьте мне действовать.

Фома. Предоставить вамъ действовать. Вамъ действовать. (Решается вдругъ) Вы увидите... (Зоветъ всехъ монаховъ) Некто советуетъ мне объявить за стенами этого монастыря о преступленiи Донъ Балтазара, брата нашего, объявить темъ, кто можетъ всенародно наказать его. Я хочу, чтобы вы были свидетелями того ужаса, который я испытываю отъ этого.

Фома. Объявляю это темъ, кто согласенъ со мной и темъ, кто опровергаетъ меня, если такiе найдутся.

Феодулъ. Мы никогда не сомневались въ вашей честности.

Фома. Я люблю этотъ монастырь, какъ мое единственное убежище. Если духъ его старъ, его права - священны. Я буду охранять его, какъ никто другой, нужно быть прежде всего монахомъ.

Идезбальдъ. Этотъ монастырь такъ! же подвластенъ законамъ.

Фома. Это вы одинъ такъ думаете. Вы воздвигаете между нами и собой стену, еще более высокую, чемъ та, которую воздвигъ донъ Балтазаръ. Если когда-нибудь я следовалъ вашимъ советамъ, то теперь я отвергаю ихъ и отделяюсь отъ васъ.

Феодулъ. Идезбальдъ былъ опасенъ, онъ разделялъ насъ съ вами.

Фома (Идезбальду). Ваши происки были низки, ваше честолюбiе мелко. Ваптъ умъ колебался надъ книгами, а мой набрасывался на нихъ, постигалъ и вдохновлялся ими. Наши братья могли бояться нашего влiянiя. Когда мы были вместе, насъ можно было принять за изменниковъ.

Феодулъ (Фоме). Отныне ничто более не разделяетъ насъ.

Идезбальдъ (указывая на Фому, обращается къ монахамъ). Право, мне кажется, что я вижу сонъ... Какъ, меня... меня, котораго онъ всегда выставлялъ впередъ, меня...

Фома (Идезбальду). Забудемъ другъ друга и отныне пойдемъ разными дорогами.

Идезбальдъ. То, что вы говорите, безразсудно; не можетъ быть, чтобы въ одинъ день, въ одно мгновенiе...

Фома. Это будетъ такъ, потому что такъ должно быть.

Идезбальдъ. О, я ненавижу васъ еще больше, чемъ Балтазара!

Идезбальдъ. Мне не нужно вашего прощенья, я буду противостоять вамъ во всемъ, пока вы здесь, въ этомъ монастыре; я уничтожу когда-нибудь лукавое дело, надъ которымъ вы трудитесь и которое торжествуетъ теперь, благодаря вашимъ усилiямъ; я свергну...

Монахъ (подходитъ къ Идезбальду и указываетъ ему на Фому). Все мы здесь на стороне нашего брата Фомы.

. Но вы не знаете, какой непримиримый и лукавый человекъ, какая душа...

Фома (монахамъ). Пусть говоритъ, я уже ни слушаю его...

(Монахи уходятъ за Фомой, оставляя Идезбальда, который - побежденный - опускается на скамью; съ другой стороны сада появляется донъ Балтазаръ. Онъ идетъ и преклоняетъ колена предъ распятiемъ. Но едва онъ началъ молиться, къ нему подходитъ Идезбадьдъ)

Донъ Балтазаръ. Я ничего не хочу слышать... Я не хочу, чтобы вы приближались ко мне.

Идезбальдъ. Дело касается васъ, вашего места въ этомъ монастыре.

Донъ Балтазаръ. Нетъ! Ничего! Ничего! Ничего! Уйдите! Уйдите.

(Донъ Балтазаръ снова опускается на колени. Но лишь только онъ началъ молиться, появляется Донъ Маркъ. Онъ прямо идетъ къ Донъ Балтазару)

Донъ Маркъ (сильно взволнованный, почти со слезами). Братъ, надо идти и отдаться судьямъ.

(Донъ Балтазаръ пораженъ. Молчанiе. Кажется, что онъ внезапно прозрелъ)

Донъ Маркъ (продолжаетъ). Мне почти страшно сказать тебе это, ибо душа моя плачетъ и гвозди твоихъ страданiй вонзаются въ нее, но Богъ выше всякой любви.

Донъ Балтазаръ (въ тревоге, съ глазами, полными слезъ, смотритъ на Марка). Говори! Говори еще.

Донъ Маркъ. Отчего я не зналъ тебя, въ тотъ день, когда среди всенароднаго гнева и ненависти другой умеръ и погибъ за тебя. Мое сердце хотело бы быть темъ бродягой, нищимъ, гонимымъ всеми, но котораго спасъ его крестъ и котораго простилъ священникъ; я бы отдалъ за тебя свою жизнь и пролилъ бы свою кровь. Я умеръ бы, какъ мученикъ, черпая силу и сладость въ молчанiи, которое спасло бы тебя отъ человеческой жестокости; и моя спокойная душа - усердiемъ моимъ - такъ чудесно вознеслась бы къ Богу и его ангеломъ, что я превозносилъ бы тебя и звалъ раскаявшагося и прощеннаго въ золотое небо, куда Богъ долженъ былъ бы привести насъ вместе.

Донъ Балтазаръ. О, бедное дитя! О, лучшiй изъ насъ! О, чистейшее изъ сердецъ, которыя трепещутъ и освещаютъ нашъ мракъ.

Донъ Маркъ. Подумай о человеке, у котораго темное правосудiе отняло жизнь и честь, о человеке невинномъ, сердце котораго сжималось въ пыткахъ и мученiяхъ, для того, чтобы обвинять и проклинать того, чье оружiе действительно поразило одну жизнь предъ лицомъ Бога; подумай, братъ, съ какимъ упорствомъ долженъ былъ раздаваться его крикъ, несущiй тебе проклятiе.

Донъ Балтазаръ онъ не чувствуетъ, что человеческое правосудiе, такъ же какъ Божiе, требуетъ своей части въ моихъ мукахъ. Неужели я былъ безумнымъ? И нашъ настоятель искусно поддерживалъ меня въ моемъ заблужденiи, не видя ничего, кроме своей разбитой власти. Важно лишь одно: иметь одну настойчивую мысль, желанiе углубить до дна свое раскаянiе; и я благодарю тебя, дитя, за то, что ты напомнилъ мне о моемъ ложномъ пути, - и за то, что ты сделалъ вожатыми на путяхъ моего ужаса твою горячую невинность и чистосердечiе.

Донъ Маркъ. Я такъ молилъ, такъ рыдалъ, такъ призывалъ мою мать Богородицу, чтобы она помогла моей душе остаться верной своему безусловному долгу. Я люблю тебя. Я люблю тебя темъ сильнее, что причиняю тебе боль и оттого плачу самъ и все-таки долженъ делать это. Кости мои дрожатъ, видя, какъ старая Голгофа со всеми своими крестами, простирая руки, направляется къ твоему ужасу.

Донъ Балтазаръ. Радуйся, ты даешь жизнь душе моей; моя неутоленная страсть бродила вокругъ меня, не зная куда вонзить зубы скорби и жестокости. Новое поле великаго покаянiя открывается моимъ глазамъ и въ первый разъ засiяло тамъ мое спасенiе. Наконецъ, направилъ я путь мой къ блаженству. Я возродился съ техъ поръ, какъ твой огонь, прекрасный, какъ цветы, и ихъ огненные лепестки, опалилъ мое печальное чело своимъ светлымъ жаромъ. Въ моей груди - я свой крестъ и гвозди; я буду думать, что ты слушаешь голосъ моего безумiя и моего отпущеннаго страданiя и что ты будешь молиться Богу въ тотъ часъ, когда палачъ свяжетъ мое избитое тело на эшафоте.

Донъ Бaлтазаръ. Моя предсмертная мука будетъ христiанской и кровавой. И если Богу угодно будетъ сохранить во мне силу, я покажу, съ какимъ великимъ спокойствiемъ на челе умираютъ священники даже въ нашъ векъ. Надежда прекрасная и спокойная - после столькихъ бурь - снова возрождается въ моей душе. Я спешу умереть. Я уже слышу голоса исповедниковъ, я слышу голоса, которые укрепляютъ святыхъ и мучениковъ тамъ, наверху, у дверей неба - и я кричу имъ: "отоприте, я тотъ, кто. возвращается изъ страны мрака, где ночью бродятъ преступленiя, какъ огненные львы; я тотъ, кто возвращается изъ отдаленнейшихъ пределовъ своего заблужденiя и своей души, спасенной ребенкомъ; кротость, любовь и молитва этого ребенка такъ осветили мое сердце, что оно ныне же поднимается путями своего крещенiя къ вамъ, ангелы, герои, мученики и исповедники. Я тотъ, кто победилъ свою злобу, тотъ, на кого надели цепи человеческаго разума, я - тотъ, который считалъ себя правымъ, и поэтому колебался искупить всецело свое преступленiе". О, небеса, погруженныя въ чудесныя глубины, где сгораютъ преступленiя въ огне раскаянiя и прощенiя. Я бросаю себя въ вашъ очагъ, какъ горящую ветвь; я иду къ вашимъ золотымъ порогамъ, победителемъ или побежденнымъ - знаю ли я? - имея вестникомъ и спутникомъ лишь мою скорбь и скорбь этого ребенка...

И этого достаточно. Воздухъ земли удушливъ, ветеръ ея пропитанъ кровью и богохуленiями; я хочу смерти, я хочу жизни... Сейчасъ же.

Донъ Маркъ. Прежде ты долженъ выполнить твою епитимiю, ты долженъ своимъ усилiемъ...

Донъ Балтазаръ. Нетъ! Нетъ! Христосъ не ждетъ и пламя его сжигаетъ меня. Я не хочу, чтобы темный уставъ отдалялъ тотъ часъ, когда я стану свободнымъ а

Донъ Маркъ (падаетъ на колени около скамьи, закрывъ лицо руками). О, братъ мой! Я поручаю тебя милосердiю Бога!

(Колокола звонятъ, монахи входятъ въ церковь. въ волненiи возвращается назадъ и вдругъ какъ будто решается на что-то. Верующiе идутъ вереницей черезъ садовую калитку слушать воскресную обедню. Донъ Балтазаръ вместе съ ними проходятъ на паперть).

Донъ Балтазаръ исполняетъ свою епитимiю. Налево - кафедра. Около двери, на стене, огромное распятiе. Донъ Милицiанъ въ алтаре кончаетъ служить обедню и поетъ Ite Missa est и направляется къ ризнице. Монахи отвечаютъ Alleluia.

( медленно поднимается на кафедру. Верующiе занимаютъ глубину церкви. Монахи сгруппировались около скамьи причастниковъ въ три ряда)

Настоятель (делаетъ крестное знаменiе). Во имя Отца... и Сына...

(На трибуне слышится сильный шумъ и - растерянный - появляется за решеткой)

Донъ Балтазаръ (на загражденной трибуне). Я убилъ моего отца! Я убилъ моего отца! И меня заперли сюда, какъ животное, въ клетку, чтобы заглушить крики и покаянные вопли моей дикой души.

(Донъ Маркъ бросается къ подножiю распятiя, онъ остается тамъ въ продолженiе всей сцены)

Донъ Балтазаръ (толпе). Я - монахъ Балтазаръ. Мое преступленiе, какъ огненная гроза, грызетъ, сжигаетъ и разрушаетъ душу мою. Я тотъ монахъ Балтазаръ, который обрушивался на васъ во время исповеди за ваши ошибки и ваши пороки, тогда какъ самъ онъ, подъ власяницей, таилъ и готовилъ свое осужденiе и адъ.

. Этотъ человекъ сумасшедшiй! Не слушайте его.

Донъ Балтазаръ. Мой отецъ былъ добродетельный человекъ, онъ былъ снисходителенъ къ моей злобе; я убилъ его, какъ убиваютъ собаку, однажды вечеромъ, когда я былъ пьянъ.

Донъ Балтазаръ. Невинный былъ осужденъ и убитъ вместо меня. Онъ молилъ Бога и просилъ пощады. Онъ целовалъ распятiе. Я былъ тамъ, присутствовалъ, холодный и невозмутимый, при этомъ мученiи. Одно движенiе, одно слово, одна только сказанная фраза, - и мечъ не засверкалъ бы, но я не произнесъ этого слова, я стиснулъ его зубами, я проглотилъ его.

Настоятель (указывая монахамъ на Донъ Балтазара). Насильно вырвите его оттуда, съ трибуны.

Донъ Балтазаръ. Я заперъ дверь. Никто не можетъ войти.

Настоятель (Донъ Балтазару). Я выгоняю тебя изъ монастыря, ты уже больше не монахъ, ты уже не священникъ.

. Я прошу Бога простить меня за оскорбленiе славы Его; я былъ бешенымъ животнымъ, которое врывается въ храмъ, какъ волкъ, чтобы лакать кровь изъ святой чаши. Мое тело сокрушено муками совести; я чувствую, какъ языки смерти касаются души моей и обжигаютъ ее; мои глаза, мой ротъ, моя грудь - свалочное место для греха; долго я молчалъ и затыкалъ свои ноздри отъ моего собственнаго зловонiя. Я обращалъ въ прахъ своимъ молчанiемъ воистину искупляющее и живое раскаянiе, но съ нынешняго дня я хочу кричать о немъ днемъ и ночью въ порыве такого буйнаго рвенiя, что все мое существо освободится - наконецъ - отъ узды.

Настоятель. Никогда! Никогда! Твое преступленiе отныне неискупимо.

Донъ Балтазаръ на Голгофе, Богъ страха и тоски человеческой! Боже мой! Боже мой! Боже мой!

Донъ Балтазаръ. Изъ белыхъ монастырскихъ стенъ я делалъ покровъ для моей скорби въ теченiе десяти летъ. Я зналъ мстительную власяницу, постъ и страданiе, и распятiе плоти. Господь Іисусъ Богъ мой! Я столько страдалъ! Но ничто до сего дня не насытило моего несокрушимаго огненнаго желанiя предать себя, которымъ ныне охвачена моя душа. Господь Іисусъ Богъ мой! Если бы я могъ любить Тебя такъ сильно, какъ я ненавижу себя! Если бы я могъ опустошить и очистить сердце мое всеми огнями, которые бороздятъ небо и поглощаютъ мiры! Если бы я могъ...

Донъ Балтазаръ. Я монахъ Балтазаръ, владелецъ Аргоны и Риспэръ, этими двумя кровожадными руками я убилъ; смотрите на нихъ, эти руки свирепее пасти; верховные судьи въ судилище не осмелились заподозрить несмываемую кровь, пропитавшую эти руки, которыя я съ такимъ упорствомъ мылъ; но сегодня все вы, которые узнали это, идите разсказывать и кричать объ этомъ гражданамъ, идите объявить объ этомъ...

Донъ Балтазаръ. Я хочу всенародно. на площади принять красную католическую смерть, какъ тотъ, кто некогда занялъ мое нечистое место и принялъ на себя мой позоръ и покрылся имъ въ глазахъ всего мiра.

Настоятель (монахамъ, которые уже поднялись на верхъ). Сломайте двери. Выбросьте его изъ монастыря живымъ или мертвымъ.

Донъ Балтазаръ. Я кустъ черныхъ греховъ: все его святотатственные шипы направлены на меня, какъ черные когти. Святая ряса, которая защищаетъ мои плечи - ложь; я покрытъ его, но проказа на теле моемъ испускаетъ зловонiе; я среди людей - источникъ зла; я не достоинъ более того, чтобы ихъ уста произносили мое имя; я самъ себя обрекаю на изгнанiе изъ мiра; я хочу, чтобы мне плевали въ лицо, - чтобы мне отрезали эти руки, которыя убили, - чтобы сорвали съ меня эту опозоренную белую рясу, - чтобы призвали и натравили на меня чернь. Я отдаю себя кулакамъ и камнямъ, которыми съ яростью изобьютъ меня и изранятъ мое чело. Я прошу, чтобы растоптали мое тело, обремененное моей непростительной виной и чтобы после моей страстной муки, останки мои были брошены на все четыре стороны.

(Монахи выломали дверь и схватили Донъ Балтазара. Сильное смятенiе. Вдругъ настоятель обращается къ толпе)

Выйдите все. Балтазаръ подлежитъ Божьей каре.

(Храмъ медленно пустеетъ. Монахи, которые всходили на трибуну, приводятъ Донъ Балтазара и бросаютъ его на колени передъ настоятелемъ посередине церкви. Настоятель

Настоятель. О, монахъ Балтазаръ, ты глумился надъ Іисусомъ Христомъ, Который требуетъ молчаливаго раскаянiя; своею буйностью ты нарушилъ святое правило и смыслъ монастырскаго устава. Смиренная жизнь отцвела въ твоемъ мозгу; ты слепъ и глухъ, подобно куску железа, такъ какъ ты не виделъ, въ какомъ душевномъ разгуле ты ввергнулъ себя въ адъ.

Донъ Балтазаръ. Боже мой! Боже мойi настоятель. Зачемъ ты пришелъ къ намъ тогда? Почему ты избралъ эту святую обитель? Почему? Благодаря тебе одному, все мы погибаемъ. Все мы привязаны къ твоей судьбе. Ужасный безумецъ! Кто вложилъ тебе въ душу эти чудовищныя покаянiя, которыя ты изрыгалъ здесь? Кто зажегъ тебя столь пагубнымъ огнемъ? И какое новое последнее злодеянiе ты совершилъ?

Настоятель. Кровь, которою ты залилъ своего отца, покрываетъ теперь краснымъ пятномъ стены нашего монастыря. Ты - животное, устроившее среди насъ свое логово, чтобы загрязнить наши стены.

Настоятель. Слушай: я предназначалъ тебя после моего отхода къ Іисусу Христу на небо, быть темъ, который пошелъ бы по моему пути и взялъ бы на себя мою долю борьбы, молитвы и великихъ испытанiй. Богъ открылъ мне глаза и это мне послужитъ въ назиданiе. Передъ моими глазами Онъ разбилъ, какъ щепку, гордый и белый корабль, какимъ ты мне казался, корабль, нагруженный миррой и святымъ ладаномъ. Буря твоего изступленiя свеяла съ твоего чела елей, которымъ помазаны наши головы священниковъ. Ты навозная куча греха и безчестiя, брошенныхъ вместе, на углу грязнаго перекрестка; твоя кровь, твоя жизнь, твоя душа принадлежатъ Сатане; пусть онъ возьметъ ихъ. Все его. Но пусть знаетъ мiръ, какъ эти благочестивыя и смиренныя и тихiя стены далеко отбросили твою гниль.

. Теперь я более уверенъ въ томъ, что ты осужденъ, чемъ если бы виделъ тебя преданнымъ огню. Никогда воспоминанiе о твоемъ яростномъ преступленiи не прекратитъ этихъ криковъ; никогда пламенная молитва не снизойдетъ къ твоему ужасу. Ты - последнiй мертвецъ, ты - последняя душа, для которой никогда не будутъ служить обедни съ усердiемъ и верой. И этотъ посохъ,

который ты мечталъ держать въ мужественной руке для борьбы... Вотъ! Вотъ!..

ты узнаешь его не какъ блестящiй скипетръ, а какъ презренную палку.

Донъ Балтазаръ. Бейте! Бейте! Бейте, отецъ мой.

Феодулъ. Разбойникъ! Отцеубiйца! Святотатецъ!

(Онъ толкаетъ его ногой и тотъ падаетъ лицомъ на землю)

(Монахи поднимаютъ Балтазара и гонятъ его къ двери церкви, которую съ сильнымъ грохотомъ захлопываютъ за нимъ)

(Долгое молчанiе. Наконецъ Фома подходитъ къ настоятелю. Въ этотъ моментъ все монахи, за исключенiемъ Идезбальда и Донъ Маpка, окружаютъ Фому)

Фома (пристально глядитъ на настоятеля). Отецъ мой!

Такъ какъ самъ онъ лишилъ себя права, такъ какъ самъ онъ отвергъ высшую волю, которая была сосредоточена на немъ, такъ какъ нетъ более между всеми вами кого-нибудь равнаго мне по происхожденiю и силе,

будьте по крайней мере темъ, которому небо позволитъ отстаивать этотъ монастырь въ жестокiя времена, которыя теперь наступаютъ.

Донъ Маркъ (одинъ передъ распятiемъ). Изъ глубины милосердiя Твоего, Господи, помоги брату души моей Балтазару. Ты, одинъ Ты знаешь, что приготовило для будущаго неба его покаянiе. Господи, помоги ему въ часъ, когда люди для него - ужасъ, мiръ - мука и низость, а братья его - оскорбленiе и поношенiе. Господи, помоги ему съ Твоими ангелами въ его кровавой кончине.

"Знанiе" за 1908 годъ.

Книга двадцать первая

Автор:	Верхарн Э., год: 1900
Примечание:	Перевод Н. Степановой
Категория:	Пьеса

Монастырь(Старая орфография)

Монастырь
(Старая орфография)